– А как вы полагаете, не послать ли с ними отряд солдат? – спросил Вискарра. – Карлос может быть не один. У нас есть основания думать, что его сопровождает преданный ему метис, его правая рука, который, пожалуй, окажется серьезным противником для ваших охотников. – Они его не побоятся – это настоящие дьяволы. Наконец, вы можете сами спросить у них, нужно ли им подкрепление. Это их дело, пусть сами решат. – Что же нам послать за ними сейчас? – спросил Робладо. – Или вы сами пришлете их сюда, к нам? – Гораздо лучше кому-нибудь из вас отправиться к ним. Если они появятся здесь и увидятся с вами, то люди, увидев их, могут догадаться, для чего они здесь. А если дойдет до Карлоса, что эти двое его ищут, то это может вспугнуть вашего неприятеля и, конечно, уменьшит шансы на успех. – Но как же с этими людьми увидеться так, чтобы об этом никто не узнал? – Ничего нет проще, капитан. Они живут в лачуге среди скал, вдали от всех проезжих дорог, в конце одной узкой тропы, перерезающей заросли. Я вам дам проводника, с которым вы туда и доедете. Это такое глухое место, что на том пути вы вряд ли кого-то встретите. Предчувствую даже, что они вас ожидают, ибо я велел им оставаться дома, намекнув, что, возможно, понадобятся их услуги. Так что вы их застанете. – Когда вы можете дать проводника? – Хоть сию минуту. Мой слуга поведет вас. Он здесь со мной в крепости. Вам не стоит терять время. – Конечно, воспользуйтесь благоприятным моментом, – сказал комендант, – ваша лошадь готова, поезжайте, не откладывая. – Эй, подать лошадь! – крикнул Робладо. – Где ваш проводник, отец мой? – Гей, Эстебан! – позвал отец Хоакин, наклоняясь через перила. – Я здесь, сеньор, – ответили снизу. – Ступай сюда наверх, скорее! Очень скоро на террасе показался молодой индеец и, сняв шляпу, почтительно подошел к отцу Хоакину. – Ты проводишь капитана по тропе через большие заросли к хижине охотников. – Слушаю, сеньор. – Но никому об этом не говори ни слова. – Хорошо, сеньор. – В противном случае попробуешь плети. Ступай! Робладо в сопровождении слуги вышел, его посадили на лошадь, и он выехал из крепости. Отец Хоакин выпил еще стаканчик бордо, предложенный комендантом, и, пригласив Вискарру на бизоний язык, распрощался и уехал домой. Вискарра остался один на террасе. Наблюдатель заметил бы на его лице странное смятение и тревогу каждый раз, когда взор его случайно обращался в сторону Утеса загубленной девушки. Глава LI Хижина миссионерских охотников Робладо въехал в заросли вслед за Эстебаном, который бежал в нескольких шагах впереди лошади. Около полумили он ехал по проселочной дороге, ведущей из города к нагорной равнине, к одному из проходов в скалах, потом своротил на узкую тропу, по которой ходили только одни пастухи да охотники, разыскивающие своих овец. Одолев еще две-три мили пути, он добрался до места – жилища охотников. Жалкая хижина мулата и самбо стояла в лощине, в нескольких сотнях ярдов от дороги, у подошвы холмов. Односкатная крыша, устланная жесткими листьями, с одной стороны упиралась в утес, а с другой – в стволы юкки, которая в изобилии росла вокруг. Дерево это было весьма полезно, потому что листья его шли на крышу, стволы – на двери, окна и другие поделки. Постройка жилища не стоила хозяевам ни денег, ни большого труда. Задней стеной служила гладкая поверхность вертикального утеса, на котором длинная черная полоса копоти обозначала след дыма, выходившего вместо трубы через отверстие в крыше. Три остальные стены состояли из лиан и переплетенных виноградных лоз, небрежно скрепленных тонкими жердями и замазанных глиной. Дверь, сделанная из досок, находилась сбоку и примыкала к утесу, но окно, вырезанное в передней стене хижины, открывалось с лицевой стороны, чтобы охотники могли видеть всех, кто мог прийти сюда по тропе. Впрочем, хижину редко посещали, потому что у этих свирепых охотников почти не было знакомых, а жилище их, укрытое с одной стороны холмами, а с другой – деревьями, стояло вдали от проезжей дороги, огибавшей утесы. В небольшом дворике, огороженном грубыми, кое-как сложенными камнями, паслись три тощих облезлых мула и два мустанга, находившиеся не в лучшем состоянии. К этому двору примыкало нечто вроде огорода или, лучше сказать, место, бывшее некогда огородом, но теперь, запущенное и заброшенное, оно поросло травой и сорняками. В одном углу виднелись, впрочем, кое-какие следы человеческого труда, и стебли маиса, неправильно рассаженные, неухоженные торчали между листьями и усиками дынь и тыкв прихотливой формы. Бросалось в глаза, что поселившиеся здесь люди – не хозяева этой земли. Полдюжины собак, больше похожих на волков, блуждали вокруг двора, а под выступом скалы валялось несколько старых обтрепанных вьючных седел. На горизонтальном шесте висели в беспорядке связки вяленого мяса, две