А ещё через месяц, прекрасным летним днем, Александра входила в здание на Лубянке по вызову следователя Ольшанского. Утром того дня она долго выбирала, что надеть, - ей хотелось хоть как-то защитить себя от встречи, заглушить мучительное ощущение наготы, которое не проходило с самого момента задержания Андрея. Даже в тот удушливо-жаркий московский день ей постоянно было холодно и её то и дело пробивала дрожь, потому облачилась она в серую шерстяную юбку и бесформенную фуфайку Андрея с длинными рукавами и под горлышко, болтавшуюся на ней мешком. Но уже в метро, среди людей в летних маечках, потно-тяжело дышавших, она поняла, что ошиблась. На неё оглядывались как на ненормальную, и она вдруг увидела себя со стороны - скорбной полуобезумевшей от горя старухой. И от этого осознания себя разлетелось, рассыпалось по грязному полу вагона её мужество, которое она так тщательно, по крупице собирала в долгие часы одиночества в их с Андреем полуподвальной мастерской, спрятавшейся в тени старых лип… Следователь Ольшанский сидел за заурядным письменным столом и что-то печатал на старенькой пишущей машинке. Этот мерный стук подействовал вдруг на неё успокаивающе. У её бабушки была вот такая же пишущая машинка, и Александра в детстве вытюкивала на ней свои стихотворные опусы. Бросив на Александру беглый взгляд, он стал печатать дальше. Она продолжала стоять. Кабинет следователя Ольшанского был небольшой, метров пятнадцать, обставленный добротной дубовой мебелью. Кроме письменного стола хозяина помещались в нем шкаф и стул для посетителей, стоящий где-то в полуметре от стола. Над рабочим местом комитетчика висел плохого печатного качества портрет Дзержинского. Шум машин, непрерывно лившийся через открытое окно, наполнял воздух деловитым пчелиным жужжанием. Сам хозяин кабинета был грузным, полноватым брюнетом, в котором сейчас, при свете обыденного июньского дня, не было ничего рокового. Наоборот, казался он, скорее, заурядным вспотевшим канцелярским работником. Пишущая машинка между тем в очередной раз звякнула, объявив новую строку, и замолчала. Ольшанский встал, подошел к окну, распахнутому настежь, и с громким стуком закрыл светлые дубовые рамы. В кабинете мгновенно стало тихо. Ольшанский между тем вернулся в своё кресло и молча показал ей на место напротив. Александра приблизилась, сесть все ещё не решаясь. Он отыскал пухлую папку и открыл её. - Ну что, гражданка Бартеньева, - Ольшанский быстро пробежал глазами какой-то документ, - давайте с вами побеседуем. Садитесь, что же вы стоите. - Он принялся листать какие-то бумаги. В кабинете повисла тишина. Добродушное до этого лицо Ольшанского мрачнело, и от этого все темнее, казалось, становилось в кабинете. Словно поглощая какую-то неведомую пищу, следователь как будто увеличивался в размерах, заполняя собой все больше и больше пространства. Дышать стало трудно. Наконец молчание было прервано. - Ваш сожитель и однокурсник Андрей Ильин арестован по обвинению по статье семьдесят в антисоветской агитации и пропаганде. Данная статья предусматривает до семи лет лишения свободы плюс пять лет ссылки. Ваш сожитель, - он снова сделал упор на этом грязном слове и поднял на неё глаза, - опасный преступник, сознательно совершивший действия, направленные на разрушение государственного строя. Именно так классифицирует его действия Уголовный кодекс. Александра почувствовала, что воздуха в комнате не осталось совсем. Ольшанский смотрел на неё в упор. И она снова ощутила себя раздавленной под тяжестью его взгляда, как тогда, голая, под старой серой простыней. Следователь подался вперед, словно усиливая и так нестерпимое давление: - На допросе Ильин показал, что зачитывал вам вслух выдержки из изъятой у него при обыске антисоветской литературы, в том числе из романа Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Почему же вы его не пресекли, не потребовали немедленно прекратить эти клеветнические испражнения? Она глухо молчала. - Как же вы, советский человек, дочь уважаемого, всемирно известного ученого, могли до такого докатиться… - продолжал наседать Ольшанский. При упоминании об отце болезненно ахнуло сердце. Александра судорожно сглотнула и пошевелилась, пытаясь хоть немного высвободить из-под чужого взгляда сплющенные легкие. - У вас ведь незаконченное высшее образование, так? Она кивнула. - Вы на лекции по марксизму-ленинизму ходили, экзамены на хорошо и отлично сдавали? Она снова кивнула. - Как же вы так, - повысил голос он, - не успели из яйца вылупиться, а уже и отца, и своё имя позорите - состоите во внебрачной половой связи с женатым преступником? На советский строй клевещете! Не стыдно?! Она молчала, не поднимая глаз. - Вы ведь в курсе, что Ильин женат, что у него в Вологде - жена и двое маленьких детей? Но вас это не смущало, когда вы с Ильиным в постель легли. Правду говорят: кто себя смолоду позорит и честь не блюдет, тому и родную страну предать ничего не стоит. Ну что вы глаза-то прячете, взгляните правде в лицо. Медленно она подняла на него глаза. - Хорош ваш полюбовник - детей, считай, сиротами оставил и вам жизнь сломал, подлец. А у вашего отца, между прочим, слабое сердце. Не для того он дочь растил, чтобы она распутничала, книжки антисоветские почитывала с хахалем своим да над основами советского строя глумилась. - Он хлопнул кулаком по столу. - Будущее ваше вас не устраивало? На Запад мечтали с Ильиным перебраться? Вот вам будущее - такого хлебнете, что