– В моей жизни достаточно чувств, – огрызнулась я. – Я живу с людьми, которые меня любят. Свободная от прихотей других. Я сама решила вернуться сюда. Вспышка гнева его ничуть не смутила. – Думаешь, я не вижу разницы? – Он указал на старую картину, изображающую дерево на южной стороне фермы – красивый этюд, лишь копия работы Матушки-Земли, не более. Затем Сайон склонил голову к дикому, сердитому, блестящему холсту в своих руках, с перерезанными цепями и с ним. Изображение не совсем визуальное. Словно изнанка картины и меня самой. Тихо, терпеливо он спросил: – Почему ты изображаешь меня, Айя? Слезы жгли мне глаза. – А почему бы нет? Он вновь повернулся к картине, чтобы изучить внимательнее, но я вырвала ее у него из рук и едва не швырнула к противоположной стене маленькой пристройки, но не решилась и просто отодвинула. Стиснув зубы, процедила: – Мне не нужна страсть. Он сверлил меня пристальным взглядом. – Твое творчество говорит об обратном. Я задрала подбородок, хотя бы для того, чтобы сдержать слезы. Быстро заморгала. Глубоко вздохнула. Сделала усилие, чтобы поумерить огонь в груди. Он молчал, и я затруднялась определить, помогало ли его молчание или, наоборот, делало лишь хуже. Прошла, как мне показалось, неделя, прежде чем я наконец пробормотала: – Только с тобой. Это… – слабым жестом указала на новую картину, – происходит только с тобой. Он встал передо мной и ободряюще положил ладони на плечи. В моем взвинченном состоянии от прикосновения стало слишком тепло. – Твое творчество столь потрясающее потому, что оно – окно в твой внутренний огонь. Огонь, который горит ярче звезд. В горле образовался жесткий ком. Я заставила себя посмотреть на Сайона. – Именно поэтому я тогда обратил на тебя внимание, – продолжил он мягко и уверенно. – Поэтому ты меня очаровала. Ты выделялась среди прочих художников. Среди смертных. А я повидал многих. Его лицо расплывалось в завесе непролитых слез. Его золотистая кожа, волосы, перламутровые глаза. Я попыталась представить его сияющим так же ярко, как некогда Солнце, попыталась представить его истинным богом, но не выходило. Это оказалось к лучшему, учитывая мое намерение. Привстав на цыпочки, я его поцеловала. Он вздрогнул, однако мешкал долю секунды, прежде чем обхватить мой затылок ладонями и притянуть меня ближе; через его прикосновение по телу разливался жар. Я прижалась к нему, требовательно, уговаривая его губы приоткрыться под напором моих. Они подчинились, и я попробовала огонь на вкус. Я сама стала огнем – раскаленным угольком, разожженным до пламени. Казалось, я сгорю заживо, тем не менее не отстранилась. Пальцы зарылись в его волосах, тело выгнулось ему навстречу, и я взяла то, чего желала, и пусть небеса и сама преисподняя катятся к черту. Сегодня Тенрик пространно поведал мне о своем доме и детях. Обычно он весьма немногословный, но теперь говорил прямо. Его дому нужна хозяйка, а детям – мать. Если даже Эдкар со всеми его достоинствами не смог пробудить во мне это желание, то Тенрик не пробудит и подавно. Чувствую себя ужасно. Наверное, сердце у меня слишком черствое для любви. Глава 8 От поцелуя Сайона голова пошла кругом. Он целовал меня так, словно я была топливом для его пламени, воздухом для его легких. Словно он художник, а я – его творение, созданное глубокой ночью мазками, полными страсти. Мне доводилось целоваться с несколькими мужчинами, и никто из них не сравнится с ним. Поцелуй был один или же их было много. В любом случае, сложно точно сказать, как долго мы обнимались в том сарае, изучая друг друга, сгорая дотла только для того, чтобы вновь возродиться погребальным костром. От него пахло летним небом и древесиной, которую он рубил. У него был вкус шалфея и кайенского перца. Его пыл подпитывал давление у меня в груди, пока оно не раскололо меня надвое, и в тот миг все любовные песни и стихи обрели для меня новый смысл. Искусство обрело новый смысл, словно я