Глава 44 Той ночью я спала мертвым сном. Наутро случилась следующая история. Когда я в очередной раз повернулась с боку на бок и увидела на часах 6:28, то приказала себе подняться с постели и действовать продуктивно — например, даже заняться йогой перед работой. Но затем я снова уснула. И тогда мне опять приснился сон, ставший чем-то вроде уродливого сорняка моего подсознания. Независимо от того, сколько раз я думала, что выдрала его оттуда с корнем, он упорно возвращался и с каждым разом становился вдвое страшнее. В этом сне я слышала шепот человека, который меня изнасиловал. Как и в реальной жизни, я никогда не видела черты его лица. Он выглядел нависшим надо мной в темноте силуэтом и говорил тем же ужасным шепотом, который, казалось, исходил прямо из воздуха — словно этот человек находился везде и нигде одновременно. Кое-что в этом сне иногда менялось: например, место. Иногда это был дом моих родителей в Нортумберленде; иногда — один из приютов, в которые мне приходилось попадать; реже это была квартира на первом этаже, где он и напал на меня. Но этот шепот… Он всегда был одним и тем же. Такое мне никогда не забыть. Для сна типична быстрая смена обстоятельств, и он протекал всего за несколько мгновений, прежде чем на меня вновь нападали. Тот субъект подходил ко мне с другого конца комнаты, потом прижимал палец к своему рту и закрывал мне рот другой рукой, на которой была надета кожаная перчатка. Во сне физического насилия не происходило никогда. Но гораздо ужаснее было его ожидание. Когда я открыла глаза, на часах было 10:47; я была вся в поту. Моя смена начиналась в одиннадцать. «Дом вафель» находился всего в пяти минутах езды, так что, если постараться, я еще могла успеть. Времени принимать душ уже не было. Я надеялась, что клиенты не заметят, как от меня несет страхом. Когда я ехала на работу, то пыталась думать об Алексе. Иногда эти воспоминания причиняли боль, но на сей раз в голове всплыло кое-что приятное — время, когда я еще была им беременна. Я имею в виду второй триместр. Естественно, какое-то время мне казалось настоящим чудом, когда внутри меня Алекс двигался и ерзал. Но все эти едва заметные движения — которые, тем не менее, казались мне самой значительнее, чем весь мир — были слишком слабы, чтобы Бен мог их заметить. Всякий раз, когда я просила его положить руку мне на живот, он улыбался мне, но в конце концов признавался, что так ничего и не почувствовал. Затем однажды воскресным утром, когда нам некуда было спешить, мы с наслаждением валялись в постели. Алекс тогда двигался особенно активно: он уже достаточно подрос, чтобы начать как следует пинать меня изнутри. Вот я и заставила Бена еще раз положить руку мне на живот. Не прошло и трех секунд, как Алекс решил переменить свое положение. Бен даже вскрикнул и отдернул руку — так он был поражен. Как он выразился, под его рукой словно проскользнула небольшая змейка. Так что какое-то время мы между собой называли Алекса «змейкой», хотя у нас было еще по крайней мере с полдюжины ласковых прозвищ для него. С тех пор Бен постоянно спрашивал меня, спит Алекс или двигается. Когда я отвечала, что не спит, Бен в шутку обращался к Алексу и спрашивал, не хочет ли тот дать ему пять. Иногда я делала вид, что теряю терпение, и спрашивала: «Может, братаны подождут, пока я не схожу в ванную». Или типа того. Но почти всегда я была в восторге от подобного. В течение всего последнего триместра я наконец почувствовала, что моя беременность одинаково важна для нас обоих, в то время как на первых сроках она принадлежала мне одной. Воспоминания так захватили меня, что, подъехав к «Дому вафель», я даже не обратила внимания на то, что на его парковке стояли три машины со знаком департамента шерифа округа Огаста на бортах. Впрочем, в том, что они там находились, ничего особенного не было: парковка находилась рядом с главной автомобильной артерией округа, чуть ли не в шаге от головного офиса. Потом я вышла из машины и внезапно увидела, как шесть здоровенных парней, одетых в черную униформу, окружают меня со всех сторон. Некоторые из них держали руки на оружейных поясах. — Мелани Баррик, положите руки на свой автомобиль, — рявкнул один из них. Я была так поражена, что поначалу никак не отреагировала. Просто