Эми никак не могла понять. Но была обязана положить конец этому балагану. Ложное признание только испортило бы всю картину с обвинением Мелани Баррик. — Подождите минутку, — сказала она так громко, что головы всех трех мужчин повернулись к ней. — Мистер Курран, я Эми Кайе, представитель прокуратуры Содружества. Вы не будете против, если я задам вам несколько вопросов? Курран посмотрел на шерифа, который в ответ промолчал. — Пожалуй, нет, — ответил Курран. — Благодарю вас. Вы сказали, что гуляли по кладбищу. Но кладбище Торнроуз — место весьма обширное. В каком его районе, хотя бы приблизительно, произошла эта ссора? — Точно сказать не могу. Наверное, где-то у центра. — После того как вы убили этого мужчину, вы передвигали труп? — Нет, мэм. Эми на мгновение взглянула на Пауэрса. Они оба знали, что памятник генералу Джону Эколсу был гораздо ближе к западному входу на кладбище, чем к его середине. Впрочем, это были пока только придирки. На самом деле Эми только набирала обороты. — Вы прикасались к телу? — Нет, мэм. — Но вы были уверены, что тот человек мертв? — Да, мэм. — А во сколько это произошло? — Где-то посреди ночи. Я точно не знаю. На мне не было часов. — Будем считать, что в полночь, хорошо? — Да, около того. — Что ж, это почти соответствует тому времени смерти, которое мы установили, — сказала Эми. — Но, может быть, вы сможете кое-что нам прояснить. Жертва была так истерзана, что наш судмедэксперт даже не смог определить, две или три пули было выпущено в нее. Сколько раз вы стреляли? Курран не замешкался ни на секунду. — Три, — ответил он. Эми посмотрела на Пауэрса, который в ответ закатил глаза и пробормотал проклятие. — Хотя теперь, когда я как следует подумал, я мог выстрелить и два раза, — сказал Курран. — Точно не помню. Я ведь был просто вне себя, понимаете? И… — Мистер Курран, Ричард Кодури не был застрелен, — сказала Эми. — А вам следует понимать, что дача ложных показаний тоже является преступлением. Курран уронил голову, почти ударившись лбом об стол. Отведя взгляд, он украдкой смахнул навернувшиеся на глаза слезы. — Прости, Мелани, — сказал он. — Я сделал все, что мог. Потребовался еще час, чтобы разобраться в той ахинее, которую нес этот Билли Курран. Шериф рассчитывал, что они могут сделать вид, мол, никакого Куррана и вовсе не появлялось, но Эми даже слышать подобного не желала. Неспособность компетентных органов разобраться в оправдательных доказательствах — даже в том, правдивыми или ложными были показания человека, якобы имевшего отношение к делу — означала крах обвинительного приговора. Они должны были подтвердить все документально и довести до сведения защиты. Тяжело, однако, выступать в роли хороших парней. Выходя из кабинета Пауэрса, Эми направилась по коридору к выходу, когда услышала, как чей-то мужской голос окликнул ее. Она обернулась и увидела знаменитую прическу помощника шерифа Джастина Херцога. — Слушай, я только что собирался тебе позвонить, — сказал он. — Правда? А зачем? — Есть что показать, если у тебя найдется минутка. — Конечно, — сказала Эми и последовала за ним в его тесный кабинет. Херцог сел и начал пытаться пробудить дряхлый компьютер к жизни. Эми иногда спрашивала себя: интересно, как часто ему хочется врезать по этой железяке? — Не в курсе, говорил ли тебе шериф, но ты знаешь того парня, которого они нашли на кладбище? — Ричарда Кодури? — Да, его. Наверное, шериф решил, что я тут окончательно протух или типа того, вот и поручил нам проверить отпечатки в номере отеля, где он остановился, сечешь? — Да, Пауэрс что-то такое говорил. — А он сказал, что я проторчал там все выходные? — Вот об этом как раз нет. — Веришь или нет, но я ему обязательно про это выскажу, если он зажмет мои сверхурочные. В общем, ты, конечно, представляешь, что отпечатков там была просто уйма. Большинство, понятное дело, оказались бесполезными. Некоторые — так просто, ансабы, — он употребил жаргонное словцо для неизвестных данных. — Ну и, конечно, кое-какие принадлежали жертвам, чьи отпечатки уже хранились в базе. Но среди них оказались такие, что я прямо стойку сделал. Причем они были довольно