мало не покажется… Что молчите, так вы себе своё светлое завтра рисовали - в пермских лагерях?! «Только бы не зареветь», - отчаянно думала она. - Если следствие сочтет вас соучастницей, придется отвечать по всей строгости закона - по той же семидесятой статье, - отчеканил Ольшанский. «Семь лет, - мысленно повторила она, - через семь лет мне будет двадцать пять. Старуха. - И тут же про себя добавила: - Ну что же, семь лет - это ведь ещё не расстрел». От этой мысли неожиданно полегчало. И впервые за эти тридцать дней Александра вдохнула полной грудью. Она подняла взгляд на следователя. - Я готова, - вдруг тихо и внятно произнесла она. - К чему вы готовы? - переспросил Ольшанский. - Арестовывайте меня. Ольшанский некоторое время смотрел на неё молча. Потом тяжело вздохнул. - Сколько кругом порядочных молодых людей - так нет же, связались с мужиком на двадцать лет старше себя, - задумчиво произнес он. - По великой любви небось? - странным голосом добавил. Она не поняла перемены его тона. Только еле заметно кивнула в ответ. Он усмехнулся и философски продолжил: - Чего только в восемнадцать лет не пригрезится… Эх, жаль мне вас, Александра Михайловна, ужас как жаль. Ведь как красиво у вас все начиналось, какие вы надежды подавали… И вот взяли и жизнь-то себе сломали. И себе, и Ильину. Она в ужасе обомлела. Ольшанский не дал ей опомниться: - Семенова, передавшего Ильину антисоветскую литературу, ведь вы со своим любовником познакомили? - Но при чем… - Это вы с Семеновым - москвичи, элитные детки, вам все игры да забавы. А Ильин - обыкновенный советский парень. Попал к вам в компанию - вот голова и закружилась. Решил перед вами эрудицией щегольнуть, доказать, что он ничем не хуже вас. Книжки заумные стал почитывать. А отличить, где философия, а где антисоветская пропаганда и враждебный умысел, - не по мозгам парню. Начал все подряд хватать, чтоб лицом в грязь перед компанией вашей не упасть. От малолеток не отстать. Вот и результат. - Ольшанский захлопнул папку. - Не познакомь вы Ильина своёго с Семеновым - не сидели бы вы сейчас здесь, а он - в камере. Александре захотелось кричать - громко, так чтобы больше никогда ничего не услышать. - Он - дурак, а вы - дура самая настоящая, - удовлетворенно констатировал между тем следователь. - Жаль вас обоих, да раньше думать надо было. Александра между тем и вправду как будто отключилась. Слова грузного человека долетели до неё откуда-то издалека. Думала она только о том, чтобы подойти к окну, набрать побольше воздуха в грудь - и навсегда улететь из этого скучного кабинета. - Вину свою признаете? - резкое словно встряхнув её, проговорил Ольшанский. Она вяло кивнула. Он с неожиданной легкостью вскочил, быстро обошел стол и подошел к ней вплотную: - Отвечайте, когда вас спрашивают, - вы вину свою признаете? - Да, - с усилием, как могла громко произнесла она. Но вышло все равно тихо и неубедительно. Он навис над ней, и она больше не могла ни уйти от его взгляда, ни спрятаться, ни сопротивляться. Но странное дело, сопротивляться больше уже не хотелось. Ей было теперь все равно. - Слушайте меня внимательно. - Ольшанский чеканил каждое слово. - Пигалица вроде вас не представляет угрозы для советского государства, но за свои поступки в жизни надо отвечать. Если вы докажете мне, что искренне раскаиваетесь в содеянном и готовы искупить свою вину, мы на первый раз не будем привлекать вас к ответственности. Более того, гражданин Ильин тоже готов полностью сотрудничать со следствием - так что в совокупности всех обстоятельств суд может рассмотреть возможность переквалифицировать статью гражданина Ильина из семидесятой в сто девяносто, пункт три. Он сделал долгую паузу. Александра не знала, что это значит - переквалифицировать статью 70 в 190.3, но то, как следователь это сказал и как он на неё взглянул, заставило её очнуться. Теперь она смотрела на Ольшанского во все глаза. - По статье сто девяносто, пункт три, Ильина будут судить не как опасного преступника - за действия, направленные на ослабление и разрушение государственного строя с враждебным умыслом, а за преступление против порядка управления, то есть за распространение заведомо ложных и клеветнических утверждений. Статья эта предусматривает всего до трех лет лишения свободы, причем в мордовских, а не в пермских лагерях. - Ольшанский внимательно за ней наблюдал. - Следствие продлится шесть-девять месяцев, плюс пару месяцев суд. А там, глядишь, ещё полгодика - и ваш Андрей Ильин может выйти на свободу. Она ждала. - Но выйдет он или нет - зависит только от вас, Александра. Так что я сейчас задам вам вопрос - задам в первый и последний раз. И от вашего ответа зависит судьба вашего любовника. Вы меня поняли? Она кивнула. - Вы готовы помочь следствию? Умерев, она снова кивнула. - Не слышу! - рявкнул Ольшанский. Александра взглянула в его темные глаза. И поняла, что пощады - не будет. Словно от удара, мотнулась её голова. - Да, - ответила она… Резко повернув краны, Александра ступила из душа. После леденящих струй воздух в комнате казался по-летнему теплым. Барабанный бой воды сменился тишиной. И вдруг со стороны двери до неё донесся слабый шорох. - Кто там? - позвала она, но ответа не последовало. Обмотавшись полотенцем, она вышла из ванной комнаты. На полу рядом с дверью белел конверт. Она нагнулась, достала коротенькую записку и прочла лаконичное послание: «Нашел вашего следователя. Завтра в десять за вами заеду. Владимир».