Он весь сжался и пробормотал: — Ты вовсе не хуже многих других. — Что? Она уже забыла, что он рядом, и с удивлением посмотрела на него, как все эти дни, когда вдруг замечала его присутствие. С таким же удивлением она смотрела на него в то субботнее утро, когда его привели из детского дома, и изумленно сказала: «Боже, это ты? Я совсем забыла, что ты должен сегодня приехать!» Теперь глаза ее светились отчаянием. — Помоги мне, Тони! — Я же сказал, что никуда не уйду, — повторил он, сел и, раскрыв журнал, углубился в описание интимных подробностей жизни известного боксера, а потом — не менее известного актера, в глубине души надеясь, что этот Джон не заявится. Но он заявился. Звонок прозвучал коротко и требовательно, так что не открыть было нельзя. — Это он, — сказала мать. — Это его манера звонить. Скажи ему, чтобы он убирался и больше тут не показывался. Ну же! Она вскочила со стула и, стоя посреди комнаты, нервно кусала ногти, просительно и ободряюще улыбаясь ему. Тогда он вышел на лестничную площадку и захлопнул за собой дверь. — Черт побери! — сказал Джон. — Здесь теперь что, приют? — Здесь живет моя мать, — ответил он, и ему показалось, что он уже видел этого человека. В пивных, у бильярдных столов, в бесчисленных фильмах. Типичный альфонс, франтоватый, лениво улыбающийся, с блестящими от бриллиантина волосами. Даже этот пиджак в крупную клетку словно был знаком ему. Джон вытянул губы и присвистнул. — Вон как! Бесподобно! А что, мать дома? Да, он и впрямь был худ и невысок ростом, но было заметно, что он не привык уступать и возражений не потерпит. — Меня попросили сказать, чтобы ты убирался. Джон с любопытством взглянул на него и подошел на шаг ближе. — Ты, наверно, чего-нибудь недопонял. Мы с твоей матерью добрые друзья. Так что вали-ка отсюда, ясно? Он прислонился к запертой двери, изо всех сил пытаясь сохранить взрослый и невозмутимый вид. — Она просила передать, что между вами все кончено. У нее теперь другой. — Ах вот как? — Он прищелкнул языком. — Да что ты говоришь? Ну-ка, подвинься! — Лицо его было совсем близко, в голосе послышалась угроза. — Не то я сам тебя подвину. Он испугался взгляда Джона и движения, которым тот вытащил из кармана руку. Нет, не справиться ему, и дверь не надо было захлопывать. Человек, которого она звала Джоном, стоял перед ним, широко расставив ноги, — теперь будь что будет, деваться некуда. Но тот, вдруг изменив тактику, изобразил из себя доброго дядю, раздающего детям конфеты. На губах его заиграла улыбка. — Слышь, сынок, а не сходить ли тебе в кино? И тогда он ударил. Сперва за улыбку, а потом — за все те билеты в кино, которыми долгие годы от него откупались. Первый удар пришелся Джону в челюсть и ошеломил его, а второй — в солнечное сплетение — заставил согнуться от боли. Но вот уже Джон бросился на Тони. Он бил точно и беспощадно, от каждого удара подросток словно цепенел, и, прежде чем успевал ощутить в теле жгучую резкую боль, кулак Джона снова обрушивался на него. Он заплакал, слезы текли по щекам и, смешиваясь с теплой кровью, попадали в рот. Он никогда не отличался особой храбростью, а сейчас ему было так больно, что он зарыдал. В конце концов он на миг потерял сознание. Это его и спасло. Он не знал в точности, что же произошло потом: то ли Джон позвонил и втолкнул его в квартиру, то ли мать, стоя за запертой дверью, подсматривала в глазок и вмешалась, когда дело зашло слишком далеко. Очнулся он в комнате, на полу, мать стояла на коленях рядом и гладила руками его разбитое лицо. Не нужно из-за этого плакать, хотел сказать он, но прикушенный язык и распухшие губы не слушались, и он смог выдавить лишь несколько неразборчивых звуков. — Тони Малыш, — прошептала она, — прости меня, Тони Малыш, прости за все. Она возилась с ним, как с малым ребенком. Нет, даже когда он был совсем маленьким, она за ним так не ухаживала. Она помогла ему взобраться на кушетку, умыла его, раздела и укрыла. Потом дала обезболивающую таблетку и влила в рот большую рюмку водки. Дремотный покой медленно разлился по телу, боль притупилась, так что можно было ее терпеть. Он забылся тяжелым сном, а когда действие таблетки кончилось и сон стал беспокойным, несколько раз просыпался. Сперва его разбудили доносившиеся из кухни голоса и звяканье бутылок и стаканов. Потом — булькающие, надсадные звуки: кого-то сильно рвало. И в последний раз — привычные звуки из спальни. По-детски наивно он подумал, что этого она могла бы и не делать. Хотя бы сегодня ночью. Он опять заснул и спал до тех пор, пока ему не стало плохо и подступившая к горлу тошнота не заставила его подняться и на нетвердых ослабевших ногах пройти на кухню и выпить стакан воды. Как случалось и прежде, на кухонном столе беспорядок: остатки еды, грязные стаканы, переполненные пепельницы. Следы брызг на стене у мойки и кислая вонь говорили о том, что гость не успел добежать до туалета. Желудок судорожно сжался, он склонился над раковиной, и его стошнило на уже подсохшую блевотину. Он повернул кран, и холодная вода долго стекала в раковину. Затем открыл форточку проветрить и, весь в испарине, пошатываясь, направился в комнату. Вставать было слишком рано. Он откинул одеяла, забрался под них и некоторое время лежал, стуча зубами. И снова