поняла его разумом богини, а не смертной. Тело трепетало от слабости, будто я бежала всю ночь напролет, однако дух распирало от мощной силы и, казалось, он один способен осветить весь небосвод. Наконец мы оторвались друг от друга, и когда он наклонился, чтобы поцеловать меня в шею, я выдохнула все, чем была, все свои страхи и все свои страсти. – Отчего… – пробормотал он мне на ухо, – мне хочется пообещать тебе все на свете? Я провела большим пальцем по его подбородку с короткой бородой. Когда он слегка отстранился, чтобы встретиться со мной взглядом, я сказала: – Ты не обязан мне ничего обещать. Он коснулся моей скулы, губ. Я прижалась щекой к горячей ладони. Его лицо омрачила печаль. – Это были бы обещания, которые я не смогу сдержать. От его слов у меня заныла душа. Я прижалась к его губам в нежном поцелуе, проверяя, заставит ли печаль его отстраниться. Не заставила. – Ваши законы запрещают вам… вступать в отношения со смертными? – прошептала я, позволив проблеску надежды закрасться в голос. – Помимо звездных матерей? Он вглядывался в мое лицо, разыскивая нечто неведомое. – Нет, не запрещают. Я облизала губы, пробуя его на вкус. Я словно стояла на краю пропасти и опасалась опустить взгляд, чтобы не потерять равновесие. – Полагаю, моя жизнь для тебя – всего лишь вздох. Печаль углубилась. – Я здесь, и могу коснуться тебя только из-за нее. Из-за Луны. Из-за того, что она у него отняла. То, что его армия пыталась отвоевать обратно. Я не знала, как ответить. Не совсем понимала его сущность. Да разве мне по силам? Простой смертной? Я лишь прислонилась лбом к его ключице и стояла с ним в тускло освещенной пристройке, пока свеча не догорела дотла. И только позже, бредя домой сквозь непроглядную ночь, я вдруг осознала, что поцеловала бога. На следующий день я не брала в руки карандаш. Не стала бы, будь у меня хоть все время мира, поскольку не знала, что рисовать. Я выплеснула свое вдохновение в множестве работ, и теперь мне нужно было восстановить ресурсы. Оставалось надеяться, что Сайон спрятал мою последнюю картину, ибо у меня не было ни сил, ни терпения объясняться с тем, кто на нее наткнется. Зайзи и Энеру встревожила моя молчаливость, однако я заверила их, что просто устала, при этом нисколько не покривив душой, и помогла им с ежедневными задачами: помазала бальзамом суставы бабушке и сводила Лозу к реке, покормила овец и убралась в стойлах. Луна сияла высоко в небе, и Сайон старался держаться подальше от ее внимательного ока. Интересно, заметила ли она его во время нападения разбойников и успела ли выглянуть из-за облаков, когда он осветил овсяное поле? Узнала ли его? Почти все мысли по-прежнему занимал Сайон. Когда я легла вздремнуть после полудня, он мне приснился, и хотя образы были бессмысленными, от них у меня защемило в груди. Позже я с улыбкой смотрела, как он стирает под четким руководством Энеры. Если мама узнает правду о Сайоне, то провалится сквозь Землю. Возможно, упадет в обморок. Или потеряет голос на год или два. Когда Луна нырнула за горизонт, я нашла его на крыше. Свое сигнальное сооружение он разобрал, поскольку его уже увидели божественные солдаты, и вернул желоба на место. Я взобралась по лестнице и села рядом с ним в уютной тишине, прислонившись к нему и его теплу. Через некоторое время спросила: – Где она теперь? – Хм? – Звездная мать, которая выжила? Которую ты любил? Он оглядел небо. Указал на звезды, образующие Малую Медведицу. – Там. Как человек может жить в созвездии? – Почему она там, а не здесь? – История Серес уникальна, – ответил он низким, успокаивающим голосом. Имя женщины показалось мне очень красивым. – Пережив рождение нашей первой звезды, она вернулась на Землю, но не в свое время. Ее прежняя жизнь была навсегда утеряна для нее. Она нашла поддержку в том существе, которое несло за это ответственность. Я посмотрела на него. – В том, из-за кого она попала в другое время? Сайон кивнул.