Неважно, смелостью это было или глупостью, но я собиралась рискнуть. Если бы мое отчаянно бьющееся сердце могло продержаться еще немного. В коридоре всегда так много людей? Я не могла поверить, что на самом деле делаю это. Встретив его взгляд, я выдавила: — Готов сделать официальное заявление? Бекс усмехнулся, и одного вида этого знакомого выражения лица, взгляда тех глаз, которые я любила всегда, было достаточно, чтобы укрепить мою решимость. Потянувшись, я не дала себе времени на раздумья. В следующее мгновение мои губы были на его. Встреча, чувство, радость в момент, который я не надеялась, но всегда верила, что произойдет. Я знала — Бекс удивлен, это чувствовалось в скованности его плеч, плотно зажатых губах, но это не имело значения. Я целовалась с Бексом, моим лучшим другом, моим Ханом Соло, моим единственным. Это лучший момент в моей жизни. Я была уверена, лучше уже быть не может. Но потом Бекс начал целовать меня в ответ. Руки Бекса обвились вокруг моей талии, губы направляли мои. Он превратился из пассивного пассажира в полноценного проводника. Я ахнула, когда Бекс откинул меня на свою руку, и в поцелуе почувствовала его улыбку. Ему удавалось удерживать меня на весу, пальцы моих ног скользили по полу. Я была счастлива, что он ведет. Целовался этот парень не просто здорово, а мастерски. Что касается первых поцелуев, то это был просто коронный номер. Но больше всего мне запомнилось не то, как заместитель директора Мэтлок свистнул и оторвал нас друг от друга, назначив мне и Бексу отбывать наказание после занятий. По отдельности, разумеется. И не то, как после его ухода подошла Хукер, и, положив руку на мое плечо, сказала: — Думаю, ты не шутишь. Отдаю его тебе, Шпиц. От этого поцелуя даже у меня поджались пальцы на ногах. Даже если он все еще видел во мне Сэл — свою подругу, которая была замечательной, но не годилась на роль девушки. Запомнилась вещь, которую я бы взяла с собой, чувство, которое бы закупорила и держала в кармане, если смогла, было: Бекс поцеловал меня, словно все это было по-настоящему. Г лава 8 Объятья. Руки. Поцелуи в то местечко, которое сейчас я называю «точкой Бекса». Следующие несколько дней пронеслись подобно вихрю. К пятнице я просто старалась держать себя в руках. Одной лишь мысли о том, что у Бекса есть неофициальная «точка» на моем теле, было достаточно, чтобы вызывать у меня головокружение. Вернулась его трехдневная щетина, сегодня вечером должна была состояться игра, поэтому у Бекса словно крылья выросли. А я? Каждый раз, когда он ко мне прикасался — Господи, каждый раз, когда он смотрел на меня, я чувствовала смущение. То, как он смотрел на меня в последнее время, можно было расценивать как преступление. Бексу с легкостью удавалось имитировать чувства. Интимные взгляды, нежные ласки, тайные улыбки… Если даже его футбольная карьера пойдет ко дну, это будет действовать всегда. Чем больше времени я проводила со своим новым Ф.Б.Ф., тем сложнее было отличать факты от вымысла. Прямо как сейчас. Он шел со мной на немецкий, моя рука была зажата в его, как будто мы ходили так уже много лет. Я не могла не думать о том, как идеально совпадают наши руки. Сегодня все — даже Хукер, знали, что мы пара. Я так и осталась Шпиц — странной девчонкой, которая ругалась на немецком, когда серьезно расстраивалась или злилась. А он так и был Бексом — футбольным феноменом, притворяющимся, будто не замечает, как девушки бросают на него томные взгляды. Думая, что я их не замечаю (но я замечала!). Несмотря на все это, наша пара была настоящей. Им просто это не нравилось. Флиртовать с Бексом было нормой для них, потому что они думали, меня можно легко сместить. И что в любой день Бекс осознает свою ошибку и бросит меня. Они думали, что могут рассорить нас с помощью короткой юбки, украдкой брошенного взгляда, или хорошо уложенных волос. И это расстраивало. Во-первых, можно мне немного сестринской солидарности, пожалуйста? И, во-вторых, что за ерунда со всеми творится? Суть плана состояла в том, чтобы убедить людей, но я не думала, что все пройдет так хорошо. Разве никто не понимал? Это не по-настоящему! Бекс делал все эти «бойфрендовские штучки» просто для галочки. Это была лишь игра. А что еще важнее, разве я сама не понимала этого? Когда он посмотрел на меня, поднял мою руку и запечатлел душещипательный поцелуй на костяшках моих пальцев, ответ смущал не меньше, чем сам вопрос. Господи, какой же я была идиоткой! — Увидимся на собрании, — сказал Бекс, обеспокоенно глядя на меня. — Не волнуйся, хорошо? Если он оскорбит тебя, я не посмотрю на то, что он полицейский, и врежу ему по лицу. Покалывание, пробежавшее по моей руке, на мгновение лишило меня слуха, поэтому сказанное им не доходило до меня, пока я не вошла в класс (на этот раз рано), не села и не нашла Хукер, на ее лице была написана та же озабоченность. — Все закончится, оглянуться не успеешь, ― сказала она. — Вам двоим, возможно, даже не придется разговаривать. Он будет слишком занят тем, что все остальные будут целовать его задницу. Прежде чем я успела спросить, что она имеет в виду, раздался голос по внутренней связи. — Учащиеся старших курсов, пожалуйста, явитесь в аудиторию на сегодняшнее собрание по борьбе с преступностью. Мы позовем студентов младших курсов в ближайшие несколько минут, а потом второкурсников и первокурсников. Я закрыла глаза. — Что? Только не говори мне, что ты забыла! Шпиц, ты боишься этого дня. Она была права. Обычно я все планировала заранее и в дни собраний притворялась «больной». Моя несвоевременная забывчивость показала, насколько отвлекающей была ситуация с Бексом и планом Ф.