У кабинета меня уже ждала Марианна. – Поехали кормить Тобика, – заговорщически, как девочка, шепнула она мне. Хотя лицо, точнее, розовая щека, которую я увидел, когда она мне шептала, осталась серьезной. Если щека вообще может быть серьезной. – Поехали, – согласился я. Значит, она назвала его Тобиком. Хорошо хоть не Шариком. Мы подъехали к изгороди. Появился черный нос. – Заберите его себе, – сказал я. Мне нравился этот черный нос. – У меня мама болеет, – вздохнула Марианна, разламывая кусок хлеба пополам. – Так вылечите ее, вы же медсестра. Марианна усмехнулась и снова вздохнула: – Не все так просто. Она протянула кусок хлеба торчащему из листвы носу. Тот проворно схватил кусок и исчез. Через несколько секунд он снова появился – за новой порцией. – А вот что у меня еще есть для тебя, Тобик, – ласково проговорила Марианна и вытащила из полиэтиленового пакетика кусочек мяса. Нос обрадовался мясу и съел его, не жуя. – Возьмите Тобика. Вы же добрая. – Нельзя всех спасти. Даже если ты добрый. – Можно. Марианна молча сворачивала пакетик, чтобы убрать его в карман. Она снова вздохнула и развернула мою коляску по направлению к дорожке. В конце дорожки стояла мама и рядом с ней какой- то мальчик. Почему это мама не в обычное время? А, наверное, сегодня суббота. Или воскресенье. А что за пацан с ней? Ой, нет. – Марианна, давайте свернем куда-нибудь. – Там твоя мама, ведь правда? – Давайте свернем. – Она, видимо, тебя ищет. – Нет. Но Марианна покатила меня вперед. Именно туда, где меня ждал жестокий удар судьбы. Зачем ты так со мной, мама? Витька обернулся и с каким-то диким лицом следил за моим приближением. Наверное, его посетила та же мысль, что и меня, – свалить куда-нибудь, пока не поздно. Но нет. Надо стоять и пялиться, как я подъезжаю: таковы правила игры. Неужели мама не предупредила его, что я в инвалидной коляске? – Привет, – сказал Витька. Вместо обычного «здорово», как у нас принято. Или здесь, в больнице, это прозвучало бы не здорово? Если бы Витька слышал эту шутку, он бы посмеялся. Да и я бы посмеялся. А так мы просто уставились друг на друга. Я даже не ответил на его скорбный «привет». – Антоша, вот Витя к тебе пришел. Как будто я не вижу. Хотелось провалиться сквозь землю прямо здесь, вместе с этими «приветом», «Антошей», коляской и диким взглядом Витьки. Я отвел глаза и рассматривал траву. Ничего особенного, просто трава. Но можно ее порассматривать, когда хочешь провалиться сквозь землю. – Вы поговорите пока, – и мама отошла в сторону, стала прогуливаться по дорожкам больничного парка. – Вот, решил прокатиться, – криво усмехнулся я. Лучше бы молчал. – И как? – поддержал жалкую беседу мой друг. Вообще-то мы с ним одного роста, но сейчас он возвышался надо мной, спрятав руки в карманы. – Нормально. – Ты теперь всегда так… – Нет, – перебил его я. Как он мог подумать? Хотя… а что бы подумал я сам? – Только пока в больнице. Витька выдохнул так, как будто копил воздух ради этой минуты неделю, а то и больше. – Просто пока мы тут стояли, приходил врач и рассказывал твоей маме про какой-то кризис, – затараторил он облегченно. – Кризис в стране? – Да в какой стране? Кризис твоей болезни. – А что это? – А я знаю? Вот я и подумал, что, наверное, это плохой кризис, когда увидел тебя в коляске. – Нет, нет, коляска не навсегда. Мы помолчали. Витька бросил несколько быстрых взглядов на меня. Наверное, ему тоже было неловко, что он стал на десять голов выше меня. – Как в школе? – Да как всегда, – обрадовался знакомой теме Витька. – Русичка прессует, математичка болеет, ее заменяет другая, ты ее не знаешь. Она еще хуже. – Чем наша математичка? – Да даже чем русичка. – А Пашка? – Пашка? Да нормально он, – Витька пнул траву. – Поссорились, что ли? – Да. – Из-за чего? – Да так. Вот тебе раз. Раньше секретов друг от друга у нас не было. Да и вообще, Витька как-то поменялся. Может, выше стал? Сидя я не мог об этом судить. – Не хочешь говорить, не надо, – почти обиделся я. Хотя внутри было какое-то смутное ощущение, что теперь Витька имеет право скрывать от меня что-то или не скрывать. На его усмотрение. Он стал как-то дальше, что ли. И мы как будто не разговариваем сейчас, а переписываемся: я ему фразу – он мне, и так далее. – Да мелочи. – Из-за девчонки, что ли? – округлил я глаза. Раз мелочи, то, наверное, из-за девчонки. Ничего себе. – Забей. – Ну, а вообще как? – Нормально. Витька ботинком перекатывал камешек с места на место, я только сейчас заметил, что он это делает на протяжении всего разговора, чтобы на меня не смотреть. Пришел, наверное, только потому, что надо. Надо же навестить бедного больного друга? Надо. Я смотрел на этот камешек под его ботинком и закипал. Друг, называется. – Ну и катись отсюда, – процедил я. Хотя катиться-то полагалось скорее мне. С моей коляской. – Ты чего? – Витька наконец оторвал взгляд от камешка и переместил его на мое лицо. – Ничего. – Тоша… – Просто ты мне ничего не рассказываешь, а пришел только из чувства долга! Стоишь, мнешься, не знаешь, что сказать. – А ты бы знал, что сказать мне, если бы я в коляске сидел с унылым лицом, а ты стоял рядом на собственных ногах?! – Не знаю. – Вот именно! – У меня унылое лицо? – Да! – Ну и пошел ты. – Ну и катись!