почувствовал, как болят глаз и щека. Таблетки, которые она оставила с вечера, лежали на столе, но стаканчик из темного стекла исчез. Зато на спинке стула он увидел аккуратно повешенный — не дай бог изомнется — мужской пиджак в крупную клетку, которого вечером, когда он засыпал, не было. Он снова проснулся ближе к полудню — пиджак исчез. Мать внесла поднос с завтраком. Вид у нее был растерянный, озабоченный, она сочувственно смотрела на него. Хорошо ли он спал? Может, ему лучше не вставать сегодня? А что, если позвонить в интернат и сказать, что он заболел и побудет дома еще несколько дней? Халат на ней был застегнут небрежно и не прикрывал полностью грудь, нечесаные, как всегда по утрам, волосы висели космами. — Поеду завтра с утра, — сказал он, — как решил. Собери вещи и уложи чемодан. Она наклонилась и кивнула: дескать, ладно, сделаю, и он вдруг понял, что отныне всегда будет разговаривать с ней в таком тоне и она беспрекословно примет его. Отвращение и горечь захлестнули его, и он отвернулся, чтобы не видеть ни ее, ни этот поднос с завтраком... Он долго лежал в одной и той же позе, подложив руки под голову, разглядывая дно верхней пустой койки. Чувствовал, как болит разбитое лицо, вспоминал эти проклятые каникулы, мечтая о том, чтобы никогда больше не видеться с нею. И ему показалось, будто кончиками пальцев она снова гладит его по лицу. — Тони! — почудился ему ласковый голос. — Тони Малыш! Он с усилием, так что сдавило горло, удержал в себе похожий на рыдание звук, едва не сорвавшийся с разбитых губ. — Моя мать шлюха! — громко сказал он. — И все мое детство провоняло блевотиной. Вот и все. Сосед по комнате просунул в дверь голову. — Какого черта, ты что, сам с собой разговариваешь? — ухмыльнулся он. — А я было подумал, ты не один в постели. Он прошел в комнату и закрыл за собой дверь. Шагнул к кровати. Теперь он улыбался по-иному: понимающе и вкрадчиво. Сосед наклонился над ним и положил руку ему на бедро. Тони сжался, точно от ожога, и, соскочив с постели, вцепился парню в горло. — Скотина! — истерически завопил он. — Скотина! Скотина! Убери свои вонючие лапы! Все вы скоты! — — — — Ну что, теперь выпьем чего-нибудь покрепче, а женщины тем временем освободятся, — сказал Макс. Как обычно, к концу застолья в комнате стоял шум и гам. Нельзя же так. Слишком уж долго они сидели за столом, пили холодное белое вино, курили, не обращая внимания на возню детей, и повышали голос, лишь когда на пол с грохотом падали игрушки или начинались громкие ссоры. И как обычно, потом все-таки пришлось успокаивать совсем расшалившихся, перевозбужденных малышей. Нет, это никуда не годится, думал он, собирая грязные тарелки, смывая с них остатки еды и складывая стопкой под аккомпанемент доносившихся из детской голосов капризничавших ребятишек и пытавшихся успокоить их взрослых. Лена всегда так спокойна дома, просто дети еще слишком малы, чтобы им было хорошо вместе. — Да брось ты, — сказал Макс, доставая из холодильника лед и минеральную воду. — Мы все уберем, когда вы уйдете или завтра утром. — Ладно, — согласился он, вытер кухонный стол и повесил тряпку на место, привычно удивляясь тому, как эти трое похожи друг на друга. Если бы дети сейчас не расплакались, они, вполне возможно, сидели бы до сих пор, развалясь в креслах, не обращая внимания ни на неубранный стол, ни на разбросанные по полу игрушки. А может, он сам уж чересчур педант или, попросту говоря, зануда. Макс поставил бутылки и чистые стаканы на низкий журнальный столик и принес новую свечу. — Ну, так как, ты идешь? — Да, да, сейчас, — ответил он, подобрал еще несколько машинок и кубиков и отнес их к стене. А не в том ли все дело, подумал он, что ему просто не очень-то хочется сидеть вдвоем с Максом, который, не дай бог, еще заведет разговор о сегодняшнем собрании. И может быть, он просто старается растянуть время в надежде, что монотонные голоса в детской усыпят ребятишек, женщины вернутся в гостиную и они снова останутся вчетвером и, как всегда, воцарится шутливая, непринужденная атмосфера. — Возьми! — Макс пододвинул ему стакан и лукаво улыбнулся: — Садись же, наконец. Все равно не успеешь пропылесосить весь дом, прежде чем дети заснут. Даже если очень захочешь. Он сел, взял стакан и тотчас опять поставил его, потому что как раз в этот момент зазвонил телефон. Макс поднялся и, подойдя к аппарату, снял трубку. — Да, — сказал он нетерпеливо. — Ну? — И мгновение спустя: — Что ж, тогда мне, наверно, лучше зайти. Он положил трубку, губы его, как иногда бывало, скривились в капризную гримасу. — Гм. Если информация достоверна, Рольф и Тони чуть было не прикончили друг друга. Ладно, ничего не поделаешь, придется... — Может, лучше я? Опять эта готовность, это преувеличенное чувство долга, это... — Ты хочешь пойти? Будто ничего особенного не случилось, но, может, так оно и было? Направляясь к двери, он уже раскаивался, что предложил свои услуги. — Само собой, — сказал он. Йохан, видимо, увел Рольфа, а практикант Вилли решал весьма нелегкую задачу: не выпускать Тони из комнаты. Навалившись всей своей тяжестью на парня, он пытался удержать его в постели. — Ей-богу, они чуть было не угробили друг друга. — Вилли вконец запыхался. — Ты бы видел. — Да, да, — сказал он. — Ну-ка, пусти!