Б.Ф. Я собиралась сказать Мисс Вега, что больна — идея про спазмы в животе была придумана совсем недавно, но все равно была достаточно правдоподобной. Она, вероятно, разрешила бы мне уйти с собрания и пойти к медсестре. Но тогда это бы значило, что я позволила ему напугать себя. Чего я не могла — не должна была допустить. Отпроситься — это одно, но прятаться в медпункте, пока он хорохорится перед моими сверстниками, было проявлением трусости. Оставалось только одно. — Scheisse (прим.: с немецкого Дерьмо), ― выругалась я. — Scheisse, ― согласилась Хукер. — Твой отец — совершеннейший scheisse с головой, полной scheisse. Он — один большой кусок scheisse со значком. Я выдавила из себя улыбку, но она задержалась недолго. «Пора пойти посмотреть, как мой папа, помощник шерифа, играет героя для толпы несведущих», — подумала я. Признаю, шоуменом папа был хорошим. Для детей и большинства учителей это была любовь с первого взгляда. Он, его блестящая черная униформа, истории о преступлениях и поимке преступников — они покупались на все это. Минут через тридцать девочка из моего класса наклонилась ко мне и сказала: — Слушай, Шпиц, твой отец потрясающий! В этот момент он демонстрировал различные способы застрелить нападающего на бегу. Думаю, захват был впечатляющим, но не неожиданным. Парень был вдвое меньше его, а папа, бывший полузащитник, напал сзади. На мой взгляд, несправедливо. Услышав это, сидевший в ряду перед нами учитель статистики мистер Вудрафф завертелся в своем кресле, было видно, что он взволнован. — Так ты говоришь, там твой отец? Мистер Вудрафф, очевидно, был под чарами Ника Шпица. — Ну да, ― ответила я, стараясь, чтобы мой голос не звучал горько. — Ты счастливая девочка, ― заметил он и отвернулся. Я поморщилась. Папа и другие офицеры перешли к презентации. В презентации было несколько слайдов, на одном из них была изображена круговая диаграмма, на которой отображалось количество жертв по городу. На другом — определения разных видов преступлений и сроки тюремного заключения для каждого, реклама отдела, в том числе качества, которыми должны обладать потенциальные кандидаты. А на последнем — изложение способов, как соблюдая закон, граждане могут помочь при борьбе с преступностью в собственных кварталах. Ну а под конец мой папа вещал какую-то ерунду о том, что молодежь — наше будущее и может изменить мир. Когда нескончаемая социальная реклама все же закончилась, все зааплодировали. Мы с Хукер держали руки на коленях. Я была уверена, что она сделала это скорее для того, чтобы поддержать меня, но жест я оценила. Учащимся старших курсов нужно было оставаться и задавать вопросы, пока копы спускаются к зрителям. Папа ни разу на меня не посмотрел. Даже когда вопрос задал парень, сидевший справа от меня — Эверетт Понс, совершеннейший лизоблюд. Я же будто была невидимкой. Что меня вполне устраивало — ведь мне не придется перекидываться словами с этим придурком. Учащиеся начали расходиться. Я уже подумала, что, наконец, осталась одна, когда знакомый голос произнес: — Даже не поздороваешься со мной, да? Я глубоко вздохнула и повернулась. — Привет, пап. Мой голос звучал жестко, но ничего не поделаешь. Вот он, помощник шерифа Ник Шпиц, борец с преступностью, почитаемый полицейский, получивший награды «Офицер» и «Хреновый отец десятилетия». Последняя — награда лично от меня. Он был героем для всех, кроме меня, и на то были причины. — Привет, Салли, доченька, — сказал он, словно мы болтали каждый день. — Как поживает твоя мать? Я ненавидела, когда он меня так называл. — Мама — фантастически. — Все еще работает в банкетном зале? — Да, ― сказала я, счастливая впервые с тех пор, как увидела его. — Два месяца назад ее хорошо повысили. Его улыбка стала шире. — Что ж, это замечательно. В этой области далеко не пойдешь, но это просто потрясающе. Рад слышать, что она движется вперед. «Правильно», — подумала я. — «Двигается вперед и добивается успехов без какой-либо помощи от тебя». Маме потребовалось много мужества, чтобы оставить Великого Ника Шпица, когда мне было всего пять, но она вышла из плохих отношений, вырастила меня самостоятельно и процветала на работе, которую любила. Несмотря на оскорбления отца и его постоянные нападки, она была борцом. Успех мамы на работе должен был уязвить отца. Я надеялась, что это так. — Вижу, ты так и носишь свою странную одежду, — он показал на мой, зеленого цвета галстук «Йода знает лучше всех», и покачал головой. — Не понимаю, как ты собираешься привлекать мужчин, нося всю эту несуразицу. И тут появился Бекс. Положив нежную руку мне на локоть, он спросил: