- Я слышал, ты сейчас в Англии обитаешь. Она кивнула. - Будешь в Москве - звони. - Он протянул ей визитку с золотым обрезом так резко, будто боялся, что либо Александра её не возьмет, либо он сам передумает её давать. - До свидания, Александра, - откланялся и Вячеслав. Как только она убедилась, что больше не находится в поле зрения ни одного из этих двух мужчин, она бросилась к выходу. На улице похолодало. Яркий ясный месяц освещал безлюдные белоснежные улицы с горбами свежевыпавших сугробов. Беззвездное небо темно-чернильного цвета клубилось тихо и таинственно. Во всем ощущалось какое-то торжество содеянного. Александра в своём английском пальтишке на рыбьем меху умом испугалась мороза, но не могла не поддаться совершенному зимнему величию. К тому же обратно хода не было. И она быстро зашагала вдоль уродливых прямоугольных зданий, надеясь быстро поймать такси. Одетая чересчур легко, в платье без рукавов, она ощущала себя уязвимой, словно обернутая в целлофан. Мороз был порядочный; по тому, как щипало кожу, - не менее пятнадцати градусов. Уже после нескольких минут вышагивания по мерзлым улицам мятеж её как-то сам собой прошел, а слезы высохли гораздо раньше, полоснув горячим по щекам, - и теперь у неё было странное чувство, будто двигается она внутри гигантского склада театральных декораций. «Куда я иду?» - спрашивала она себя в который раз. Но ответ не находился. Две жизни, начатые и не законченные ею, вдруг сошлись в одной точке, как два поезда в школьной задаче. Рядом с ней притормозила «копейка», и водитель в огромной лохматой шапке ожидающе вытянул шею. В этот самый момент она поняла, куда должна ехать. С трудом отодрав дверцу машины, она плюхнулась на видавшее виды сиденье рядом с водителем, машинально отметив про себя, какой же у «жигулей», оказывается, низкий потолок. У неё появилась странная уверенность, что теперь всё наконец случится. Дорога до нужного ей места заняла довольно много времени, печка в машине жарила яростно, и Александра чувствовала, как пот струйками сбегает по ней под платьем. Но она не жаловалась и молча смотрела в окно на слабо освещенные улицы под музыку «Милицейской волны». А когда они въехали в Измайловский лесопарк, их и вовсе опутала зимняя ночь. Москва за последние годы очень сильно изменилась, но только там, далеко, в сверкающем центре. Здесь же, на окраинах - хотя теперь, наверное, окраинами это не называлось - было так же темно и прекрасно, как и тогда, в их единственную зиму. Именно зима была самой счастливой порой её жизни… Впервые она заметила Андрея ещё в студенческом лагере, куда их послали на картошку перед началом первого курса. Тогда, в первые три недели студенческой жизни, завязались практически все основные романы её сокурсников. Она сразу же обратила внимание на худощавого блондина сильно старше всей их послешкольной поросли. Но, пребывая под неусыпным контролем Макса, в течение нескольких дней не находила предлога для знакомства - хотя во взаимном интересе была уверена. А через неделю её забрали в больницу с подозрением на аппендицит - первый опыт общепита не замедлил проявиться у профессорской дочки. И хотя из больницы её отпустили, не прооперировав, время было безвозвратно упущено - вернулась она к началу институтских занятий всем чужая. В конце того памятного октября она пригласила целую ораву однокурсников к себе домой на день рождения. Получили приглашения и знакомые с других курсов - не только искусствоведы, как она, но и художники. Разумеется, весь тот пышный праздник затевался в расчете на одного Андрея. И он пришел. Праздник удался на славу. Шумно повосхищавшись коллекцией её предков, откушав и подвыпив, ребята уселись смотреть видик, привезенный её отцом из Италии. Только Андрей продолжал рассматривать живопись на стенах, молча, сосредоточенно, не обращая никакого внимания на собравшихся девчонок, включая и саму именинницу. Закончив осмотр картин в гостиной - там висело шестьдесят восемь работ, - он выскользнул в коридор. Изучив коллекцию в прихожей, он взялся за ручку плотно закрытой двери. - Туда нельзя, - мрачно выговорил Макс, не спускавший с Андрея глаз. Тот обернулся: - Почему? - Но ручку двери так и не отпустил. - Потому что тебя туда не звали, - отрезал её друг детства. - А тебя? - спокойно парировал Андрей. - Ребята, перестаньте ругаться! - Александра, наблюдавшая за сценой из дверей гостиной, подошла к Андрею. - Макс, давай покажем