— В глубине души! — повторил он голосом Уллы и с тем же сарказмом, который она вкладывала в эти слова: — С этой своей верой в глубину души ты просто наивен, Аннерс, боже мой, до чего ты наивен! Говорила ли она когда-нибудь именно эти слова? Он точно не знал, но она вполне могла так сказать. — Нет! — громко воскликнул он. — Теперь я уже не наивен, я не верю больше. И, кстати, никогда я не верил, что все люди добры, размышлял он. Я верил в доброту каждого человека в отдельности, верил, что ему по силам противостоять любым ударам судьбы, и ошибался, полагая, что никогда и никому на свете не удастся сделать из меня скотину. Но выходит, что он, Аннерс, ничуть не лучше других. Как только его чуточку прижало, выяснилось, что он на все способен. И чересчур подозрительным стал, и жалеть себя сверх меры научился, и семейную жизнь разрушил своим упрямством. А дошло до дела — оказалось, он и ударить может не задумываясь. Он по-прежнему напряженно вглядывался в одну точку, так что в конце концов на глаза навернулись слезы. Нет, довольно хныкать, не из-за чего хныкать, просто такие вот, брат, дела. Ты точно такая же свинья, как все, и в тебе совсем уже не осталось прежней теплоты и нежности. Хоть бы кто-нибудь из них поддержал меня, опять подумал он. Хоть бы кто-нибудь. Он осмотрелся вокруг, словно искал пусть даже малую толику нерастраченной честности и неугасшей доброты. Отодвинул в сторону стакан, положил на стол руки и склонил на них голову. Они правы: он самый ничтожный из ничтожнейших, и теперь ему хотелось только, чтобы можно было спокойно поплакаться. Никого он больше не любит — ни Уллу, ни ребят, ни Макса, ни Сусанну. Ни самого Аннерса. И никакого ему нет дела до раздавшихся в прихожей звуков, ведь к нему никто не заходит. И никакого дела до быстрых шагов по комнате и тяжелого дыхания за спиной. Но все-таки он поднял голову и увидел запыхавшегося, с испуганными глазами Тони. — Что случилось? — спросил он, невольно заражаясь страхом. — Что случилось, Тони? Никому он теперь не в силах помочь, да и желания помогать нет никакого, но придется. Он поднялся, шагнул к охваченному ужасом парню, и тот отпрянул назад. Когда же Тони наконец смог заговорить, в голосе его послышались хриплые, прерывистые нотки. — Увози ребенка, увози свою проклятую дочку, уезжай к чертовой матери! — Голос сорвался. — Уезжай к черту! Подросток повернулся и кинулся прочь. Он тоже побежал. Ноги сами несли его. Руки неожиданно задрожали, и он неловко взял дочку, поднял ее, выронил в кроватку, потом снова поднял и крепко прижал к себе. Он открывал двери плечом и захлопывал их ударом ноги. Рванул дверцу машины, осторожно уложил девочку на заднее сиденье и нервно заплакал, когда не смог сразу попасть ключом в замок зажигания и завести автомобиль. Дорога покачивалась перед глазами, исчезая под колесами, мелкие камешки стучали по дну, но постепенно он успокаивался и вел машину все увереннее. Он включил дворники, и с ветрового стекла исчезли капли дождя. Посмотрев в зеркало, убедился, что в темноте сзади никого нет, и прибавил скорость. Наверно, что-то интересное показывают по телевизору, и все сидят дома, подумал он, когда, въехав в поселок, спьяну резко вильнул через всю улицу. И это была единственная осознанная мысль, пришедшая ему в голову за время пути. Словно старая вьючная лошадь, машина сама нашла нужную улицу и дом, где жила нянька и откуда он несколько часов назад забрал ребенка. Он как должное воспринял свет в окнах и незапертые двери, которые открыл, снова помогая себе локтями и плечами. Со спящим ребенком на руках он пошел на звуки, и точно — по телевизору шел американский фильм. На экране стройные, красивые люди со стандартными улыбками на лицах и стаканами в руках изображали участников вечеринки. Женщина, что обычно присматривала за малышкой, и ее муж, удивительно, словно пара близнецов, похожие друг на друга, шагнули к нему и остановились, точно связанные неразрывными узами. А он как-то сразу ощутил царивший в комнате безмятежный покой. Диван, на котором они сидели, до того отчетливо запечатлелся в его сознании, что он надолго запомнит эти желто-черные клетки и будет вспоминать их, даже когда кошмар этого вечера исчезнет из его памяти. Он протянул им девочку. — Можно она переночует у вас сегодня? — услышал он собственный голос. — Ее хотели похитить. Они разом заговорили, а ему казалось, он слышит какой-то гул, сквозь который прорываются лишь отдельные слова, вроде «полиция», «присядьте», но он только качал головой, потому что ему еще предстояло заняться каким-то другим, более важным делом. Внезапно, будто его что-то ударило, он вспомнил о Тони и только теперь подумал, что следовало взять его с собой. — Если вы только согласитесь оставить ее на ночь... — быстро сказал он. — Мне нужно торопиться, там еще один ребенок. Он поспешно выбежал из дома и на обратном пути старался гнать машину на полной