Завтра непременно приберусь в квартире, думал он. Макс Ханссон не был женат, и некому было пожелать ему доброй ночи. Он принадлежал к числу тех мужчин, к которым женщины не испытывают влечения. Причина крылась во всем его образе жизни, манере поведения и обращения с людьми. 2 Бу Борг, облокотясь на письменный стол и подперев ладонями подбородок, задумчиво попыхивал трубкой. Он перечитывал заметку о краже сумочки и злился на Ханссона. Он злился каждый раз, когда ему случалось с ним разговаривать. — Есть что-нибудь? — спросил Яльмар Халл. Он сидел за соседним столом и строчил статейку о миссионере, который должен был выступать в миссионерской церкви. — Да. Сумочку отняли. — Вот оно что! — Тебя это, конечно, очень волнует. — Что ты хочешь сказать? — А по-твоему, это в порядке вещей, что у семидесятилетней старушки отнимают сумочку? — Ну, знаешь, я спешу закончить статью. Через четверть часа она должна быть готова. — Вот оно что, — передразнил его Борг. Он встал из-за стола и вышел в коридор. Зайдя в буфет и убедившись, что кофе чуть теплый, поставил его на плиту и стал ждать, когда он согреется. Бу Боргу было двадцать девять лет, и нельзя сказать, чтобы ему сильно везло в Химмельсхольме. В редакции он не слишком преуспевал, да и отношения с коллегами оставляли желать лучшего. Родился он в Лунде, в Лунде жил, учился, получил звание кандидата философии, в течение трех месяцев замещал редактора местной газеты и в Химмельсхольме чувствовал себя как в ссылке. В известном смысле его можно было назвать безработным специалистом. Он хотел стать преподавателем в университете, но в педагогический не попал. Тогда он обратился к журналистике. Устроился на летнюю вакансию в одной из лундских газет. Но, когда лето подошло к концу, ему дали понять, что о постоянной должности не может быть речи. Кое-что ему, правда, обещали, но весьма неопределенно. Тут он и начал читать объявления и предлагать свои услуги. Большинство ответов начиналось словами: «К сожалению, мы не можем...» Но один положительный ответ он все-таки получил и вот уже почти три года работает в Химмельсхольме, в местной редакции «Дагбладет». Труднее всего ему было ужиться с Яльмаром Халлом, который, по его мнению, был религиозным фанатиком. Даже если бы разразилась мировая война, или Химмельсхольм оккупировали террористы, или весь мир провалился в тартарары, Яльмар Халл все равно твердил бы: главное — это чтобы и в рекламных афишах, и в газетных полосах на первом месте стояло последнее собрание в миссионерской церкви. Проблемой номер два был Вальтер Острём. Он был главой редакции, но страсть к клубу «Ротари» и тому подобным идейным ферейнам преобладала у него над профессиональными интересами. К тому же он был весьма посредственным журналистом и едва мог прилично писать по-шведски. Лучше всего Бу Борг ладил с Эриком Аскером, спортивным обозревателем. Тот был всего на десять лет старше Борга. Поэтому с ним было легко. Вальтеру Острёму оставалось два года до пенсии. Яльмару Халлу было пятьдесят семь. Неторопливое течение провинциальной жизни наложило на них свой отпечаток. В том и другом чувствовалось самодовольство и ограниченность. Кофе закипел, и Борг налил себе чашку. Он все еще сидел за столиком, когда пришел Яльмар и спросил, собирается ли он писать насчет сумочек. — Да, собираюсь. — Тогда займись этим сейчас же. Потому что через десять минут dead line[2]. Только не пиши длинно. В завтрашнем номере у нас не так много места. — А какого объема твоя статья? — Примерно четыре столбца. А что? — Да ничего. Просто интересно, — сказал Бу Борг, поморщился, выплеснул опивки в раковину и пошел к себе. Отпечатав на машинке пятнадцать строк, он передал текст по телефону в главную редакцию, после чего погасил свет, запер дверь и отправился домой. Тремя минутами позже Яльмар Халл вернулся из туалета и стал ругаться, какая скотина всюду погасила свет. 3 Летняя ночь. Тепло. Сразу после полуночи улицы города опустели. Завтра среда. Луна на ущербе. Горели уличные фонари, кое-где светились витрины и окна в жилых домах. Гостиница на площади сияла огнями: неоновая вывеска на крыше, люстры в вестибюле, освещение на веранде, где бар. Внизу, у вокзала, кто-то забыл выключить фары. Аккумуляторы садились, и свет фар постепенно бледнел. Крылышки Государственных железных дорог бледно золотились на фоне желтых оштукатуренных стен вокзала. Вообще весь вокзал был залит каким-то странным желтоватым светом. Пожалуй, даже красновато-желтым. От него и небо окрашивалось в закатные тона. Пусто и тихо в Химмельсхольме. Ни одной машины на улицах, ни поезда, ни любителей ночных прогулок, даже раггаров[3] не видно. Ни танцев в Народном парке, ни парочек на берегу Птичьего озера. Так тихо, что тишина кажется осязаемой. Она окутывает город словно душным облаком, настороженная, коварная и