Поднявшись к себе в номер, Александра бухнулась в глубокое кресло и замерла. Думать было больно. Больно было вспоминать, как тряслись её руки с ключом, словно это была отмычка, когда стояла она перед дверью родной квартиры шестнадцать лет назад. Страшно помнить, как снимала она со стены своёй бывшей детской картину в тяжелой золотой раме и как волокла её, будто труп, к двери. И как позвонила потом мать и истерическим голосом сообщила, что их ограбили и отца с сердечным приступом забрали на скорой. «Езжай скорее к отцу в больницу, он все тебя зовет, - тут голос матери прервался, - боится без тебя умереть…» И как медленно тащила Александра себя, приговоренную, в Первую градскую по запыленной, заплеванной июньской Москве, а с неба не переставая сыпал тополиный пух. И как стояла потом перед огромной старинной белой дверью отцовской палаты, не в силах войти… Был такой художник-нонконформист Василий Ситников. Сейчас о нем как-то все забыли, и Александра долго колебалась, включать ли в аукцион его работу - кому было её продавать за целых две тысячи фунтов? - но в конце концов всё-таки взяла. Так вот Ситников этот, которого все считали сумасшедшим, двери коллекционировал. Собирал на помойках, притаскивал домой, заставлял ими все свободное пространство. Соседи жаловались, приезжала санэпидемстанция, двери выбрасывались, а он шел и снова их подбирал. И к себе на пятый этаж без лифта отволакивал. Знал он, что у дверей есть магические свойства. Они как бы открывали и закрывали собой пространство иных миров. Впервые почувствовала это Александра, стоя перед той высокой больничной дверью, сверкающей свежевыкрашенным блеском строительных белил. А когда она наконец сумела себя заставить и вошла - она сразу же увидела перед собой отца, свернувшегося калачиком под казенным одеяльцем на узкой койке, постаревшего лет на десять. Он не сразу повернул к ней своё осунувшееся лицо, как будто пребывал уже в каком-то другом пространстве - не хуже и не лучше нашего, но в другом. И ей захотелось кричать, рыдать, просить, умолять о прощении, но ни звука не могла она произнести. А за окном, словно снег, безмолвно кружил тополиный пух. Она не взяла стул, стоящий тут же у фанерованного стола, а села напротив на незастеленный матрас свободной кровати: старинный друг их семьи, великий кардиохирург и истинный коллекционер, из уважения к отцу поместил его в двухместную палату, без подселения. В туалете капала из крана вода. Отец и дочь молчали. - Сашенька, у нас украли «Бриг «Меркурий», - вдруг пронзил её тихий голос отца. В глазах его стояли слезы. Он утер их дрожащей рукой. Но это не помогло - и тощие капли медленно поползли по его пожелтевшим щекам. У неё сжало горло. - Это я… Папа, не волнуйся, пожалуйста, это я его взяла. - Ты? - Отец вдруг широко открыл глаза. - Ты взяла Айвазовского? Зачем?! - Папа, ты прости меня. Так надо было. Очень надо было… Ты взяла Айвазовского, - ошарашенно повторил отец. - Почему? Александра поняла, что придется говорить правду. Она посмотрела в окно, словно ища там готовый ответ. Но за окном было тихо и душно. - Андрей попал в беду… Это был единственный выход, - наконец произнесла она. Она ждала чего угодно, но такой страшной вспышки гнева представить себе не могла. - Ты отдала «Бриг» этому проходимцу? Этому грязному наркоману! - Отец сотряс кулаком воздух, словно пытаясь немощной рукой достать молодого наглого противника. - Он не наркоман, - в бесполезном отчаянии защитилась Александра. - Вон отсюда, вон! - орал отец. Но она сидела как пригвожденная. - Будь ты проклята! - вдруг вскрикнул он. Она встала и как во сне вышла из палаты. Дверь за ней тихо скрипнула… …Казалось, все двери захлопнулись теперь за ней - и выхода не было. И, как всегда в таких случаях, она прибегла к хорошо знакомому средству: постаралась отключить мозги. Переодевшись в широкий махровый гостиничный халат, она задвинула тяжелые глухие шторы, выключила все телефоны и попросила оператора гостиницы не соединять с её номером. Затем включила телевизор и уселась перед экраном. Шли часы. Безумные триллеры сменялись ток-шоу, потом снова мелькали какие-то