стояла в своей замасленной рабочей одежде, пытаясь понять, что же такое происходит. Тот, кто, похоже, возглавлял эту группу, так быстро оказался рядом со мной, что я даже не успела отстраниться. Он схватил меня за запястья и прихлопнул их к капоту моей машины, затем с силой надавил на спину, отчего я согнулась почти пополам. — Не двигаться, — приказал он. Он быстро провел руками по моему торсу, затем — по ногам, отчего меня едва не стошнило. Затем заставил меня выпрямиться, завел руки за спину и надел на них наручники. Когда он подтолкнул меня к машине, я наконец нашла в себе силы спросить: — Что происходит? Зачем вы это делаете? Он не ответил. — Пожалуйста, прекратите, — бессмысленно молила я. — Расскажите же, что случилось? Именно тогда он и сказал: — Вы арестованы за убийство Ричарда Кодури. Глава 45 Эми Кайе узнала сногсшибательную новость от одного из представителей шерифа за несколько минут до того, как вошла в ту пятницу в здание окружного суда. Тело с раздробленным черепом было найдено на кладбище Торнроуз, в нескольких футах от памятника генералу Конфедерации Джону Эхолсу. Других подробностей полицейский не знал. Однако к середине утреннего заседания Эми смогла, наконец, проверить поступившие ей сообщения. Именно тогда она узнала, что жертва была опознана как Ричард Кодури. Тогда Эми попыталась связаться с Джейсоном Пауэрсом. Он наверняка знал, что Кодури и есть тот информатор, который сообщил полиции о Коко-маме. Зато он, скорее всего, не был в курсе, что Мелани Баррик впервые услышала имя Кодури лишь два дня тому назад. Мобильник Пауэрса молчал, так что Эми решила сделать ход конем и позвонила ему домой. Жена шерифа сказала, что он — как и обычно — допоздна патрулировал окрестности, а теперь спит, но позвонит сразу после того, как проснется. Эми вернулась в здание суда, крайне обеспокоенная тем, что у нее сквозь пальцы утекают драгоценные первые часы после совершения преступления; к тому же, видимо, никто не понимает, что вообще происходит. Зато сама она, похоже, кое-что поняла. Городская полиция Стонтона тоже использовала Кодури в качестве информатора. Как только полицейское управление и офис шерифа обнаружили, что у них есть общий интерес к Кодури, они решили объединить усилия в расследовании его смерти. И пока Эми перед лицом судьи пыталась привлечь к ответственности недобросовестных граждан, которые вовремя не провели техосмотр своих машин, эти две структуры совместными усилиями работали, как могли. К тому времени, когда Эми решила сделать перерыв на ланч, она узнала еще одну новость: Мелани Баррик была взята под стражу. Наконец, около четырех часов вечера пятницы, когда она вернулась в свой офис, ей удалось связаться с Пауэрсом по телефону. — Алеу, — сказал он. — Привет. Похоже, у вас, ребята, сегодня был трудный день. — Ага. Зато у нашей любимой наркодилерши выдалась весьма напряженная ночка. — Ну да, ну да, — ответила Эми. — Слушай, я весь день проторчала в суде, так что не успела выдать вам порцию личных предостережений от прокурора, то есть себя. Так вот, я хочу сделать это сейчас. Ты уверен, что это она? Не пойми меня неправильно: я понимаю, что все указывает на ее виновность и делает главной подозреваемой. Но я была в кабинете судьи Роббинса в среду, когда он сказал ей, что, если что-нибудь случится с Кодури, он возложит всю ответственность на нее. — Да, милейший судья говорил мне об этом сегодня по меньшей мере трижды. Держу пари, если бы в его кабинете был электрический стул, он немедленно вцепился бы в рубильник. — Ладно, ты в курсе, что у него на уме. Но Мелани Баррик ведь не совсем безголовая. Тебе не кажется, что с ее стороны совершить подобное было бы, ну… слишком нагло? Убить парня после того, как судья популярно объяснил ей, что ее в таком случае ждет? — Ну так преступникам плевать на закон. Потому они и преступники. — Слышала я уже такое, — сказала Эми. — И понимаю, что это, скорее всего, сделала именно она. Я просто хочу убедиться, всех ли подозреваемых мы как следует рассмотрели? Такие ребята, как Ричард Кодури, обычно долго не живут. Вероятно, есть и другие, которые были бы вовсе не прочь снести ему башку. А вдруг это сделал кто-то из тех, на кого он стучал? Мне не хотелось бы, чтобы мы упирались в одного подозреваемого, как баран. — А, да ты, похоже, не совсем в курсе. — Не в курсе чего? — Недавно позвонил С.