За столом отец выглядел торжественным, и Александра, сгорая от нетерпения, ждала продолжения вчерашнего разговора. Ждать, впрочем, пришлось недолго, - видимо, папе самому не терпелось поделиться находками. Так что, едва покончив с овсяной кашей и яичницей, прихватив с собой чашки с кофе, они вдвоем отправились к отцу в кабинет. - Сработано, конечно, профессионалом, - без вступления начал отец, беря со своёго стола работу. - Пигменты все во времени, и кракелюр сделан безупречно. Александра подошла и тоже склонилась над работой: - Кракелюра совсем немного. - У Айвазовского его и не должно быть много. Его может и вообще не быть; писал он тонко, да и с техникой живописной был знаком досконально. Дело не в том, Сашенька, много трещин по поверхности красочного слоя или мало, а в том, профессионально состарена картина или халтурно. Александра взглянула на отца вопросительно. - «Плохой» кракелюр - он вертикальный, а «хороший» должен быть оплывшим. «Плохой» обычно получается просто за счёт разницы температур. Оставь работу в сауне на пару минут, потом вынеси на мороз - краска тут же потрескается. Ты знаешь этот способ: «печка - балкон». Но им пользуются только дилетанты, потому что даже невооруженным глазом, а тем более под любым микроскопом будет видно, что трещины вертикально уходят в красочный слой, то есть краска в них не затекла, а её слой, проще говоря, порвали. Теперь посмотри в микроскоп на эту работу. Отец включил цифровой микроскоп и, взяв «глазок», медленно навел его на небольшую трещинку в правом нижнем углу работы, пересекающую подпись. На компьютерном экране возникла в несколько раз увеличенная черно-белая фотография. - Видишь, Сашенька, как краска затекла в трещинку, - будто эта картина честно старилась сама многие десятки лет. Это кракелюр мастера. Хотя в принципе сделать его не так сложно, но очень мало кто знает как. - И как же его делают, пап? - А так: грунтованный холст перед нанесением красочного слоя покрывается копаловым лаком. Поверхность при этом становится как бы матовой. А когда краски высыхают, они начинают как бы скользить по лаковой поверхности, растягиваться и лопаться. И при этом трещины получаются не вертикальные, а, видишь, как сейчас, похожие на старые овраги. - Но ведь химия покажет лак. - И что? Ну захотел художник лаком работу покрыть - что из того? Александра вздохнула: - Значит, кракелюр в порядке. А что с пигментами? - Я проверил семь, но Айвазовский никакими хитрыми красками не пользовался, так что все либо купить можно, либо, на худой конец, вручную сделать. Берлинская лазурь, кадмий - азбука… Кстати, Саша, и загрязнение поверхностного слоя выполнено очень грамотно. Ведь как нетерпеливые современные молодые люди сейчас обходятся - умбру жиденько разведут, по работе ею пройдутся, потом тряпкой сотрут - в порах фуза остается. Эффект старения. Но такая картина, естественно, никакого химанализа не пройдет. Натуральное загрязнение - оно кропотливой работы требует. Серьезные фуфлоделы над каждой пылинкой трясутся, аккуратно в баночки собирают, хранят бережно - ведь пыль у них на вес золота. - И как же они её используют? - Да так - мокрой тряпкой на холст наносят, в порах грязь остается. Потом загрязненную поверхность лаком покрывают, потом опять тряпкой шуруют, потом опять лаком. - Ну хорошо, по всем признакам получается все в порядке - так в чём же фуфлыжник ошибся? - Александра поневоле начала нервничать. Отец загадочно улыбнулся: - А вот смотри. - Он взял работу и надавил на оборот холста: - Слышишь? Александра огорченно помотала головой: - Ничего не слышу. - Правильно! - торжествующе сказал отец. - И я не слышу. А ведь должен. Должен слышать легкое потрескивание - а его нет. За сто пятьдесят лет холст должен был потерять свою эластичность, потому что со временем связующие-то уходят. И полотно становится жестким - как старческие кости. А тут, видишь, картина аж пружинит. Свежак, Сашенька. - Значит, недосушил, - выдохнула она облегченно. Отец утвердительно кивнул. - Хотя сушил грамотно, - задумчиво заметил он. - Холст не пережарен: видишь, оборот-то чистенький, без характерного желто-подрумяненного оттенка. И краски чистые опять же - нет оранжевого оттенка. Но - недосушил. То ли терпения не хватило, то ли времени. - А чем, как ты думаешь, эту операцию производили? - Думаю, что автомобильной сушкой. Знаешь, какие сейчас мощные аппараты в продаже, - одно удовольствие на таких работать. Тем не менее, какой бы совершенной сушка ни была, труд это кропотливый и гигантский. Айвазовского такого сушить надо по минимуму месяцев шесть, а то и год. И притом постоянно, под присмотром, чтобы не дай бог не спалить, постепенно уменьшая расстояние между холстом и источником тепла. - Значит, с технической точки зрения он прокололся только с сушкой. А как по стилистике? Неужели безупречен? - Насколько подделка вообще может быть безупречна… - Отец помедлил. - Стилистика - вещь субъективная, так что давай пока её оставим. Вот линия горизонта здесь одна, а некоторые мои коллеги считают, что их у Айвазовского должно быть от двух до четырех. Но я лично такого мнения не