приличного качества. Такое впечатление, что оставивший их тип пальцы прямо жиром смазал. Мы нашли их на комоде, отполированном воском. И мне думается, что пальчики эти свеженькие, поскольку на комоде других не было — похоже, его не так давно протирали. Херцог защелкал мышкой. Жесткий диск компьютера так отчаянно хрипел, что Эми даже стала опасаться, как бы он не задымился. — Ладно, поехали, — сказал Херцог, перетащив на экран два отпечатка. — Теперь попытайся закосить под меня и взгляни на эти пальчики с моей колокольни. Я уже где-то их видел. Это как… Ну, типа как встретить в толпе знакомое лицо. Бац — и ты уже не можешь оторвать от него глаз. — Понимаю, — сказала Эми. — Видишь вот этот? — сказал он, указывая на отпечаток, который был на экране слева. — Да, — сказала она. — Его сняли с комода в комнате 307 отеля «Говард Джонсон». — Ясно. — Я начал думать, где я мог видеть его раньше? — сказал Херцог. — И стал перебирать в уме последние случаи. Вот и вспомнил подробности дела об изнасиловании Притчетт: того парня я еще окрестил субъектом Б. — Я думала, что это Уоррен Плотц, но это ведь не так? — Так-то оно так. А теперь угадай, кто бы это мог быть? — И кто же? — Тот же, кто оставил отпечатки на комоде. Я уже нашел шестнадцать схожих точек. Фиг оспоришь. Эми Кайе так и уставилась на экран. — Другими словами… — начала было Эми, но она была так ошарашена, что даже не смогла закончить фразу. За нее продолжил Джастин Херцог: — Другими словами, человек, который изнасиловал Лилли Притчетт, недавно побывал в номере, где жил этот Ричард Кодури. Глава 48 Мой новый дом был ровно восемь футов в ширину и десять футов в длину. Я так точно это знаю, поскольку у меня не было других занятий, кроме как измерять камеру с помощью одиннадцатидюймового листа бумаги вместо линейки. Кроме тяжелой стальной двери, единственным отверстием в бетонных стенах было окно высотой восемнадцать дюймов. Я даже узнала, что такие окна делаются специально по указанию Верховного суда: все заключенные, находящиеся в одиночном заключении, должны иметь источник естественного света — отсутствие его считается жестоким и необычным наказанием. Кстати сказать, стекло в моем окне было матовым, так что я не могла видеть, что происходит снаружи. Образно выражаясь, региональная тюрьма Мидл-Ривер показывала восемнадцатидюймовый средний палец и мне, и Верховному суду. Было и два источника искусственного света. Один из них — люминесцентная лампа, утонувшая в потолке и защищенная металлической решеткой. Другим был кусок небьющегося стекла шириной в два фута и толщиной в два дюйма, вделанный в дверь и пропускавший свет из коридора. Ни одним из них я не могла манипулировать по собственному желанию. Свет надо мной включался автоматически каждый день в шесть часов утра и горел до десяти часов вечера. Свет в коридоре не отключался никогда. Там было светло в любое время, отчего я спала спиной к двери, чтобы хоть как-то спрятать глаза. Каждое утро в семь приносили завтрак. Обед был около полудня. Ужин наступал в пять тридцать. Все так называемые блюда доставлялись через узкую щель в двери чуть ниже стекла. На моей стороне двери был небольшой выступ, где едва умещался лоток с едой, и его приходилось снимать оттуда крайне аккуратно, иначе еда оказывалась на полу. Кое-кто из заключенных дожидался, пока я не подойду к двери, чтобы взять поднос. Остальным, похоже, было наплевать. Единственной, с позволения сказать, мебелью были кровать, раковина и унитаз. На кровати лежал трехдюймовый матрас, которому было не под силу скрыть от моей спины твердую поверхность нар. Из крана над раковиной текла только холодная вода. Унитаз представлял собой кусок кованой нержавеющей стали без сиденья и смыва. Экскременты либо соскальзывали в него, либо нет. Иногда, если они застревали, мне приходилось поливать их водой до тех пор, пока те не исчезнут. Но, несмотря на всю эту мрачность, я продолжала пытаться делать хоть что-то, чтобы во мне не иссякло молоко. Я изо всех сил пыталась не думать о том, в какое ужасное место я попала, стараясь представить, как серо-голубые глазки Алекса неотрывно смотрят на меня.