уздечки, два подержанных седла и стручки красного перца. Внутри хижины две индианки сомнительной чистоплотности месили тесто для грубого хлеба и жарили мясо на огне, горевшем между двух камней у самой скалы. Тут же были свалены в беспорядке на полу глиняные горшки, тыквенные бутылки и разрезанные тыквы, служившие тарелками. Стены единственной комнаты этого жилища были убраны звериными шкурами, луками и колчанами. В одном углу висели два длинных ножа, пороховницы, сумки и другие предметы, необходимые охотнику Скалистых гор. Пониже были сложены длинные копья, карабин, стояли два охотничьих ружья: одно длинноствольное, другое испанское, с коротким стволом. В других углах были сделаны каменные возвышения, покрытые шкурами и служившие постелями для хозяев. Рыболовные принадлежности и охотничьи сети дополняли меблировку. Робладо мог бы увидеть все эти любопытные вещи, если бы вошел в хижину, но он не входил в нее, ему это не понадобилось, потому что люди, которых он искал, не сидели внутри помещения, а были снаружи: мулат небрежно развалился на земле, а самбо по обычаю своей родины – побережья жарких стран – качался в гамаке, подвешенном между двумя деревьями. Робладо с интересом и даже удовольствием рассматривал этих людей, физиономии которых внушили бы отвращение каждому с первого же раза. Он видел их и прежде, но никогда ему не приходилось так близко наблюдать их. При виде их смуглых наглых, мрачных лиц и могучих мускулистых тел он сказал сам себе: – Вот такие нам и нужны. Эти справятся с Карлосом! Они крупнее и сильнее его! Хороша парочка! Каждый из них, судя по наружности, легко мог одолеть такого противника, как охотник на бизонов, которого они превосходили как ростом, так и крепостью сложения. Мулат был выше своего приятеля, а также сильнее, храбрее и смышленее; цвет кожи у него желто-матовый, борода жидкая и всклокоченная; губы толстые и фиолетовые, как у негра; огромные зубы, красующиеся в два ряда, походили на волчьи; широко раздвинутые густые черные брови загибались над впалыми глазами, белки которых были покрыты желтоватыми пятнами; нос, с зияющими дырами вывернутых ноздрей, толстый и приплюснутый; большие уши прятались под густой копной шерстистых курчавых волос, прикрытых вроде тюрбана ветхим клетчатым матросским платком, который давно уже не общался с мылом. Из-под этого платка вырывались кудри, которые, падая на лоб, еще больше усиливали дикое и свирепое выражение. Все в этой физиономии говорило о коварстве, жестокости, дерзости и полнейшем отсутствии человеческих чувств. Трудно было бы найти более отталкивающую внешность, если бы не представлялась возможность сравнить ее с физиономиею самбо. Одежда мулата мало отличалась от обычной одежды степных охотников: она состояла из шкур и одеяла. Оригинальным был головной убор, который носили бывшие невольники, и напоминал о временах, проведенных в Южных Штатах Америки. У самбо лицо было не менее свирепое, чем у его приятеля, оно отличалось только цветом кожи. Бронзово-черное лицо сочетало окраску кожи индейца и негритянки, и оттенки обоих племен. У него были толстые губы и узкий покатый лоб негра, но индейский тип проявлялся в почти гладких волосах, которые длинными змеевидными прядями рассыпались у него по плечам и по шее. Внешность его, однако, обращала на себя меньше внимания, чем вид мулата. Сложением он уступал мулату. Костюм его был обычен для своего племени прибрежных самбо: широкие бумажные шаровары, рубаха без рукавов, шарф вместо пояса и грубый серапе. Грудь и спина были обнажены отчасти, а бронзовые руки совершенно голые. Робладо прибыл как раз вовремя, чтобы присутствовать при окончании одной из сцен, которая наглядно показывала характер самбо. Полулежа в своем гамаке, самбо с наслаждением курил сигару, завернутую в маисовую солому и по временам отгонял мух кнутом из сыромятной кожи. Он кликнул одну из женщин, по-видимому, свою супругу: – Нинна, я голоден. Готово ли жаркое? – Нет еще, – ответила из хижины индианка. – Тогда принеси мне тортиллу с длинным перцем. – Ты ведь знаешь, дорогой, что длинного перца в доме нет. – Поди сюда, Нинна, мне надо тебе что-то сказать. Женщина с неохотой, робко подошла к гамаку. Самбо молчал и оставался неподвижен, пока она не приблизилась на достаточное расстояние. Все это время он держал за спиной кнут и, как только женщина подошла поближе, он неожиданно, изо всей силы начал бить ее кнутом по спине и по плечам, защищенных только рубашкой. Бедняжка молча перенесла жестокое наказание и только после нескольких ударов решилась отойти подальше. – Теперь, милая моя, надеюсь, что ты подашь мне тортиллу с длинным перцем с первого раза, как я только потребую, не правда ли? И, снова улегшись в гамаке, самбо расхохотался так, словно заревело какое-то животное. Мулат тут же присоединился к взрыву