Он замолчал, соображая, что делать дальше, но Клэс его опередил. — Рассказать тебе забавную историю? — Расскажи. Взгляд узких, блестящих глаз вовсе не обещал, что история и впрямь будет забавной. — Ты знаешь, моя сестра... Он кивнул. Клэс был на особом положении, потому что его замужняя сестра жила в соседнем городке. Обычно он ездил к ней автобусом, конечная остановка которого была на площади, как несколько претенциозно именовали площадку перед железнодорожной станцией. Раз в неделю, когда у сестры был выходной, он отправлялся к ней в город за тридцать километров и по возвращении отнюдь не скрывал, что в нагрудном кармане у него одна или две пачки сигарет. Он называл ее глупой мещанкой, в обществе которой мог выдержать лишь несколько часов, и то исключительно потому, что притворялся, будто ему с ней интересно, а у нее хватало глупости верить этому. Однако всякий раз, возвращаясь в интернат, он был переполнен неподдельной радостью и следующие дни меньше дерзил и упрямился. Случалось, он звонил и предупреждал, что задержится. «Понимаешь, этот тип уходит на собрание, а ей хочется, чтобы я поужинал с нею. Порядок?» И в его взволнованном голосе слышалась затаенная радость. — Ты знаешь, моя сестра не... — Ну, — сказал он, — так что же с ней? — Этот, ее муж, самое настоящее дерьмо, а тоже нос задирает, в вечернюю школу ходит, чтобы еще больше выпендриваться. Конечно, он меня никогда особенно не жаловал. Да и кому приятно, если брат жены в исправительном доме. — Его передернуло от этих слов. — Понимаешь? Он кивнул: дескать, понимаю. — Он из тех, кто считает нас шайкой преступников, которых нужно только пороть, посылать рыть канавы и все такое. Ему даже смотреть на меня противно, вот я и не езжу к сестре, когда он дома. Но в прошлый раз он не ушел и встретил меня в дверях. Тогда-то я и услыхал, что могу убираться ко всем чертям, да поживее, что его дом не место для таких, как я, и он не желает, чтобы соседи трепали языком: что это, мол, за фрукт торчит здесь все время в его отсутствие. И еще добавил, что я могу быть кем угодно: уголовником, наркоманом, психопатом, дебилом — на выбор, лишь бы я оставил в покое его и его жену. А под конец заметил, что после моих посещений у нее всегда плохое настроение и с этим он впредь мириться не станет. Что ж, вполне возможно, у нее и не было особого желания бросаться ему на шею, верно? Потом вышла сестра, опухшая от слез, и сказала, что мне лучше уйти. Сам, мол, видишь, что к чему, он ведь этого не потерпит. И снова разревелась. Забавно, правда? Единственный человек из всей моей так называемой семьи, который меня любил, — а теперь вот этот гнусный тип запрещает ей. Ну, а я и не навязываюсь, мне абсолютно все равно. Забавно, да? С вызовом в голосе, точно требуя ответа. Только что тут скажешь? «Не давайте им откровенничать, — обыкновенно говорил Макс. — Больше всего остерегайтесь этого. На ребят иной раз накатит, а потом они злятся и на себя, и на вас за то, что наговорили». — Так как же? — Вот увидишь, в один прекрасный день твоя сестра его выгонит и снова тебя позовет. Прозвучало это не слишком убедительно, и Клэс, естественно, громко рассмеялся. — Сразу видно, не знаешь ты мою сестру! Разве она может кого-нибудь выгнать? Она бы и меня не выгнала. — Тебя-то она любит. — Да брось ты! — Ну ладно. Посмотрим, что там еще в газете? Клэс пожал плечами. — Да как-то неохота. — Это уж точно, у тебя на лице написано. Сейчас не время заводить разговор о фильме, которым он надеялся их заинтересовать, а рассказывать, как он провел лето, было бы просто бессердечно. Некоторые из ребят тоже уезжали отдыхать, но вряд ли каникулы доставили им большое удовольствие. И все они по-детски