– Кстати, полковник! Как идут у вас дела с Розитой? Вы были у нее? – Нет еще, друг мой! Некогда было. Она живет довольно далеко, не забудьте, да и я откладываю свое посещение до тех пор, пока ее брат куда-нибудь отправится. Его присутствие несколько мешает мне. – Значит, он куда-то отправляется? – Скоро уезжает в прерию, где пробудет несколько месяцев, охотясь за бизонами и надувая индейцев. – Право, этот отъезд как нельзя более кстати. – Теперь, друг мой, вы понимаете, что бесполезно спешить, прибегать к насилию. Терпение! У нас будет достаточно времени для успешного завершения своих дел. Прежде нежели охотник за бизонами возвратится из своего похода, мы уже со всем покончим. Вы станете владельцем великолепных, богатых рудников, а я… В это время в дверь постучали, и они услышали голос, просивший позволения войти к коменданту. Вискарра узнал сержанта Гомеса. – Войди! – крикнул он. В комнату вошел унтер-офицер с грубым, жестоким лицом. По его костюму видно было, что он едва лишь успел соскочить с коня после долгого путешествия. – Ну что, сержант? – спросил Вискарра, когда тот подошел поближе. – При капитане Робладо можешь говорить не стесняясь. – Дом гверосов внизу, в том конце долины, милях в десяти отсюда, полковник. Он дальше всех от Сан-Ильдефонсо. Семейство состоит из трех особ – из матери, дочери и сына, которых вы видели на празднестве. У них в услужении три или четыре тагноса. У охотника есть повозки, мулы и быки, которых он использует в своих экспедициях. Он скоро отправляется в степь, собирается на охоту и, по-видимому, надолго, потому что намерен переехать Льяно Эстакадо. – Льяно Эстакадо? – Так мне говорили. – А нет ли еще каких-нибудь сведений? – Никаких, полковник, исключая только одного, что, по-моему, у молодой девушки есть парень – тот самый молодой человек, который держал с вами пари на празднике и которому вы проиграли. – Черт возьми! – воскликнул Вискарра, мгновенно нахмурившись. – Я уже подозревал это. Где он живет? – Недалеко от гверосов. У него свое ранчо, он, говорят, имеет порядочное состояние, по крайней мере, для скотоводов. – Сержант! Можешь выпить стакан каталонской водки. Служака протянул руку, взял бутылку, налил до краев стакан и залпом выпил его, поклонившись офицерам. – Ступай отдыхать, Гомес! Сержант отдал честь и удалился. – Итак, друг, мы оба знаем теперь, что нам делать, – сказал комендант. – И вы видите, что обстоятельства вам благоприятствуют. – Так же, как и вам, – ответил Робладо. – К несчастью, не совсем. – Отчего же? – Меня беспокоит этот скотовод; он богат и строптив да и, пожалуй, довольно храбрый. Это может помешать моим намерениям. Нельзя же человеку моего звания выходить с ним на дуэль, но он опаснее охотника на бизонов, потому что коренной житель и пользуется симпатией населения. Впрочем, к чему беспокоиться о препятствиях? Разве я когда-нибудь терпел неудачу в своих предприятиях? Доброй ночи, капитан! – Виепо noches (доброй ночи), – ответил Робладо, и оба, одновременно встав из-за стола, разошлись на отдых. Глава XX Жилище гверосов Ранчо и поместья лежат вниз вдоль реки на десять миль от Сан-Ильдефонсо. Ближе к городу жилища более многочисленны, но чем дальше, тем их становится меньше, они попадаются реже, и обитатели их всё беднее. Опасаясь воинственных индейцев, люди побогаче не решались селиться вдали от крепости и предоставляли возможность строиться у самой границы беднякам. Много лет, однако же, спокойствие колонии не нарушалось, и многие мелкие фермеры и скотоводы значительно удалились от города. В полумиле от самых крайних ранчо стоял уединенный домик – самое отдаленное жилище в этой равнине. Разъезды гарнизона никогда не направлялись к нему, ни один патруль сюда не приближался. Очевидно, его хозяин не рассчитывал на покровительство колониальных властей и надеялся на снисходительность апачей – индейского племени, которое наиболее часто тревожило колонию своими набегами. Строение совсем не было укреплено. Уединенное положение его, может быть, и способствовало безопасности. Вместо того, чтобы стоять на самом берегу реки, оно прислонилось к утесу, как бы вросло в него. Подобно всем домам долины, или, точнее сказать, всей Мексики, дом был построен из земляного кирпича – больших спрессованных и высушенных на солнце глыб глины. У лучших зданий этого рода фасады были оштукатурены, а там, где они были белые – где-то рядом находились залежи гипса. Некоторые же хозяева доходили до того, что вставляли в окна вместо стекол похожие на стекло сверкающие тонкие пластинки все того же гипса. Дом, о котором у нас идет речь, отличался простотой. Темные стены его едва различались, сливаясь со