скорости, сознавая, что все равно едет недостаточно быстро. Только за поворотом, увидев, что на вершине холма неясно обозначились белые стены интерната, он сбавил скорость. Почти напротив входа в сад Макса и Сусанны желтый свет фар выхватил из темноты какой-то бесформенный предмет на дороге. Он склонился, бережно поднял его и так же бережно донес до дверей Сусанны. Сусанна вскрикнула, прижала руку ко рту и, всхлипнув, закусила губу. — Вызови «скорую», — попросил он. — Я сам с ним поеду. Ноги его задрожали, и он медленно опустился на ступеньки, все так же держа на руках свою тяжелую ношу. Кровь заливала ему одежду. Опьянение прошло, и он чувствовал только печаль, боль и благодарность. Он сидел, обнимал подростка, и казалось, это подросток обнимал его и поддерживал, а когда пришла «скорая», помог ему подняться на ноги. К. Анре Блом БАЛОВНИ СУДЬБЫ Персонажи этого романа не имеют живых прототипов. Все они порождены моей фантазией. Химмельсхольма, я думаю, вы на карте не найдете. По крайней мере того Химмельсхольма, который я описал. Хотя планировка и географические особенности одного шведского городка и были мною использованы. Жители этого городка поймут, о чем я говорю, если они прочтут эту книгу. Химмельсхольм позаимствовал у них также кое-какие особенности образа мыслей и поведения. Автор. K Arne Blom LYCKLIGT LOTTADE ©1976: K Arne Blom Almqvist & Wiksell Forlag AB, Stockholm Перевод со шведского К. Федоровой 1 Часы показывали ровно без четверти десять. Был теплый и очень ясный июльский вечер. Эрлинг Ричардссон сидел за коммутатором и разговаривал с женой. Речь шла об их семилетнем сыне. Мальчик болел свинкой. На входящей линии появился сигнал вызова. — Подожди минутку, — сказал Эрлинг. — Кто-то звонит. И, не дожидаясь согласия жены, отключил ее, воткнул штекер и нажал кнопку. — Полиция. — Привет. Это Борг из «Бладет». Ну, как сегодня? Тишь и благодать? — А, это ты! Один момент. Соединяю с дежурным. Ричардссон соединил Борга с инспектором Максом Ханссоном, который составлял дневной рапорт. — Дежурный инспектор Ханссон слушает, — сказал дежурный голосом, идущим, казалось, прямо из желудка. Во всяком случае, прозвучал он весьма гулко. — Привет. Это Борг. Есть что-нибудь? — Привет. Я как раз сижу над рапортом. Сейчас поглядим... 6.10 — угон машины в Нюхеме, 9.16 — ложная тревога в Коммерческом банке... не разобрались и подняли тревогу, 10.12 — несколько сопляков ограбили автомат со сладостями на Стургатан... — А чего-нибудь посущественнее нет? — прервал его Борг. Макс Ханссон имел обыкновение читать подряд весь список происшествий. Большей частью там не было ничего интересного для газетчиков. Но Ханссон строго придерживался порядка. И если репортеры звонили и спрашивали, не случилось ли чего существенного, о чем стоило бы написать, то Ханссон неизменно заставлял их выслушивать весь рапорт, содержащий, как правило, лишь малоинтересные сведения. Отчасти он так поступал назло газетчикам. Потому что Ханссон недолюбливал этот народ. Вечно они пристают, требуя материала для своих сообщений. Как будто полиция у них в услужении и обязана поставлять им новости. А случись у полиции какая промашка, они тут как тут, критикуют почем зря. По мнению Ханссона, сотрудничество между полицией и прессой было несколько односторонним: полиция должна быть к услугам прессы, когда бы ей это ни потребовалось, пресса же словно ничуть не заинтересована в сотрудничестве с полицией, напротив, газетчики охотно поносят полицию вообще и полицейских в частности; при первой возможности критикуют, ставят под сомнение. Да что там! Беззастенчиво клевещут! Зато когда полиции действительно требуется помощь со стороны так называемых официальных органов, тут журналисты становятся на дыбы, ссылаясь на указ о свободе печати и распоряжения об охране прав распространителей информации. Макс Ханссон обсуждал этот вопрос со своим начальством и получил разъяснение: нет, полиция — в том числе и Макс Ханссон — не имеет права отказать журналистам в предоставлении информации. И Макс Ханссон покорился. Но в отместку всякий раз зачитывал полный список происшествий за день. Это требовало времени. А происшествия обычно не представляли большого интереса. Так что репортерам было от чего впасть в тоску. Итак, Макс Ханссон продолжал читать рапорт. Прошло минут шесть, и вдруг Борг встрепенулся. — Что ты сказал? Отняли сумочку? А какие-нибудь подробности известны? Макс Ханссон вздохнул, достал сообщение о краже сумочки и начал пересказывать. Еще через четверть часа разговор закончился. Ханссон закурил сигарету и привел в порядок бумаги. Инспектору полиции Максу Ханссону тридцать семь лет. Он худой и высокий. Каштановые волосы довольно коротко подстрижены и зачесаны на косой пробор. Он посмотрел на стенные часы: почти половина одиннадцатого. До конца дежурства еще полчаса. А потом домой — и в постель. Может, еще пивка на сон грядущий.