обижались, что его так долго не было с ними. — Все-таки чем-то надо заняться. Предлагайте! Они сидели, развалясь на стульях, и не то чтобы вели себя вызывающе или враждебно, просто выказывали полное равнодушие и только ждали от Клэса сигнала, по которому немедля сделали бы что угодно: написали диктант или расколотили в классе все стекла. Это потому, что сегодня первый день после каникул, подумал он. Завтра займемся чем-нибудь поинтереснее. Клэс обозлен и раздосадован тем, что произошло у сестры, намного больше, чем хочет показать. У них у всех неприятный осадок от каникул, ведь наверняка поняли, что, кроме нас, общаться им не с кем. Некоторые попытались разыскать старых дружков, но встретили холодный прием или вообще узнали, что компания распалась. Другие, забыв, что означает «быть дома», лишний раз с горечью убедились, что они там никому не нужны. Может, поиграть с ними в футбол? Хотя все равно они не захотят. К тому же сегодня слишком жарко. — Ну, так как? Он скользнул взглядом по их лицам, безразличным, замкнутым, с грубыми чертами и обычными в переходном возрасте прыщами, и ему захотелось расшевелить их, но тотчас же всем своим существом он ощутил, как дьявольски тяжело им, ребятам из исправительного дома. Ленивым, медленным движением Клэс извлек из кармана засаленную колоду карт. — Показать вам новую игру? Все можем сыграть. И ты, Аннерс. Микаэль неуверенно хмыкнул, за ним Бондо и другие, а Клэс стал тасовать карты, неторопливо и тщательно, и его раскосые глаза, казалось, блестели сильнее обычного. Что было в этом взгляде: насмешка, вызов, торжество? Ну что? Промолчишь? — словно говорил этот взгляд. Или устроишь небольшой скандал? — Олл-райт, — сказал он. — Давайте сыграем, бог с вами! Но, подчеркиваю, в порядке исключения, потому что сегодня первый день занятий, а вообще-то вам очень не мешало бы поднабраться знаний. — Точно-точно, — кивнул Клэс, раздавая карты, — хотя это и неблагодарная работа — пытаться впихнуть в нас что-нибудь. А знаешь, Аннерс, ты ведь совсем неплохой парень. — Глаза его опять блеснули. Насмешливо, подозрительно. А уголок рта тронула язвительная усмешка. — Чертовски хороший парень. — Да, — сказал он и ощутил, как у него вновь покраснели уши. — Такой уж я уродился! Ну, объясняй, в чем смысл этой игры. — Выиграть. Как и в любой игре. — И он открыл свои карты. — Смотри, сейчас объясню. Хороший парень, повторил он про себя. Он едва сдержался, вновь услышав эти слова, на сей раз от Бьёрна. В сердцах захлопнул дверцу автомобиля, и шум мотора заглушил их. Бьёрн, стоявший возле своей машины с таким видом, точно подстерегал добычу, перехватил его по дороге на обед. — Слушай, Аннерс, Макс попросил меня съездить на станцию за Тони. Тут езды-то всего пять минут, но ровно в двенадцать мне должны позвонить по важному делу. Всего-то пять минут, в крайнем случае — десять. Ты не мог бы... Он выхватил ключ из протянутой руки Бьёрна, сел в машину и захлопнул дверцу перед расплывшимся в улыбке лицом. За шумом мотора он не расслышал слов, но наверняка Бьёрн сказал примерно то же самое. Он нажал на акселератор, так что автомобиль рванулся с места с большей скоростью, чем нужно при спуске с холма. Плевали они на тебя, подумал он о себе словами Клэса. И конечно, провозился не пять, а двадцать пять минут. Поезд, разумеется, опоздал. Он бродил взад-вперед по перрону и вспоминал, в каком хорошем настроении встал сегодня утром. Немного посидел на неудобной скамейке, все сильнее досадуя на опоздание поезда и на то, что так легко дал себя уговорить. Размазня, вот кто он такой. Жалкий слюнтяй, которому любой может сесть на шею. Какое ему дело, что Бьёрну должны звонить, пусть бы сам и