фильмы, сериалы, новости, стрельба, опять сериалы. Она смотрела и не видела, пялилась перед собой и даже толком понять не могла, что же это такое ей показывают. Перед её глазами плакали, клялись, предавали, истекали кровью - но все это происходило так явно не по-настоящему, так очевидно понарошку, что абсолютно не проникало в душу. Она не испытывала никаких эмоций и, казалось, больше никогда испытывать их уже не будет. Её больше ничто не беспокоило. Ей не было ни грустно, ни весело. Она будто перестала на время существовать, слившись с происходящей на экране белибердой. Наконец она почувствовала, что смертельно устала, что дальше смотреть невмоготу и глаза нестерпимо болели от экрана. Она медленно выбралась из кресла, выключила телевизор, легла лицом вниз на кровать и забылась сном. Проспала она долго и без сновидений. Открыв глаза, она уставилась в потолок, слушая едва пробивающиеся сквозь солидные стеклопакеты шумы неуемной Москвы. Она не знала, который был час, да и знать ей не хотелось. В дверь постучали. Только теперь она поняла, что проснулась именно от стука. Тут же на тумбочке зазвонил телефон. - Вам цветы прислали. Можно доставить в ваш номер? - спросил женский голос. - Да, конечно, - спохватилась она. - Я сейчас открою. Отыскав халат, она поспешила к двери. В номер вплыл чудовищный букет лилий, моментально наполнив пространство благоуханием. Александра мельком взглянула на карточку. «Как это он догадался», - с досадой подумала она. Лилии были её любимые цветы. - Разрешите? - посыльный кивнул на дверь в туалетную комнату. - Да, конечно. - Она посторонилась. Парень наполнил водой принесенную с собой огромную вазу и водрузил это великолепие на стол. Она сунула посыльному чаевые и проводила его взглядом. Дорогая дверь красного дерева закрылась за ним бесшумно. Александра оглянулась. Цветы неуловимо изменили номер, преобразили пространство, вмешавшись в её одиночество. Она посмотрела на темно-зеленые занавеси, на теплые золотистые стены и на блюдо с фруктами, роскошной грудой возлежащее на журнальном столике. Лилии и апельсины с виноградом на кадмиево-охристом фоне - не номер, а натюрморт старых голландцев. Александра вдруг поняла, что очень хочет есть. Подойдя к окну, она резким движением раздвинула шторы. За окном стояла ночь. Подъезд гостиницы был ярко освещен, но дальше, всего в нескольких десятках метров, темнота брала своё, струилась многими оттенками серого, лунного, серебристого - благо ещё ни один творец не испытывал недостатка в оттенках черного. Ей страшно захотелось вон из натюрморта - отправиться бродить бесцельно по этому великому, родному, единственному городу. Захотелось долго-долго идти по безлюдной темной морозной улице, а потом заскочить в какую-нибудь ярко освещенную кафешку и выпить горячего чая с лимоном и с какой-нибудь сладкой свежей булкой. Ей хотелось жить, наслаждаться ощущением молодости и силы. Хотелось побеждать. И ещё она поняла, что ей больше не надо вспоминать то лицо. Теперь оно не заслоняло её жизнь страшным пятном мрака. Лицо того человека ссохлось, состарилось, сморщилось, и сейчас Александра помнила его до мельчайших морщинок. Но больше темный человек был для неё не опасен. И от осознания своёй свободы Александра вдруг счастливо вздохнула всей грудью. ГЛАВА 22 «Окна» - Где вы? - спросил он с ходу. - Стою на Таганской площади, - деловито ответила она. Весь день посвятила она сегодня обходу крупных галерей в надежде напасть на след работ неведомого ей мастера, написавшего картину лже-Капустина. - Стойте, где стоите. Я подъеду через пару минут. Она пожала плечами, благо Владимир не мог её видеть. Она уже не удивлялась ничему, словно не только людскими делами, но и божьим промыслом управлял этот человек. Дав отбой в трубке, она застыла на тротуаре, пялясь в серое небо и ожидая, когда большой темной птицей подплывет к ней его «майбах». На душе у неё было радостно, тихо, и она с удивлением прислушивалась к грохоту автомобилей, несущихся мимо неё по проезжей части, совсем близко. Странное постукивание за спиной заставило её обернуться. У стеклянного магазина-киоска, перебирая