Андрею «Меркурия», - мягко предложила она, словно испрашивая разрешения у своёго лучшего друга. Макс смотрел на Андрея с откровенной ненавистью, на которую тот отвечал неприкрытой насмешкой. Этот несколько потертый, с ранней проседью в бороде художник казался самоуверенным и очень гордым: одетый в грубый свитер и грязные джинсы, он выглядел, как она сейчас определила бы, отчасти хиппи, отчасти героем американского боевика. Не дождавшись ответа от Макса, Александра повернулась к двери и первой вошла в свою комнату. Все трое остановились перед «Меркурием». В рассеянном осеннем свете бриг медленно и гордо плыл по ночным волнам. - Круто, выговорил наконец Андрей и почему-то стал рассматривать её кровать. Александру ужасно резануло это «круто». Круто?! И это все, что художник может сказать об этом величайшем полотне?! Макс прав, этот тип - совершеннейший недоумок. Она поймала на себе торжествующий взгляд Макса. «Ну что, убедилась, что мечешь бисер перед свиньей?» - недвусмысленно говорили его глаза. Еще мгновение, и от её жгучей первой любви к Андрею не осталось бы следа, она бы смыла его из памяти, как досадную каплю краски на ладони. Но тут Андрей снова повернулся к ней. - Не люблю Айваза, - спокойно прокомментировал он. - А вот это - шедевр, - сказал он, указав на «Бриг «Меркурий». - Потрясающая по силе любви и красоты работа. И в тот момент она поняла: судьба её решена. Андрей пожал плечами и вышел из комнаты, оставив их с Максом наедине. Александра устало обернулась к другу, ожидая отповеди. Но Макс молчал. Лицо его лишилось всех цветов, кроме серого - белила с газовой сажей, - и губы кривились так, словно не лицо это было вовсе, а маска, съехавшая набок. - Он талантливый, просто необразованный, - пробормотала Александра. Но Макс, казалось, её не слышал. Он стоял перед «Меркурием», будто давая ему какую-то страшную клятву. - Макс, - она легко коснулась его плеча. Он дернулся, как от удара, и посмотрел на неё так, что ей вдруг стало страшно. Оставив его перед картиной, она быстро вернулась в гостиную. С того момента вечер, как ей показалось, начал тянуться невыносимо медленно. Уже дожевали все пирожки, любовно приготовленные их домработницей Танюшей, допили вино - родители поставили перед отъездом условие, чтобы без водки, которое она честно выполнила, - досмотрели фильм и доковыряли торт. Потихоньку народ стал рассасываться, пока наконец в гостиной не остались всего трое - она и Макс за столом плюс Андрей, вольготно расположившийся на диване и листавший альбомы по искусству. - Еще чаю? - наконец не выдержала Александра. Ей никто не ответил. Она подошла и села на диван рядом с Андреем. Тот отложил альбом, повернулся к ней, выпрямился и непринужденно обнял. Выждав небольшую паузу, он вдруг резко привлек её к себе и поцеловал. Где-то вдалеке хлопнула за Максом входная дверь… Так закончилась поздняя осень и началась зима её любви. - Приехали. - Водитель пересчитал мятые рубли, перегнулся и дернул дверь, помогая ей выйти. После удушливо жаркого салона мороз словно в литавры ударил, не успела она выбраться из машины. С трудом обойдя огромный сугроб, легко поскрипывая пушистым снегом, она направилась прямиком под арку солидного сталинского дома. Там всегда пахло мочой, но Сейчас снег сумел забраться даже под низкий свод, и незнакомая миру девственность ненадолго воцарилась в месте стихийного общественного туалета. Похоже, зима решила встретить Александру приятным сюрпризом. Что же, ей это удалось. Родители отнеслись к её роману с провинциальным гением-переростком хрестоматийно - попробовали запретить. В результате уже через неделю после своёго восемнадцатилетия Александра оказалась в раю - в мастерской художника, помещавшейся на первом этаже солидного кирпичного дома, с фанерной дверью отдельного входа. А ещё через месяц их буквально занесло снегами - сугробы намело такие высокие, что открыть дверь, распахивающуюся наружу, с огромными усилиями удавалось лишь на узкую щель. Признаться, и желания её открывать особого не было. Андрей оказался волшебным любовником… Войдя во двор и тут же свернув направо, Александра уткнулась в огромные сугробы, казалось дышащие глубоко и мерно в ровном лунном свете. Несмотря на все эти годы, тут практически ничего не изменилось - словно только на месяц отлучилась она из мастерской. За этот месяц покрасили охрой ветхую дверь да черной масляной краской - ручку. Остальное же оставалось