придерживаюсь - в картине «Девятый вал», например, вообще линии горизонта нет. Они помолчали, думая каждый о своём. - Саша, ты не волнуйся, - отец повернулся к ней, протягивая работу, - я каталог «Вайта» смотрел и «Меркурия» их видел. В том, что это подделка, нет никакого сомнения. Так что смело иди в суд, а уж доказать, что ты права, мы тебе поможем. Запросим эталонные образцы из Русского музея и Феодосии, поговорим ещё со знающими людьми, выработаем консенсус по заключению. Говорю тебе, каким бы гением фуфлодел ни был, Айвазовский ему просто не по плечу. - Спасибо. - Александра впервые за все эти месяцы вздохнула с облегчением. Отец едва заметно пожал плечами и улыбнулся: - Кстати, я вчера ещё раз внимательно смотрел две работы - вайтовского «Меркурия» и твою картинку. Думаю, что ты права, Сашенька, эти картины действительно писал один и тот же человек. Не свиной глаз у моёй дочери, - вдруг с гордостью заметил он. От радости Александра чуть не бросилась ему на шею. Но отец тут же посерьезнел: - Хотел ещё на одну вещь обратить твое внимание. В последнее время на провинциальных французских аукционах стали появляться работы якобы Айвазовского. Все они продаются за хорошие деньги, и все происходят из коллекции некой княгини Оболенской… Что меня поразило вчера, так это то, что везде одна рука. Александра едва справилась с волнением. Какой же её папа всё-таки молодец - и профессионал до мозга костей. Даже у неё не хватало времени следить за всеми крохотными западными аукциончиками, а вот он все успевал, отслеживал. - Ты действительно думаешь, что всех их рисовал один и тот же человек? - Почти уверен. - Отец отвернулся К окну, где на старой черемухе с облезлым рыжеватым стволом сидел роскошный дятел. - Знаешь, Сашенька, - тихо сказал вдруг он, - может быть, это эгоизм, но я даже рад, что все так получилось с «Меркурием». Она застыла. - Не было бы этого скандала, когда б ещё ты вернулась? Разве что уже на могилку заехала бы. А так мы с матерью тебя повидали….. Слезы выступили у неё на глазах. Но ответить было нечего. Ибо настает момент, когда не словес красных Бог слушает, но дел наших хочет, как сказал мятежный протопоп Аввакум. И сейчас Александра чувствовала всем своим существом, что настал в её жизни именно такой момент. - Да, совсем забыл тебе сказать: утром, пока ты спала, тебе Макс звонил. - Отец протянул ей листок с телефоном. - Макс?! - Она опешила. - А ты разве с ним общаешься? Он неопределенно пожал плечами: - Так, перезваниваемся иногда. Он просил тебя связаться с ним, сказал, что важное дело. Александра взглянула на телефон. +33. Франция. Она напряженно улыбнулась: Ты же знаешь, как писал Сомерсет Моэм: если вам кто-то звонит и, не застав вас дома, просит срочно перезвонить по важному делу, дело это важно, как правило, не для вас, а для звонящего. Отец ухмыльнулся в ответ: - Разумеется. Но я бы на твоем месте всё-таки не пренебрегал его просьбой. Мне кажется, у него к тебе действительно серьезный разговор. Александра пристально взглянула на отца. Он как будто чего-то недоговаривал. - Хорошо, - сдалась она. - Я ему перезвоню. Отдышусь чуть и перезвоню. Укрывшись в своёй комнате, она включила мобильный. Девять пропущенных звонков… А ещё через пару минут она нажала кнопку отбоя, закончив тяжелейший разговор. Кажется, все наконец прояснилось. ГЛАВА 32 Кто старое помянет Такси она вызвала на одиннадцать утра. Хотя самолет у неё был только в восемнадцать десять, оставалось завершить последнее дело. Мама даже руками всплеснула: и обедать не останешься! Отец, по её просьбе вернувшийся с ней в свой кабинет, молча выслушал её подробные инструкции по поводу возврата денег и прокатной машины. Он ничего не спрашивал, только вздыхал. Александра планировала заскочить в гостиницу за вещами, но времени вызволять авто у неё уже не было. Она постаралась побыстрее закончить этот нудный деловой разговор и заспешила в свою комнату. Еще раз проверив, тщательно ли спрятан пистолет, она села на кровать. Больше всего на свете сейчас ей хотелось остаться. Плюнуть на Лондон, на борьбу, на правду, на Айвазовского, вообще на все. Остаться здесь, в этом родном мире, навсегда. Просыпаться и упиваться оттенками снега. Проветрить все три имеющихся в доме подпола, когда-то знатных, сухих, а ныне прокисших, сырых и заброшенных, - и зажить припеваючи, заполнив их картошкой и морковкой. И осенью строго следить, чтобы крысы в дом на зимовку не проскочили, как следили её бабушка, а потом мама, ведь если крысы всё-таки проскочат, все подчистую растащат. Жить с той же простотой, как её прадед, дед, отец. В нищете, хоть и профессорская семья в третьем поколении. Есть картошку тамбовскую с маслом и солью, хрустеть своими огурчиками. И смотреть на белый снег и на белый свет. И радоваться, и быть собой, как та яблоня. Когда как-то на удивление скоро и совсем неожиданно пришло такси, Александра чуть не расплакалась. Она очень боялась, что не застанет его дома. Но напрасно, дверь открылась почти моментально, словно хозяин поджидал её в прихожей. - Ну здравствуй, милочка моя, - произнес он. И улыбнулся, дыхнув перегаром.