Ну ладно, так и считай, если это для тебя столь важно. Согласись только, что все уже позади. Он кивнул и снова почувствовал себя лучше. Ему становилось легче при мысли, что когда-то все было хорошо. И в конце-то концов не ему первому предстоит развод. Каждый день разводятся. И еще вопрос, есть ли такие, кто не пережил этого. Даже среди тех, что остаются вместе. И вообще, можно ли всю жизнь любить одного и того же человека, можно ли требовать... Нет, «требовать» — не то слово. Ожидать, что можно любить одного и того же человека всю жизнь. Видимо, это просто никому не под силу, как бы этого ни хотелось, как бы настойчиво к этому ни стремились. Может, все дело в человеческой природе? И если эта теория справедлива — он щелкнул пальцами, — то он свое уже получил. Ее верная, преданная любовь — сколько там она его любила? — целых четыре года. Совсем не так плохо. И это тоже факт. Не все факты жестокие и грубые, есть среди них отрадные и приятные. Он отодвинул стакан, закурил, и приятная усталость разлилась по телу. Действительно, давно уже он не чувствовал себя так хорошо. И вдруг — нападение из-за угла, коварное, неожиданное, как удар ножом в спину. Кстати, о верности и преданности, а как насчет этих косынок? — прозвучал мягкий голос. Ну что, начнем? Какие косынки? — испуганно отозвался он. Ни о каких косынках ничего не знаю. Я только прошу, чтобы мне сохранили несколько иллюзий, разве это так много? И снова этот голос ниоткуда, терпеливый и почти дружелюбный: нет, ты прекрасно знаешь, что речь идет о ее косынках, которые она на цыганский манер стягивает узлом на затылке. И всякий раз, когда она ездит куда-нибудь без тебя или бывает на курсах, у нее появляется новая. И Йохан подарил ей однажды косынку. И разве ты не хотел бы похоронить в глубине своей памяти кое-какие злые слова? Да, точно, это тот веснушчатый, румяный сокурсник, двусмысленно улыбаясь, сказал тогда своим тягучим голосом: «А эта Улла, она ведь за косынку на все согласна!» Или ты совсем эти слова позабыл, а? Он сморщил лоб, напряженно вглядываясь в одну точку, все в душе успокоилось. Успокоилось, прояснилось, стало почти прозрачным. А потом снова, точно извиняясь: просто я считаю, что помнить нужно обо всем. И о косынках тоже. — Да ведь это не что иное, как трофеи, — прошептал он. — Своего рода наивные трофеи. Вот как? Ну и что? Действительно, что?.. А ничего. — — — — Есть желающие сыграть в карты? — спросил Бьёрн по обыкновению бодрым голосом и не заметил, что тишина в комнате отдыха была не такой, как всегда, и столь же необычен был разговор ребят. Не заметил, что собиралась гроза. Ничего не видит, подумал он, наугад взял с полки журнал, раскрыл его, но Микаэль, оказавшийся рядом, выхватил журнал у него из рук, перевернул и снова отдал ему. — Возьми журнал как следует: так ведь, наверно, и читать удобнее? Тони кивнул, глупо ухмыльнулся и отметил, что Микаэль остался рядом с ним. — Я и не знал, что ты марками интересуешься! — Ну и что? — сказал он. — Ты много чего не знаешь. Он перевернул страницу и стал рассматривать изображение какой-то венгерской марки. Марки его ни капли не интересовали, просто нужно чем-то занять руки. Комната отдыха была наполнена тревожным ожиданием, потому что после ужина Клэс рассказал кое-кому из ребят о том, что произойдет. И теперь все отчаянно старались сделать вид, будто ни о чем не догадываются, и каждое слово звучало от этого неестественно и фальшиво. Макс издалека бы это учуял, но Бьёрн только улыбался, держа в руках две колоды карт. Он все им разрешил — и пойти в кино, и взять свою машину. А когда они соберутся уходить, он еще и улыбнется своей широкой улыбкой, помашет здоровенной лапищей и пожелает приятно провести время. — Ну как, сыграем? Можно даже турнир устроить. — Да, — сказал Клэс. — Прекрасная идея. Устроим турнир. У нас еще больше часа до ухода. — Он подошел к шкафу и достал еще несколько колод. — Давайте разделимся, чтобы младшие не играли в одной команде. Ты и ты, — он указал на двух ребят из младшей группы, — Тони и я — одна команда. — Хорошо, — согласился Бьёрн. — Тогда Микаэль будет играть в команде номер два, Бондо — в команде номер три, а Вилли, — он на секунду задумался, словно не зная, что ему делать с долговязым практикантом, и наконец решил: — Вилли будет играть в команде Бондо. Я буду играть за последнюю команду. Карты у всех есть? Бьёрн довольно улыбнулся: похоже, дежурство будет не из трудных. Так и бывало всякий раз, когда Клэс не упрямился. Бьёрн надорвал пачку сигарет, улыбнулся еще шире. — Держите, ребята, я угощаю. Давайте приятно проведем этот