Начальнику СЧК Восточно-Славянской колонны Закинхру. Докладываю, что наша группировка в составе 28-о полка Хиви оказала огневую поддержку имперской армии, а также осуществила боевой прорыв посредством использования трёх имеющихся танков Т-95, оснащённых системами КАЗ. Несмотря на полученные потери, 28-й полк смог в заданное время занять позиции, указанные в путевом листе. Информация, переданная по зашифрованным каналам «Десна» оказалась в точности верной. Потери 28-о полка: 137 человек убитыми, 228 раненными, 8 единиц бронетехники, включая 1 шт. Т-95. Оценка действий имперской армии: без нашей поддержки успеха бы не имели. Действовали неслаженно и с нарушением боевого порядка. Подпись: командир 28-о полка Койот». Префекту показалось очень интересным, что работа всего одного информатора среди маки имеет такой успех, и более того, постоянно подчёркивается его значимость даже в подобного рода документов. Более того, интерес вызывало то, что в этом документе, написанном на русском языке, очевидно имелось в виду участие боевого формирования людей на стороне чумом в прямом столкновении. Он уже видел несколько упоминаний слова «Хиви», но это было первое, где они действовали, как некая самостоятельная сила. И было сложно поверить, что некое подразделение людей в нынешних условиях может прикрывать имперскую армию чумов, да ещё используя тяжёлое вооружение. Тихомиров дочитал. – Ну и что думаешь? – спросил префект. – Первое. Есть люди, которые во всю воюют за чумов. Причём, в данном случае, успешнее самих чумов. Второе. Информатор явно очень ценен для них. И, третье. Они называют его «каналом Десна», а это значит, что у них он там явно не один. – Да. Всё верно. И нам надо помочь маки его найти… А если не выйдет помочь, то хотя бы показать, что мы помогали… – Гора протянул бумаги. – Это список наших четырёх сом всего нашего сектора «Диза». Тихомиров взял бумаги и стал вглядываться в текст: «А что мы ищем?» – Тот предатель, что стучит о маки чумам. Из Отряда 14. Он стучит ради кого-то из них. Есть версия, что он стучит, чтобы смягчить условия для кого-то… Глупо, конечно. Но что только люди ни делают ради родных… Тихомиров ещё раз взглянул на бумаги, потом на префекта, потом снова на бумаги и вновь на префекта: «Я так вижу, что Вы никого интересного среди них не нашли». – Верно. Чертовски верно. Я не нашёл никого, ради кого кто-то мог стучать из маки… Понятно, что никакие условия чумы не улучшат. Но, может быть, хотя бы не должны были бы их трогать… Но ничего не сходится. Между тем, кто убежал к маки, и тем, кто остался, нет никакой связи. У нас убежало к маки не так много за последние 10 лет… А этот перебежчик явно очень нужен был чумам. И уж точно, что они не допустили бы, так это, чтобы те, ради кого он стучит, сбежали бы тоже… А это значит, что они должны были бы находиться в изоляторе, в довесок к ещё остальным. Чтоб не посеять сомнения… А среди тех, кто в изоляторе, ни у кого никто не сбежал. Вообще ни у кого… Где-то должна быть связь. Но я не могу её найти… – А среди мёртвых Вы смотрели? Гора застыл во взгляде. Точно… Мёртвый же ведь не сбежит. И особые условия ему гарантированы. Они стали на пару копаться во всех архивных записях, где отмечались погибшие за последние полгода и сравнивать их с теми, кто за последние полгода убежал. Нашёлся один вариант – Алексей Раньеров. Гора помнил его. Весьма крепкий, сильный и лихой тип со скользким характером. Он убежал 4 месяца назад, оставив здесь обоих родителей. А спустя месяц, его родителей не стало. Разумеется, об этом он не мог знать, но и представить, как он может выгораживать родителей перед чумами тоже было странно. Он был явным эгоистом. Такому обычно плевать на всех кроме себя. Хотя кто знает, может, какая-то совесть именно по этой причине и проснулась. Они стали искать дальше. За один и за полтора года назад. И снова ничего. Пока оставался один Раньеров. Он вспомнился ещё раз. Как-то Гора слышал, как тот говорил его сыну Рафаилу, что у людей нет шансов перед чумами, что люди вообще не достойны того, чтобы жить как-то