М.Э[29]. На обнаруженном в кармане Кодури листке бумаги было имя и номер телефона Мелани Баррик, а также слова «полночь» и «Торнроуз». Несколько секунд Эми пыталась переварить услышанное. А присяжные проглотили бы все это, даже глазом не моргнув: «Жертву, можно сказать, буквально вытащили из могилы, чтобы получить ее показания». — И как же мы рассуждаем? — спросила она. — Кодури звонит Мелани Баррик, женщине, на которую он настучал, и отправляется на встречу с ней на кладбище. Он что, решил, что она хочет обменяться с ним кулинарными рецептами? Не мог же он быть настолько тупым? — Ты просто не знала Рика Кодури, — посмеиваясь, ответил Пауэрс. — Благослови его боже, но у молотка мозгов больше, чем было у него. — Я пытаюсь быть серьезной. — Я вообще-то тоже. Вполне возможно, он не знал, что имеет дело именно с Мелани Баррик — той самой, которую он сдал. Может быть, она назвалась другим именем, когда продавала ему наркоту. Ее настоящее имя ничего для него не значило. — Как это не значило? Ее имя было на страницах каждой газеты! — Рик Кодури был не из тех, кто любит читать газеты, — сказал Пауэрс. — Скорее всего, он подумал: «Сделка и сделка, ничего такого», — вот и не смог с собой совладать. Такие, как Кодури, без зазрений совести продадут родную мать за сотню баксов. Если он считал, что поход на кладбище принесет ему деньжат, то вряд ли слишком беспокоился о собственной безопасности. Тем более он знал, что встречаться будет с женщиной. Так что рассчитывал, в случае чего, одолеть ее. Откуда он мог знать, что она прихватит с собой бейсбольную биту? — А орудием убийства точно была бейсбольная бита? Мне об этом не говорили. — В общем, нет, это пока мои домыслы. С.М.Э. говорил, что травмы на его теле были нанесены тупым предметом, так что решение вроде бы напрашивается само собой. Мол, если ранений была бы всего пара, то он смог бы дать более точные сведения. Но череп Кодури был просто раскрошен, так что теперь вряд ли удастся точно определить, что именно послужило орудием убийства. Но Коко-мама по-любому не осталась перед ним в долгу. — Если только это была она, — Эми буквально распирало. — А кто еще, по-твоему, мог это сделать? — Вот тут и зарыта собака. Мы должны не просто доказать, что это она: пусть нам придется вывернуться на изнанку, но мы должны железно обосновать то, что рассмотрели все возможные варианты. Дело очень серьезное, и она запросто может получить не одного, а двух адвокатов. После того как ее осудят, апелляция будет подана в Верховный суд автоматом. Заметь, в Вирджинии полно адвокатов, протестующих против смертной казни. Какой-нибудь умник обязательно сумеет найти способ вывести это дело на федеральный уровень, так что апелляции потом посыплются одна за другой. То, что мы сделаем в ближайшие две недели, следующие десять лет будет по косточкам разбираться такими людьми, о которых мы и представления не имеем. Так что нам нужно быть железно уверенными в каждом своем шаге. — Понимаю, понимаю. Вот поэтому у меня под рукой достаточно ребят, которые именно по этой причине занимаются, так сказать, дикой охотой. Кстати, мы проверили записи с камер, установленных на кладбище, правда, не могу похвастаться, что оттуда удалось что-то вытянуть. В «Говард Джонсон» — там, где останавливался Кодури — у нас есть и свои детективы, и несколько вольнонаемных парней. Они изо всех сил роют его комнату на предмет отпечатков и прочего. К тому же мы шерстим все кладбище, пытаясь найти орудие убийства, и опрашиваем всех, кто мог там хоть что-нибудь увидеть прошлой ночью. Если вдруг обнаружится, что во всем этом замешан кто-то другой, клянусь тебе, мы не станем молчать. — Спасибо, — сказала Эми. — Держи меня в курсе, хорошо? — Не волнуйся. Что-то в словах шерифа округа Огаста все же не давало ей покоя, когда она повесила трубку. К подозрениям насчет самого Пауэрса и его подручных это не имело отношения — она смогла (почти) выбросить их из головы. Полученный тяжелым трудом опыт подсказывал ей: ничто не приводит к бо́льшим ошибкам, чем расследование, которое ведут слишком уверенные в своей правоте люди, особенно следователь, считающий, что уже получил ответы на все вопросы.