De muchos, e mas de mi. – Н-невероятно красиво, – оценила Саша. – Но я всё равно не понимаю тебя. Она любила людей, в каждом сразу видела личность, и у нее была натура исследователя, а мозг хватался за любую интересную загадку. Эта загадка – загадка разума и личности – предстала перед ней, и теперь, забыв о том, что она в опасности, Саша, хмурясь, смотрела на него, разборчиво изучая руки, лицо, мимику Видимо, не привыкший к такому вниманию, дикарь внимательнее, пронзительнее посмотрел на нее. Он подошел к Саше ближе и коснулся ее щеки. Прикосновение было приятным, осторожным и невесомым. Её сердце заколотилось: – Я же сказала так не делать! «Я отвратителен?» Саша хотела было, искренне, сказать «да», но поняла, что это всё же будет неправдой. Он вёл себя бережно, у него был красивый голос и, наконец, он спас ей жизнь. Может, он и сумасшедший, но у него не злое сердце – так подумала Саша. – Нет. Просто ты нарушаешь моё личное пространство, и мне это не нравится. «Это неправда». Теперь Саша пришла в ужас, потому что её слова и впрямь являлись ложью. Ей нравилось его прикосновение. И в первый раз, когда он взял её за руку, она испугалась не этого жеста, а собственной реакции. Она покачала головой: – Перестань, это же ничего не значит… Я не хочу… Он очень-очень внимательно смотрел на неё. «И снова… мои извинения. Я прямолинеен. Я привык быть только с собой. А с собой я ужасно честен. Видимо, я излишне честен и с другими. Но скажи мне, разве существует лишняя честность?» «Он безумец или… кто?» – дрожа, Саша смотрела на него. – Если ты честен, то как твоё имя? – Vincent El Viento, – он вытащил из-под старой, длинной, серой рубахи камень на веревке. На камне были нацарапаны инициалы. – Почему не говоришь вслух на русском? «Не имею права», – ответил он жестами. Но чтобы показать ей инициалы, ему пришлось к ней приблизиться. Саша смутилась и поскорее сделала шаг в сторону, но он, похоже, ничего не заметил. В глазах его была печаль. Он не трогал ее, только иногда брал за руку. Саше это не нравилось, она одергивала руку и качала головой. Шла третья ночь. Саша плохо спала. Видя, что не спит и Винсент, она спросила: – Полагаю, ты давно не общался с женщинами? «Ты в безопасности. Я тебя не трону». – Я тебе не верю, Винсент… И мне страшно, если честно. Я плохо сплю, – усталость заставила её быть откровенной. «Ты неверно расцениваешь моё поведение, – он открыто и легко улыбнулся. – Я – эстет, и мне некогда нравилось всё красивое. Ты – красива, и мне просто нравится брать тебя за руку. Ничего больше. Боюсь, женщины давно перестали интересовать меня более, нежели предметы украшения окружающего жуткого мира. Но и красивых женщин мало. Они уродуют себя. Не сознательно. Так их воспитывают». – У тебя дурной вкус и ты давно не видел красивых девушек, – искренне сообщила Саша. «Подобно Луне, которой нет дела до своей красоты, или смерти, которой нет дела до своей мощи, ты так же простодушна». – Это комплимент? «Нет, это факт. Ты себя не видишь. И остальные, похоже, тоже рассматривают тебя в метро, видя лишь мясо, облаченное в не слишком модную одежду». – А ты вот прям душу мою увидел, – сердито прошептала Саша, иронично дернув бровью. «Почему ты этому не веришь? Ведь ты сама читаешь души. И каждый так может. Эмпатия есть у всех, и её возможно развивать. Просто никто этого не делает». Саша вжала голову в плечи, она не знала, что на это ответить. Так прошло время до самой полуночи. Он почти никуда не уходил, но показал Саше свои владения. Особенно ее смутило отсутствие туалета, его домик стоял в глубине небольшого оврага, спрятанный со всех сторон густым лесом. Огорода тоже не было, и Саша не понимала, как он разбавляет рацион. Ночью он почти не спал, а только тихо пел и точил блестящее, очень опасное на вид, острое мачете. Лязг металла Сашу нервировал, но если закрыть глаза и вслушаться в пение, то сердце замирало от той задушевности, с какой он владел своим красивым голосом. Порой сердце ее начинало взволнованно биться, а на глазах появлялись слезы. Она не понимала ни слова, но искренние напевы трогали ее душу. Перед сном, увидев, что Саша слушает его и не может сдержать слез, он замер и спросил: – Que paso? Саша покачала головой: – Просто… у тебя такой голос. Петь так – это божий дар. Меня трудно заставить реветь, но ты… – и она снова принялась утирать слезы. «Не плачь, спи, я не стану мешать тебе». В тот вечер он больше не пел, и Саша поняла, что ему не хочется видеть ее слез. «Эдак я поверю, что он добрый. Но как это сочетается? Как это возможно – жестокая кровожадность, грубость и неряшливость вместе с таким добрым сердцем? Он как ребенок. Даже его желание прикоснуться ко мне – детское. Он гладит мою руку, простодушно рассматривает, прикладывает к своей щеке и закрывает глаза. Неужели, в жизни не было никого, кто был бы добр к нему? Это не так, ведь он откуда-то достал классическую испанскую поэзию, научился ее понимать и ценить. Нет, он должен знать, что такое нежность…» На другое утро он позвал Сашу с собой во двор. Для этого он укутал ее какой-то самодельной накидкой из чьей-то мягкой шкуры. К дому его пристраивалась мастерская, где она видела дубильную установку, длинные, старые пилы и топоры. Шкура доставала ей до пят и была темно-серого, местами черного цвета. «Должно быть, большой волк. Но чем он их убивает? Не холодным же оружием? И… постойте», – Саша, округлив глаза, смотрела, как Винсент скинул с себя накидку. Улыбнувшись, он вытащил нож, прицелился и метнул в круглую мишень далеко впереди у края, под оврагом. Потом он протянул нож Саше. «Ты кормишь меня и учишь охотиться…» – констатировала мысленно Саша. – Я его так далеко не доброшу. Винсент встал позади нее, отвел ее руку с ножом назад, зафиксировал и велел ей бросать. – У меня третий глаз мешает нормально целиться. Так Кристиан говорил. «Кстати, где ты, сволочь, шляешься и почему не спасаешь меня?» Саша бросила нож, но он не долетел до цели. Она, опустив плечи, побрела за ним. Валенки, которые он ей дал, были так велики, что она споткнулась и упала в снег на живот, раскинув руки. Услышав, как он смеется, она повернулась и сердито посмотрела на него. Но он от этого рассмеялся еще громче. Глядя на него, ей сделалось любопытно. «Интересно, что за лицо скрывается за этой жуткой, косматой бородой? Улыбка у тебя очень красивая». Саша смущенно улыбнулась в ответ. За полчаса тренировки она, наконец, попала в одно из деревьев и даже прыгнула на месте от радости. Винсент кивнул, похвалив ее, а потом повёл домой. – Тебе не холодно? – спросила она. – Ты бы куртку надел. Ветер сильный. На тебе же нет ничего. Он только покачал головой. В тот день он впервые позволил ей выйти одной во двор прогуляться и сказал, что не будет следить за ней. «Полагаю, я спятила, – думала Саша. – Но мне не хочется уходить. Время тут замерло. Нет ничего, кроме леса, пения птиц и благословенной тишины. Нет ни плохих, ни хороших. Только покой. Моё чутьё… предаёт меня. Я не вижу Винсента, почему-то не могу его описать. Я сопротивляюсь этому, но почему-то верю каждому его слову. Это плохо, но я ничего не могу с собой поделать…» Внезапно в спину ей прилетел снежок. Сначала Саша испугалась. Она испугалась, что это Кристиан даёт о себе знать, но за спиной её стоял Винсент, и, щурясь, лепил уже второй снежок, явно не собираясь промахиваться. «Он приручает меня, как канарейку. Я чувствую это. Но почему не могу сопротивляться?» – Не вздумай, – как можно более серьёзно сказала Саша. Увернувшись от снежка, она схватила в охапку снега побольше и побежала к Винсенту. Тот спрятался за сараем, но девушка догнала его и бесцеремонно растрепала ему волосы, кинув снег. Тогда он схватил её на руки и потащил к дому, смеясь и что-то говоря по-испански. Она не хотела думать. Не хотела оценивать свои действия и ощущения. Она даже не вырывалась. – Я знаю, в чём твой план, – сообщила она, отдышавшись и стряхнув с валенок снег. – Ты пытаешься вызвать во мне симпатию к себе, чтобы я не хотела убегать. «Ты не хочешь. Я знаю». – Перестань, – почти взмолилась Саша. – Правда… «Повторяю, я тебе не опасен. Ты – ребёнок, я не трогаю детей». «Ребёнок? То есть…» – Мне казалось, ты видишь во мне девушку, – она испугалась этой фразы. Вернее, того, что произнесла её со скрытым умыслом. С желанием… нарочно провоцировать его. «Нет, – снова он улыбнулся ей спокойно и ласково. – Ты – дитя». «Меня же должно это утешить, да? Тогда почему это совсем не так?»