нормально. И что вообще чумы ещё щадят людей, уступая место их ничтожности. Мол, справедливости ради, у людей должны быть куда более худшие условия. И что вообще надо быть благодарным тому, что жизнь не такая сложная, как могла быть. Всё это слушать ещё тогда было отвратительно. И складывалось впечатление, что Раньеров чуть ли ни питается горем других людей. Играет на нервах, сеет сомнения, и так словно сбрасывает напряжение с себя самого. Не было сомнений, что в случае чего он без зазрения совести будет стучать кому угодно, но это вовсе не означало, что именно он и есть тот самый информатор. А отправь они в сторону маки непроверенную информацию, и настоящий стукач останется на свободе. И более того, его ещё сложнее будет выявить. Надо копать дальше. За полтора года назад тоже ничего не нашлось. Складывалось впечатление, что люди убегали с шахты только в том случае, если на шахте у них никого не осталось. Либо не убегали вовсе. Может быть, это и правда Раньеров. Других кандидатов не вырисовывается. И в конце концов стучать ради близких необязательно, можно ведь стучать и просто ради своего удовольствия… Люди иногда делают такие вещи, даже без явной выгоды для себя. Просто, чтобы другим было хуже, словно облегчая ситуацию для себя. Как будто при этом для них будет уготовано запасное место на всякий случай… И всё равно, доказательства вины Раньерова были пока только надуманные… А если не сдать маки никого, то они могут и подумать, что мы кого-то покрываем. Или что не хотим искать совсем. – Ваня. – сказал префект. – Пиши записку для маки… По нашей информации Раньеров – предатель. Живенко Широкие поля незалежной Украины. Такие же леса и реки. Город Харьков средь всего. Совсем недавно ставший штрафником Миша Живенко обедал у Наташи. Теперь каждый раз только у неё – никто теперь не знает, когда удастся свидеться и удастся ли вообще. И неважно, что есть, лишь бы она была рядом. В её глазах горел такой свет, который был ярче солнечного, который больше нигде нельзя было увидеть. После того, как он доел, они как-то естественно остановились на глазах друг друга. Она моя – он мой. А потом сидели обнявшись, поглаживая и целуя друг друга, наверно, больше часа, забыв про время и про всё, что может помешать им быть вместе, пока не заскрипела дверь. Вроде бы ничего особенного: обычных звук, и всё привычно… Но на самом деле это кто-то пришёл, и не ошибся домом. Мища нехотя обернулся назад, к входу – Болотников. Всё вернулось назад: и реальность, и грусть на душе. Почему-то здесь не так, как хочется. Только Наташа тут ни при чём. Ей незачем знать подробности: пусть думает, что её любимый тот же воин, что и раньше, только уже не совсем законный и наравне с другими. Пусть думает, как раньше. Ручьёв ещё давно рассказывал Мише о том, что значит быть штрафником, что иногда придётся делать, и не потому что есть «неписанный кодекс» или что-то в этом роде, не потому что Хмельницкий всего раз ошибся, и инициировал создание штрафного батальона, а потому что всегда, в первую очередь, дела прежде всего в тебе самом: «Не будь мягче врага. Будь таким же жестоким как враг. А со временем стань безжалостным. Чтобы сломать врага. Потому что ты будешь думать только о том, чтобы опередить его, и будешь делать потому всего в разы больше него… Не имеет значения, сколько времени на подготовку тратит противник, имеет значение только тратишь ты на свою подготовку 8 часов или 14…» – Для того, чтобы стать хорошим воином, – говорил Саша. – достаточно отбросить всемысли во время боя. Для того, чтобы стать лишь правильным штрафником надо ещё до боя стать зверем. Не просто очистить мозг, а забыть о его существовании как о центре управления. Почувствовать инстинкт и зажать его. Сделать из инстинкта своё волевой стальной меч, движущийся к цели. Миша не хотел всего этого для Наташи. Она ведь умная: только услышит два-три слова и всё сразу поймёт. А так хочется, чтобы она любила просто мужчину, который хочет остаться живым из-за того, что есть она. – Майор, давай на улице – попросил Миша. Серёга понимающе кивнул. Наташа