костылями, попрошайничал нищий. Александра окинула его быстрым взглядом. Мужик немолодой, лицо почти полностью скрыто всклокоченной бородой; обе ноги, хоть и грязные, но на месте, то есть не инвалид. Попрошайка, в свою очередь, тоже прервал своё приставание к прохожим и уставился на неё каким-то темным, запачканным взглядом, с откровенной неприязнью. Эту неприязнь Александра не отнесла на свой счёт, скорее, злоба относилась к миру вообще, в особенности ко всем хорошо одетым людям, каковые, кстати сказать, равнодушно проходили мимо и дрожащему от холода, замызганному мужику не подавали. Вздохнув, Александра полезла в сумку. Ей хотелось во что бы то ни стало удержать беспричинную радость, наполнявшую её с самого утра, и она боялась вспугнуть её любым неосторожным движением. Но не снизойти до этого несчастного казалось ей неправильным. Заметив, что он проследил за её манипуляциями с кошельком, она успокоилась, достала мелкие деньги и вновь уставилась в рассеянный зимний туман, ожидая, когда нищий подойдет за подаянием и когда за ней подъедет лимузин. Но время, казалось, остановилось. Лишь странное постукивание за спиной костылей о грязный затоптанный лед то замирало, то снова возобновлялось. Она повернула голову и посмотрела на проезжую часть, но «майбах» не показывался. Тогда Александра обернулась к нищему и чуть задержала на нем взгляд: в отвратительно изгвазданной одежде, он стоял все на том же месте, тяжело опираясь на костыли. Опустившийся наркоман, подумалось теперь ей. Попрошайка между тем довольно пристрастно опрашивал прохожих, в ответ от него шарахающихся. Снова поймав на себе её взгляд, нищий как будто усмехнулся, развернулся и медленно застучал в её сторону. На Александру он больше не смотрел, словно по опыту знал, что даже взгляд его, не то что просьба или, не дай бог, касание, оскорбительны и неприятны для нормальных людей. Тем не менее, она отметила, что он скользнул глазами по её руке, держащей несколько смятых десяток, - а значит, шанса своёго не упустит. Александра отвернулась и снова с нетерпением стала смотреть на дорогу. Вглядываясь в поток машин, она уже отчетливо слышала за своёй спиной унизительно-вопросительное бормотание попрошайки. Вдруг обзор проезжей части перегородил доисторический троллейбус, ползущий с такой натугой, будто он вот-вот собирался сломаться. Александра почему-то заволновалась, боясь упустить «майбах», вытянула шею и с облегчением вздохнула только тогда, когда троллейбус наконец прогромыхал мимо. Тишина за спиной вдруг показалась ей странной. Она обернулась, рассчитывая, что попрошайка в конце концов дотащился до неё и она наконец отдаст ему деньги. Но нищий испарился. Она в недоумении посмотрела вокруг. Его нигде не было. Растерявшись, она внимательно обвела глазами ряды магазинчиков, спешащую толпу, народец на остановке. Но назойливого попрошайки просто не стало. Он исчез. Приглядевшись, она всё-таки заметила, что между двумя застекленными киосками, ближайшими к ней, есть узкий проход. Туда он, наверное, и шмыгнул. Но почему он так и не подошел к ней? Охранник бесшумно распахнул перед ней дверцу «майбаха». Но Александра почему-то медлила. Еще раз обернулась на заплеванный коридорчик меж двух стекляшек. Затем решительно тряхнула головой - и села в машину. Но радость, ещё несколько минут назад наполнявшая её, неожиданно погасла. - Привет, - лучезарно улыбнулся Владимир, нагнулся и поцеловал её в щеку. Проследив его недоуменный взгляд на зажатые в её кулаке мелкие купюры, она пожала плечами и запихала деньги в карман. - Вы что-нибудь выяснили? - Голос Владимира звучал беспечно. - Нет, - покачала она головой и про себя снова спросила: «Но почему же нищий всё-таки не подошел?» - Александра, у вас все в порядке? - Он сделался настойчив. - Да, конечно. Я обошла все галереи, которые, по моим представлениям, могли заниматься сбытом таких вот Айвазовских. Но следов никаких. Даже вот до Таганки дотащилась из центра - результат нулевой. Он слушал её внимательно, но, казалось, был нимало не расстроен отсутствием новостей. - Предлагаю поехать поразвлечься. - Куда? - Она насторожилась.