почти неправдоподобная. Не дунет ветерок, не шелохнется листочек. Даже птицы спят. И ни одной полицейской машины. Стояло лето. Жаркое, безветренное лето. А зима была холодная. Самая холодная на памяти людей. С большими сугробами, холодными ветрами и долгими ночами. Весна пришла неожиданно, принесла обильные дожди. А в один прекрасный день вдруг наступило лето. Жаркое, щедрое, когда от зноя дрожит воздух. Летом многие уезжают из города. Это те, у кого есть дачи на озере в окрестностях Химмельсхольма и виллы на западном побережье, или те, кто может их снять. Когда наступает лето, город безлюдеет. Так бывает каждый год. А туристы, к сожалению, Химмельсхольм не жалуют. Зимой, когда много снегу и лыжникам раздолье, еще куда ни шло. Нет, Химмельсхольм отнюдь не центр туризма, ни зимой, ни тем более в летнее время. Остаются в городе только те, кто вынужден оставаться. Из-за работы или потому, что и дачи нет и снять ее не на что. Остается также часть молодежи: учащиеся, которые во время каникул работают почтальонами, продавцами в магазинах, курьерами в банке, в дирекции городского парка или где-нибудь на фабрике, в больнице. Остается и молодежь, которая во время летних каникул не работает, но и не имеет средств, чтобы выехать на лето из города. А с сезонной работой в Химмельсхольме туго. Получают ее, как правило, только те, у чьих родителей есть связи. Конечно, можно весной зарегистрироваться на бирже труда, но летняя работа редко распределяется через это учреждение. Луна продолжала свое одинокое странствие, а город лежал внизу, пустой и тихий. Но на одном балконе алел огонек трубки. Там сидел Бу Борг. Он не мог спать. Или просто не хотел. Он сидел в кресле, в руках у него была вынутая из холодильника бутылка кока-колы, а в сердце — одно желание: убраться бы подальше из Химмельсхольма. Он рвался в Лунд, в Сконе, где летние ночи волшебны, где у него друзья. Но он не мог позволить себе распускаться. Поэтому он сидел и думал о вырванной у женщины сумочке. Это уже седьмой случай. Седьмой за короткое время. Первый случай произошел однажды вечером. У пятидесятипятилетней женщины вырвал сумочку парень, проезжавший мимо на мопеде. Все произошло так быстро, что женщина не успела разглядеть грабителя. Ей только показалось, что он был не один. С ним были еще два юнца на мопедах, хотя держались они в стороне. Так и пошло. Ограбление за ограблением. Обычно под вечер, хотя однажды это случилось и среди бела дня. Жертвы — старушки, во всяком случае пожилые женщины. А грабители — молодежь, иногда на мопедах, иногда пешие, двое, трое, четверо, — тут показания расходятся. Бу Борг советовался с Вальтером Острёмом, не написать ли солидную статью о «ридикюльной лихорадке», как он ее назвал. Но главный редактор сказал «нет». Не тот, мол, материал, чтобы публика зачитывалась им в летнее время. Борг связался с руководством главной редакции, и там сказали: «Не спеши. Если не прекратится, тогда и напишешь». Обнадеживающий ответ, ничего не скажешь! А тут еще Вальтер разозлился и начал кричать, что Борг за его спиной совещается с главной редакцией, он ведь сказал «нет». Здесь пока еще он начальник! Борг разговаривал с полицейскими из охраны общественного порядка, с работниками уголовного розыска. Но мало что вынес из этих разговоров. Убедился только, что полиция бессильна, потому что нет никаких улик, не за что зацепиться. Так же обстоит дело и с квартирными кражами. Он кропал статейки о квартирных кражах, заметно участившихся в это жаркое лето. Причем больше всего страдает, похоже, Нюхем. А полиция, видите ли, не в состоянии что-либо предпринять. Только предупреждает, чтобы отъезжающие уведомляли полицию, чтобы просили соседей или знакомых присмотреть в их отсутствие за домом или квартирой; только призывает людей переадресовывать почту и газеты да старается их убедить, что следует врезать замки понадежнее. Но Вальтер заявил: «Нет, мы не будем публиковать сенсационных статей о летней волне ограблений. Не будет народ их читать в такое время года». Какой-то заколдованный круг, думал Бу Борг. Полиция словно и знать не хочет, как беспомощен человек перед грабителями, все равно, взламывают ли у него дверь или вырывают на улице сумочку. Такое впечатление, что Вальтер отнюдь не склонен растолковывать людям, как пассивно ведет себя полиция. Кстати, комиссар полиции ему сводный брат. Бу Борг решительно ничего не понимал. На взгляд нормального человека, волна преступлений в городе — тема, вполне заслуживающая внимания. И какой же еще газете об этом писать? Какой еще газете... Черт возьми! Ведь «Дагбладет» пишет об этом. О волне преступности в других городах. И другие местные отделения пишут. Кроме химмельсхольмского. — Не будем делать из Химмельсхольма некое подобие Чикаго, — сказал Вальтер Острём. — А как же Мальмё? — буркнул Бу. — Мальмё?