скалой, у которой он приютился. Свет проходил только через дверь, которая была постоянно открыта настежь, и сквозь два отверстия, проделанные в грубо отесанных балках. Фасад едва был заметен с дороги: его невозможно было разглядеть не только белому путешественнику, – не исключено, что и проницательный взор индейца мог не заметить его. Он был, впрочем, окружен изгородью, странный вид которой удивлял путешественника, непривычного к растительности этого отдаленного уголка земли. Она состояла из цилиндрических кустов кактуса, посаженных в виде кольев палисада так близко один от другого, что между ними едва виднелись просветы – и те наполнялись колючками. Кустарники стояли в виде правильных колонн дюймов по шести в диаметре и от шести до десяти футов вышиной. Весной вершины этих живых колонн были покрыты массой ярко-пунцовых, словно восковых цветов, на месте которых потом появлялись яркие ароматные вкусные плоды. Только проникнув за эту изгородь, можно было увидеть маленькое ранчо. Несмотря на грубые стены постройки, прекрасно ухоженный сад, ее окружавший, свидетельствовал о заботливости трудолюбивого хозяина. За изгородью из кактусов находилась другая площадка, окруженная загородкой – простой стеной из земляного кирпича. Это загон, где помещался скот, в одном углу которого был выстроен сарай вроде конюшни. Сюда загоняли с полдюжины мулов и с десяток быков, а конюшня служила приютом для верхового коня чистой андалузской крови. В описываемое время помещения эти пустовали, ибо конь, быки и мулы – все животные и их владелец отправились далеко в прерии. Вот здесь жил Карлос, охотник на бизонов, с красавицей сестрой и своей старой матерью. Хотя он жил здесь с самого детства, однако не имел ничего общего с остальным населением. Его не признавали своим ни испанцы, ни индейцы – до такой степени отличался он от тех и от других. Отец Хоакин говорил правду: семейство Карлоса и в самом деле было североамериканского происхождения. Родители уже очень давно поселились в долине, но никто не знал, откуда они прибыли. Известно было только, что они пришли с востока через огромные Великие Равнины, что были еретиками и что их не удалось обратить в католичество. Без покровительства прежнего военного коменданта их бы давно изгнали или как-нибудь расправились бы с ними. Они всегда внушали суеверный страх сан-ильдефонскому простонародью. Чувство это позднее приняло новую форму, сосредоточившись на матери Карлоса: на нее смотрели как на колдунью (hechicera), и все, кто только встречался с нею, спешили осенить себя крестным знамением для предупреждения несчастья. Впрочем, ее мало видели: она, по-видимому, избегала появляться на людях, не общалась с жителями долины, и если оказалась на празднике святого Иоанна, то лишь потому, что Карлос хотел доставить развлечение нежно любимым сестре и матери. Североамериканское происхождение служило главной причиной их уединенного образа жизни. Испано-мексиканцы нисколько не симпатизировали англо-американцам и относились друг к другу с подозрением. Эта неприязнь деятельно поддерживалась правительством и духовенством, не гнушающимися всяческих интриг и козней. События, совершившиеся впоследствии, подготовлялись уже на границах Мексики: на Флориду и Луизиану смотрели как на ступени нисходящей лестницы американского могущества, силу которого уже предвидели разумные люди; но, не заботясь о будущем, масса питала глубокую ненависть к гражданам Соединенных Штатов. Семейство охотника на бизонов страдало от племенных предрассудков и жило почти отдельно от обитателей долины; общались они лишь с коренными туземцами, бедными тагносами, не разделявшими общей настроенности против американцев. Войдя в дом Карлоса, мы застанем белокурую Розиту, сидящую на циновке и занятую тканием шали. Деревянный станок ее сделан самым грубым образом, но длинные голубоватые нити, вытянутые параллельно и дрожащие при каждом прикосновении ее искусных рук, скоро преобразятся в прелестную шаль, которую кокетливо накинет на голову какая-нибудь городская щеголиха в Сан-Ильдефонсо. Шали, вытканные Розитой, пользуются известностью во всей долине. Ни одна рукодельница в долине не сравнится по искусству плетения шалей с сестрой охотника на бизонов. Подобно тому, как Карлос превосходит всех молодых людей в гимнастике и верховой езде, сестра его первенствует над соперницами в полезном ремесле, доставляющем ей средства к существованию. Дом состоит из двух комнат, но это значит – на одну больше, нежели в прочих зданиях подобного рода. Семейство охотника на бизонов не совсем еще усвоило индейские нравы и сохранило деликатность, характеризующую англосакса. Самая большая и самая