съездил. Или Макс, коли уж на то пошло. Ведь это его великая идея — встречать воспитанников на станции, если, конечно, их не доставляют в полицейской машине. Вот и осуществил бы на практике свои благие замыслы, а уж потом занимался другими делами. Что со мной происходит? — подумал он. Почему я вдруг так болезненно стал на все реагировать? Разве я такой мелочный? Наоборот, я ведь очень... добрый. Он поднялся, сунул руки в карманы и снова принялся расхаживать по перрону, до третьего фонаря от угла павильона и обратно, один раз, второй, третий. Потом приказал себе остановиться. Зависеть от других, всегда от кого-то зависеть. Мысль эта была новой и довольно-таки неприятной. Он не понимал, почему она так раздражает его и почему ему так трудно снова стать прежним Аннерсом, которого он знал лучше и который ему нравился больше, человеком широких взглядов, не мешающим людям поступать так, как они считают нужным. Наконец подкатил запыхавшийся поезд и выбросил на перрон свой небольшой груз: несколько полных женщин с перекинутыми через руку летними пальто, с чемоданами, сумками и цветами, супружескую пару с двумя маленькими детьми, какого-то подмастерья в спецовке и с рукой на перевязи, на которой — чтобы не украли — красовалось больничное клеймо, и, наконец, Тони. На сей раз его можно было заметить сразу, причем издалека. — Да-а, — ему удалось подавить возглас изумления, — ну и видик у тебя! — Угу. Тони бросил на него вопросительный взгляд: не смеются ли над ним? — остался явно удовлетворен увиденным, и его распухшие губы с трудом сложились в робкую, нерешительную улыбку, казавшуюся жутковатой на лице с огромным синяком под глазом и длинной царапиной во всю щеку. Нет, пожалуй, лучше ни о чем не расспрашивать, просто улыбнуться в ответ и угостить парня сигаретой. Позже он сам все расскажет, а может — и скорее всего, — не расскажет. Они пошли рядом. Тони смотрел себе под ноги и жадно затягивался. Аннерсу хотелось оградить его от любопытных, назойливых взглядов. Обычно Тони не бросался в глаза, в классе он был настолько неприметным, что, когда отсутствовал, о нем даже не вспоминали. Доводилось ли ему слышать, как Тони о чем-нибудь говорил? Разумеется, но, видно, то, что он говорил, не заслуживало особого внимания. — Болит? — Что? Он точно разбудил его своим вопросом. — Не-а! — А потом добавил: — Да нет, так, ерунда! Подойдя к автомобилю, он открыл дверцу и придержал ее. — Где сядешь? — Неважно, — сказал Тони и забрался на заднее сиденье. Нет, с этими ребятами все важно. Он пожалел, что Тони не сел рядом с ним; слегка огорченный, он сел за руль, отыскал в зеркальце глаза подростка и улыбнулся ему. «Избегайте прикасаться к воспитанникам, — говорил Макс. — Поймите, некоторые из них испытывают отвращение, когда к ним прикасаются. И с непривычки могут неправильно истолковать». Он завел машину и вырулил с привокзальной стоянки. Ему хотелось найти для Тони какие-нибудь дружеские, добрые слова, но он чувствовал, как замкнут и далек от него сейчас этот мальчишка. Ощущение, что его собственный цветущий вид может быть воспринят как насмешка над разбитым лицом подростка, сдерживало его и заставляло молчать. Хотя он отлично понимал, как нуждался сейчас Тони в добром слове. Наверно, он чересчур осторожен, слишком боится преступить грань. Давнишняя его беда. Он всегда был таким, всегда панически боялся кого-нибудь обидеть. «Дай сдачи, Аннерс, — говорили братья, видя, что он не отвечает обидчику. — Умей давать сдачи». Но он так и не научился. Ему было легче получать удары, чем отвечать на них. А в тот единственный раз, когда его вынудили дать сдачи, все страшно перепугались: и сам он, и братья, и парень, которого он ударил.