чуть выдохнула и, нежно протянув руку, поправила любимому воротник, который и без того выглядел нормально. Это очень интересная черта в женщинах. Им всегда надо поправить что-то на тех, кого они любят: одежду, причёску, что угодно, но обязательно поправить. И можно включать любые способы осмысления, но ты не поймёшь, почему это что-то после её прикосновения стало другим, при том что ты на все 100 уверен, что оно другим не стало. И дело же ведь вовсе не в том, что там что-то стало выглядеть по-другому, а в том, что она прикоснулась; что она смотрит, что может быть не так на её любимом и исправит это. Причём это как-то одинаково выражается как по отношению к мужу, так и к ребёнку. Конечно, движения разные, но они одни и те же по своей сути, они одинаково нежные и ласковые. Может, потому что жена смотрит и за своим мужем, так же как за своим ребёнком, может нет, но всегда чувствуется, что значит для неё любить их обоих. – Я сейчас, Наташ. Пара минут. – пообещал Миша. На улице дул ветер, но холодно не было. И несколько тучек выглядывали из-за горизонта, не пугая дождём, но чуть заслоняя Солнце. Уже вечер, но не темно. – Сегодня ночью. – начал Болотников. – ты выходишь. С тобой ещё шестеро. – Уже назначены? – Только двое. Остальных выбери сам. Задача: перехватить одного важного чума. Он из СЧК. Зовут Танхром. Его перевозят из Чугуева в Коченок рано утром. – Серёга протянул карту. – Мы знаем только один участок маршрута, так что выбирать место атаки не придётся. Схема отхода там дана. – Что значит его перевозят? Он в заключении что ли? – Да. – Его надо только доставить живым. – звучало как утверждение, являясь вопросом. – Да. – Может, по дороге спросить у него что-нибудь? – Нет. Только доставить. – А если смертельно ранят или убьют? – Раненый – для нас тот же живой. А вот, если убьют. То смотря, кто. Если чумы его – то может и повезёт… А вот если мы, то можно считать, что наша партия окончена. С другой стороны, как ты будешь доказывать, что его убили свои… Нет. В любом случае, если ты привезёшь труп, то наша партия кончена. – Прям так сразу? Серёга рассмеялся. Было видно, что он совершенно в другом настрое и вообще всё кругом воспринимает очень скептически. – Да нас не пришили, наверно, только потому что жалко патронов. А голыми руками нас не возьмёшь. – Что всё так плохо? – Блять, Зубков прибрал к рукам всё, что плохо и хорошо лежало. Такой крысы я в жизни не видел… Впрочем, моё мнение, наверно, субъективно. – майор отвернулся и потрогал левой рукой свой затылок, там была всё ещё свежая шишка от недавнего удара прикладом на площади. *** Любимой Миша сказал, что у него задание, и что в следующий раз они увидятся уже в другом городе, в каком он не знает, но увидятся точно. Они поцеловались и обнялись. – Что бы с тобой ни случилось, я буду любить тебя. – пообещала Наташа. От самого сердца. *** Ночь. Степь. Топот копыт. Семь лошадей, семь всадников. Впереди Живенко. За ним его заместитель Дима Мерецков. За последние два боя в Диме многое изменилось: во-первых, абсолютно перестал бояться смерти, во-вторых, нажил себе более тонкое чувство юмора. Он говорил, что, когда видишь подавляющее превосходство чумов в численности – так, что нет места на поле, куда бы добрался хоть один солнечный луч – появляется какое-то странное чувство гордости за себя, что «ты не бежишь, а держишься за землю, которую тебе вверено отстоять и делаешь это не пока закончатся патроны, а пока не прикажут отступить». Лицо его тоже изменилось: покрылось морщинами и глубокими складками; глаза помрачнели, а голос помягчел как у пожилого дедушки, живущего в дремучем лесу и радостного оттого каждому гостю. И всё это не смотря на его двадцать три года. – Миш, а тебе сказали, сколько их будет? – спросил Дима, но под топот копыт это прозвучало настолько тихо, что Мише пришлось ещё полминуты разбирать каждую составляющую по отдельности, и в результате получилось: «А тебе по сказаньям, сколько будет?» – По каким сказаньям? – спросил Миша. – Тебе это ещё в разных вариацих пояснили? Давай хоть какую-нибудь.