прежним. Два незанавешенных окна с их облупленными пыльными рамами все так же темнели на фоне свежевыпавшего снега, вздымавшегося выше низких подоконников, наполовину забаррикадировав дверь. Все те же облупленные прутья решетки охраняли покой творца. Творца дома не было, но решетки оставались на месте, блюдя теперь если не его самого, то созданный им мир. И в это мгновение Александра вдруг поняла, что же напомнили ей те «Окна» на выставке. Это был знак, поданный свыше, лаз в прошлое. Возвращение. Только на тех, нарисованных окнах читалась тяга к свободе, желание убежать, не просто уйти, а освободиться - не от людей, от себя. А она, Александра, всю свою нелепую жизнь зарешеченные окна защитой считала, а выходит - тюрьма это была. Она попятилась. Все дальше и дальше отступала она от родных когда-то черных проемов, не сводя с них глаз. Споткнувшись, чуть не упала на перину сугроба. Обернулась - старая скамейка, на которой часами сиживали они в теплые майские ночи. По старой памяти подошла и, отряхнув снег, села. И чем дольше смотрела, тем отчетливее ей казалось, будто что-то происходит во мраке, в глубине неосвещенных окон, будто что-то ожило и приблизилось к решеткам и теперь так же неотрывно смотрит на неё из темноты. Ощущение холода становилось с каждой минутой все сильнее, дыхание ледышками срывалось с онемевших губ. Но, странное дело, мороз больше не мешал, он словно стал частью её существа, ибо на душе у неё было сейчас так же холодно, как и вокруг. Она, казалось, больше не могла вспомнить, где она, а главное - зачем. Снова шел снег, мягко, беззвучно кружа перед глазами. Но она как будто и не замечала его. Смутное ощущение опасности мелькнуло в сознании и тут же исчезло, отступив перед горячей волной ликования, захлестнувшего душу. Ей вдруг стало невообразимо хорошо, потому что на неё снизошел абсолютный покой. Такой покой один раз уже случился в её жизни - когда она проснулась после наркоза в больнице. Тогда, как и теперь, в голове не было мыслей - только одно ощущение, что все прошло, все закончилось, и боли больше не будет. «Все прошло» - так, кажется, и сказал склонившийся над ней доктор в сверкающем белом халате. Или он сказал: «Просыпайтесь»… Или даже: «Просыпайся, черт тебя дери»… ГЛАВА 24 Из небытия Из темной арки во двор въехала машина, свернула направо и остановилась. Оттуда вышел человек и, широко ступая через высокий снег, негромко ругаясь, стал пробивать себе путь к фанерной двери. Внезапно он остановился, рассматривая свежие следы под окнами. Затем, обернувшись во тьму, проследил взглядом цепочку отпечатков. После недолгих раздумий он продолжил свой путь, добрался до двери и кое-как разметал сугроб перед ней. Затем, заботливо выдув из большой замочной скважины снег, он вставил в неё старомодный большой ключ и снова оглянулся. Замерев, человек, как видно, что-то решал для себя, потому что вдруг тихо чертыхнулся и, стараясь попасть легкими ботинками в свои же следы, направился к скамейке. Он дотронулся до её плеча сначала слегка, потом потряс сильнее. Убедившись в безрезультатности своих действий, насильно поднял её на ноги и, как предмет полуодушевленный, потащил к двери. При этом чертыхался он теперь уже во весь голос… - Сдурела совсем, - ворчливо бормотал человек, громко шлепая пластмассовыми тапочками по стертому линолеуму, то и дело задевая за мебель. Недавно очнувшись, Александра молча смотрела теперь вокруг недоверчивыми глазами. Наконец она решила, что бредит. Она лежала на старой кровати - той самой кровати. На Александру была навалена гора каких-то вонючих тряпок, которые только с большой натяжкой можно было назвать покрывалами. Поверх всего этого было накинуто её пальто. Вокруг кровати полукругом стояло несколько радиаторов, посверкивая на неё раскаленными докрасна спиралями. Жар от них шел невыносимый; тепло источала и старинная чугунная батарея у стены, вплотную к которой была придвинута кровать. Но Александре почему-то было не жарко, её знобило. Незнакомый тощий человек ходил по столь знакомой ей комнате и время от времени матерился. Верхний свет не горел, наверное, поэтому он все время на что-то натыкался. Помимо нестрашного пламени радиаторов, в комнате перед иконкой горела свеча - все, как тогда. Так же, как тогда, практически все пространство комнаты занимали три стола. Рабочий стол вдоль дальней стены, напротив зарешеченного окна, был заставлен гипсовыми бюстами античных красавиц и красавцев, ни один из которых не смотрел прямо на неё, потому как все они вот уже многие столетия замысловато выгибали и наклоняли головы, обращаясь к вечности вполоборота. Там же помещался высокий деревянный стакан с росписью под хохлому, в котором торчали колонковые кисти. Она вдруг вспомнила, с какой гордостью принес их и французские краски Андрей домой, выбив их нечеловеческими усилиями через Союз художников. Кисти, любуясь, определил в хохломской стакан, краски положил на полку и больше ни к тем ни к другим не прикоснулся. «Глупая, они нужны художнику не для живописи, а для самоутверждения, - позже объяснил он. - А для живописи и малярные краски сгодятся». Стол ближайший, в ногах кровати, как и тогда, был завален посудой, кульками с продуктами, объедками, буддийскими божками, семечками и пакетиками с зеленым чаем. А напротив обеденного стола помещался стол письменный, погребенный под кипами каких-то пожелтевших от времени бумаг. По краю его, прислоненные к стене, рядком выстроились дешевые иконки, перед которыми ровно светила тоненькая церковная свечечка. Александра вернулась ровно в своё прошлое - без недолета или перелета. Ей вдруг стало не по себе. Неспроста материализовался вдруг в её жизни Андрей, а теперь вот и эта комната, в которой она больше никогда не должна была проснуться. Человек между тем сел за обеденный стол, ссутулившись и широко разбросав по нему локти. На фоне светлых античных профилей выглядел он бородатым варварским идолом, наскоро вырубленным топором из старой коряги. Причем идолом злым и мстительным, распространявшим вокруг себя какое-то невнятное ощущение страха и неуюта. Очевидно, почувствовав её взгляд, он повернул голову и уперся в неё тяжелым взглядом. Александра беспокойно шевельнулась. И тут же почувствовала старый колючий матрас. Телом своим почувствовала, голой кожей. С ужасом поняла, что лежит раздетая. Молниеносная проверка показала, что нижнее белье на ней всё-таки оставили. Быстро оглянувшись, она с некоторым облегчением обнаружила своё платье-трапецию, брошенное тут же на стул у изголовья, подолом съехавшее на до отвращения грязный линолеум. - Очухалась? - участливо спросил хозяин, заметив, что она открыла глаза. - А я сначала подумал, что ты совсем дубу дала. - Он подождал ответа. Александра попыталась сосредоточиться и прежде всего вспомнить, как она попала в эту комнату и кто этот человек. Память без труда подсказала ответ. Ну конечно же, это художник, которого Андрей представил ей на открытии выставки всего несколько часов назад. Как же его звали? Вячеслав, кажется. Точно, Вячеслав. Только теперь, очнувшись окончательно, она вдруг увидела, что в руке у развернувшегося к ней человека зажат шприц. Мужик между тем поднялся и сделал шаг вперед. Она похолодела; несколько мгновений взгляд её не мог оторваться от фиолетовых пластмассовых тапочек на черных лапах незнакомца. Наконец она заставила себя взглянуть ему в лицо. - Да не бойся ты, - улыбнулся он, обнажая редкие зубы. - Я думал, отхаживать тебя придется, вот, раствор приготовил. Да ты сама, гляжу, очухалась. - С этими словами он положил шприц на стол, на котором тот слегка прокатился по грязной бумажной клеенке, прежде чем замереть неподвижно. Мужчина подошел к кровати вплотную, разглядывая её лицо, заслонив черным силуэтом огонь обогревателей. Александра испуганно шарахнулась от него под одеялом. Постояв некоторое время неподвижно, он вдруг протянул руку к её платью, приподнял его со стула и достал из-под него старую телогрейку. Затем, бросив её одежду обратно на стул, он водрузил вонючую старую телогрейку поверх своёй моднющей рубашки, вернулся к столу и уселся на прежнее место. Потянувшись, он включил электрический чайник и стал сомнительной чистоты полотенцем протирать чашки. Некоторое время Александра исподтишка наблюдала за своим спасителем, но он словно забыл о её существовании. Чуть успокоившись, она снова принялась оглядывать комнату. Книжные полки слева от письменного стола оставались на прежнем месте, в своём законном углу покоилось и старое кресло напротив окна. Но вот стеллажи с картинами Андрея, которые когда-то смастерил сам хозяин, - стеллажи исчезли. Вместе с картинами. Вообще ни на стенах, когда-то плотно завешенных холстами, ни вдоль стен - нигде не было ни одной работы Андрея. Да и два старых мольберта испарились, отчего пространство, казалось, раздвинулось - и осиротело.