этой дикой веселости, собираясь так же поступить со своей женой, но обстоятельства помешали ему. Как раз в эту минуту появился Робладо. Оба охотника вскочили на ноги и приветствовали его довольно вежливо: они знали капитана. Мулат, как человек более сильный физически и морально, вступил в разговор и поддерживал его, оставляя самбо на втором плане. Из опасения, что их услышат женщины и Эстебан, беседовали вполголоса. Как и советовал отец Хоакин, охотников наняли и они согласились выследить охотника на бизонов, убить его или взять живьем и доставить в крепость. И в первом случае было назначено значительное вознаграждение, но во втором оно увеличивалось почти вдвое. Робладо предложил охотникам содействие гарнизона, но они решительно отказались, потому что не имели ни малейшего желания разделить с кем бы то ни было щедрую награду. Для них эта сумма была огромным состоянием, и открывавшаяся возможность ее получить раскалила их стремление добиться успеха. Выполнив поручение, капитан поскакал обратно в крепость, а мулат и самбо, в надежде на богатую поживу, решились немедленно отправиться на охоту. Глава LII Охота за человеком Через полчаса мулат – его звали Мануэль и самбо – по имени Пепе были уже готовы. Сборы их требовали не более пятнадцати минут, но они пообедали и курили сигары до тех пор, пока их лошади не подкрепились несколькими зелеными корнями маиса. Накормив лошадей, они тотчас же пустились в дорогу. Мануэль вооружился популярным у американцев длинноствольным карабином и американским ножом с тяжелым обоюдоострым клинком, который так страшен в рукопашной схватке. Он привез с собой из долины Мисиссипи свое оружие, которым и научился владеть там, на родине. У самбо Пепе наискось поперек седла было привязано на ремне испанское охотничье ружье; сбоку у него висел длинный тяжелый нож, а за спиной – лук и колчан со стрелами. Для охоты на бизонов и в тех случаях, где звук огнестрельного оружия может повредить делу, охотники предпочитали лук. Стрела быстра так же, как и пуля, но если не попала в цель, то из-за отсутствия шума жертва и не узнает о присутствии неприятеля. Это обычно нужно, когда надо добить дичь или нанести удар, не поднимая шума. У охотников, кроме того, были пистолеты за поясом и длинные лассо, намотанные на луку седла. Съестные припасы – связки вяленого мяса и холодные маисовые лепешки, завернутые в оленью кожу, были помещены на крупе лошадей. Тыквенные бутылки с водой, пороховницы и сумки дополняли их снаряжение; а сзади бежали туземный волкодав и испанская ищейка, вид которых был так же дик и свиреп, как и у их хозяев. – По какой же мы дороге поедем, Мануэль? – спросил самбо. – Нужно ли спускаться к Пекосу? – Нет, Пепе, вскарабкаемся прежде наверх и потом поедем в обход: если нас увидят в низовьях долины, тотчас догадаются о цели нашего путешествия, кто-нибудь сболтнет, и мы можем потерпеть неудачу, пропали тогда наши денежки. Отправимся обычной своей дорогой и потом спустимся к Пекосу; конечно, это дольше, но зато вернее. – Черт побери! – воскликнул Пепе. – Это адский подъем! Бедная моя лошадь до такой степени утомилась, гоняясь за бизоном, что едва передвигает ноги. Проехав вдоль утесов через заросли кустарников, они добрались до ущелья, спускавшегося в долину, между двумя стенами. Это был затруднительный, крутой подъем, почти вертикальный, недоступный другим лошадям, кроме мустангов; но эти животные, выросшие в горах, карабкаются по утесам словно кошки. Сойдя с седел и ведя лошадей на поводу, охотники взобрались на вершину, куда с трудом добирались даже собаки. Здесь немного отдохнули, направились к северу и быстро выехали на равнину. – Теперь, Пепе, – ворчал мулат, – возможно, мы встретим пастухов, которые выехали на охоту за антилопами? Понимаешь? – Да, Мануэль, понимаю. Это были единственные фразы, которыми они обменялись в продолжение многих миль. Мулат ехал впереди, самбо следовал за ним, а в арьергарде бежали собаки, тоже друг за дружкой – волкодав за ищейкой. Миль через десять высохшее русло реки преградило им дорогу – это было то самое русло, по которому ехали дон Хуан и Карлос во время бегства после происшествия в крепости. Охотники также достигли по нему берега Пекоса и въехали в небольшую рощу. Привязав лошадей к деревьям, они расположились на траве для отдыха. Животные, утомленные прежним долгим путешествием и пробежав еще миль тридцать, по-видимому, не слишком устали и не выглядели измученными. Несмотря на кажущуюся худобу, они обладали силой и выносливостью, характерными для их породы, и могли бы пройти еще сто миль в случае надобности. Хозяева их прекрасно это знали, иначе не решились бы предпринять охоту на человека, не будучи так уверены в успехе. – Знаешь ли ты, – сказал мулат, глядя на мустангов, – что эти животные перегонят вороную лошадь?