веселая комната – кухня, потому что свет сюда проникает через дверь. В ней вы найдете небольшой очаг, напоминающий алтарь, полдюжины глиняных горшков, похожих на урны, чашки и кубки из тыквы, камень, на котором раздробляют маис для приготовления лепешек, бизоньи шкуры и циновки для сидения, мешок маиса, пучки сухих трав и связки красного и зеленого стручкового перца. В комнате не имелось икон, и, может быть, во всей долине это был единственный дом, в котором не встречались изображения амахской Богоматери, св. Гваделупы, Скорбящей и т. д. Видно было, что семейство охотника на бизонов и вправду принадлежало к еретикам. Сидя перед огнем, старуха курит трубку. Странная она, эта старуха, да и странная, должно быть, у нее судьба, о которой, впрочем, никто ничего не знает. Черты ее лица резкие, седые волосы еще отличаются густотой, в глазах сверкает дикий блеск. С первого взгляда, не будучи даже темным и невежественным человеком, вы видите, что она не такая, как все, и готовы принять ее за существо сверхъестественное. Неудивительно, что жители долины считают ее колдуньей. Глава XXI Зарубки Стоя на полу на коленях, Розита ловко действовала ткацким челноком, напевая старинные песни нежным и звонким голосом. Это были то старинные напевы американских лесов, переданные ей матерью, то старинные испанские романсы. Она больше всего любила «Трубадура», мелодия которого показалась бы очаровательной и самому строгому современному ценителю, когда Розита пела его, аккомпанируя себе на мандолине. В этот момент она пела для развлечения, но серебристый голос ее мог обойтись и без аккомпанемента. Старуха оставила трубку и принялась за работу. Если само ремесло было патриархальной простоты, то прядильная машина была еще примитивнее: она представляла собой просто быстрое, неутомимое допотопное веретено. Но старуха действовала им с необыкновенным проворством, и нити, выпряденные и предназначенные на выделку шалей, были так же тонки, как и произведенные новейшими машинами. – Бедный наш Карлос! – воскликнула Розита. – Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Я сделала шесть зарубок. Вот уже шесть дней как он уехал. Матушка! Должно быть, он уже перешел Льяно Эстакадо. Надеюсь, что дела его пойдут удачно и что индейцы примут его по-доброму. И, говоря это, Розита смотрела на висевшую на стене кедровую палочку, служившую для нее одновременно и часами, и календарем. Она должна была ежедневно сделать на ней зарубку до возвращения любимого брата и таким образом вести точный счет времени его отсутствия. – Не бойся ничего, нинна[21], – отвечала мать. – У моего Карлоса характер отца, он взял с собой отцово ружье, и он сумеет им правильно распорядиться. Не бойся за брата! – Но, матушка, ведь он отправился по новой дороге. А что, если он встретится с каким-нибудь враждебным племенем? – Не бойся за него, нинна. У Карлоса здесь, рядом с нами, враги опаснее индейцев. Они нас ненавидят, эти презренные невольники, дети испанцев; эти собаки, эти креолы ненавидят нас за то, что мы саксы. – О, не говорите этого, матушка. Не все же они наши враги, ведь у нас есть несколько друзей. Розита думала о доне Хуане. – Очень мало, мало, да и те рассеяны по долине, они редко бывают у нас. Но что нам до них, когда мой сын дома. Мне достаточно его дружбы. Он добр, храбр, силен – и кто может сравниться с моим Карлосом! И он любит свою старую мать, которую эти жалкие рабы считают странной. Невзирая ни на что, он так привязан к старой матери. И разве мне нужна еще чья-нибудь дружба?.. Старуха засмеялась торжествующим смехом, в котором звучала ее радость, ее гордость за такого сына! – Как много товаров он увез с собой, матушка: у него никогда не было столько. Где он мог взять столько денег для покупки? Розита наверняка не знала, но в глубине души догадывалась, кто снабдил ее брата деньгами, кто именно их друг. – О, если он выгодно продаст все это, то возвратится богатым, – продолжала она, – и приведет целое стадо мулов. С каким нетерпением я ожидаю его возвращения… Раз… два… три… шесть… да, на палочке только шесть зарубок…. Ах! Я хотела бы, чтобы она скорее была намечена с обеих сторон! После этого она снова принялась за работу. Тем временем старуха отложила веретено и подошла к очагу. Она раскрыла стоявший на небольшом огне горшок, из которого по комнате распространился аппетитный запах. В нем готовилось жаркое из мелко изрубленного вяленого бизоньего мяса, крепко приправленного испанским луком и стручками красного перца. Старуха зачерпнула кушанье деревянной ложкой и, попробовав его, сказала: – Нинна, жаркое готово, будем обедать. – Хорошо, матушка, в таком случае я сделаю тор тильи[22].