вечер. — Бесподобно! — заявил Клэс. — Ей-богу, мы проведем его приятно. — Он бросил карты на стол: — Раздай, Тони, я сейчас. Он вышел и через некоторое время вернулся. Осторожно, стараясь не расплескать, поставил перед Бьёрном чашку кофе. — Чашечку кофе любимому учителю! — с преувеличенной почтительностью сказал он. Бьёрн засмеялся: — Это уже смахивает на подкуп. Ну что, начнем? Клэс тоже улыбнулся, вернулся на свое место, сел, взял карты, быстро заглянул в них, поменял несколько карт местами и приготовился к игре. — Твое слово, Тони! — Да, — сказал он, прислушиваясь к спокойным голосам занятых игрой ребят. А ведь иначе они бы сейчас злобно огрызались друг на друга, срывались на крик или молчали так угрожающе, напряженно и долго, что даже Бьёрн в конце концов понял бы эту тишину. Но Клэс знал, что нужно делать. — Твое слово, Тони! Он оторвался от карт и посмотрел ему в лицо. В узких глазах Клэса ни намека на то, что он может откликнуться на невысказанную просьбу. — Пас! — пробормотал он и снова спрятал глаза. — Вся карта у тебя. — Это уж точно, — подтвердил Клэс. — Что ж, будешь подыгрывать. В нем вдруг вспыхнула ненависть к этому парню, за которым он шел лишь потому, что он — Тони, а тот — Клэс. Внутри у него все задрожало, словно кто-то ударил по туго натянутым струнам. И по-детски категорично, разом отбросив все возможные доводы, он подумал, что ведь не Клэс навестил его в больнице. Не Бондо и не Микаэль. Он швырял двойки, тройки, четверки, а другие ходили с картинок. Не Бьёрн пришел к нему, не Макс и не Йохан. Пришел Аннерс. А больше никто не приходил. С его волос капало на одеяло, он взял стул, сел у постели и молча улыбался, потому что он, единственный из них, в состоянии понять, как ужасно плохо бывает иногда человеку. — Спокойно, спокойно! — сказал Клэс. — Ты ведь сам сдавал. В следующий раз придет карта получше. Он сильно, до боли, закусил губу и взял карты. Ходил, сбрасывал, брал взятки, мешал карты, раздавал, а часы между тем потихоньку тикали, безжалостно отсчитывая время, которого все меньше и меньше оставалось до той минуты, когда сперва Клэс, а за ним остальные подымутся и уйдут. Мочки ушей запылали. Он вспомнил: так бывало всегда, когда он шел за теми, другими. И с некоторым удивлением подумал, что не всегда делал это с охотой, хотя так плохо, как сейчас, не было никогда. А если не хочешь, если считаешь, что так нельзя? Что значит «нельзя»? — услышал он насмешливый голос. Что ты несешь? Разве кто-нибудь еще спрашивает, можно или нельзя? То-то. Чего ж ты тогда спрашиваешь? Он хотел одного: чтобы все поскорее кончилось, все-все на свете. Желудок судорожно сжался — как раз то, что нужно. Ускользнуть не удастся: они его не выпустят. Ну, а вдруг ему по нужде — не может же он наложить в штаны! Он жалобно посмотрел на Клэса, карты выпали из потной руки. — Черт, мне тут надо... И Клэс милостиво кивнул. Он снова был маленьким мальчиком, несчастным, запуганным сопляком, которому позволили выйти в туалет, и он заторопился, чтобы, не дай бог, чего не случилось по пороге, и был рад, что успел. Зловонная струя забулькала в унитазе, тело покрылось холодным потом. Никогда еще он не чувствовал себя таким больным, никогда еще ему не было так ужасно плохо. Товарищей не предают — это закон, давным-давно вбитый в голову высший закон. А если все-таки этот закон нарушить? Нет, я не смогу, выстукивали его зубы. Они ведь убьют меня за это. Он уже слишком долго в туалете, нужно возвращаться, не то Микаэль или Бондо придут за ним. Он встал, дернул за ручку. Девочка испугается, заплачет. Испугается? В лучшем случае они до смерти ее напугают, и никогда она этого не забудет. Ему стало жарко, точно поднялась температура. Он прислонился лбом к холодной трубе, соединявшей бачок с унитазом, обхватил ее обеими руками, все время думая о том, что слишком долго отсутствует и пора возвращаться к остальным. — Почему всегда именно я? — простонал он. — Почему именно я? — — — Но куда же мне тогда деваться? Этот вопрос возник перед ним, словно стена, когда другие проблемы были уже решены. Но он возник, и никуда от него не уйти. Но что же мне тогда делать? Ведь я не верю больше. Человек должен чем-то жить: верой, надеждой, ожиданием или хотя бы отблеском иллюзии. А если не осталось ничего — что тогда? Глядя в пространство перед собой, он машинально отпил из стакана. Я всегда верил, что человек по сути своей добр. В глубине души. Я всегда верил, что в сердце человека изначально заложена доброта, а не наоборот, как учит Библия. Что в глубине души, в самых ее истоках — если отбросить наши идиотские уловки, с помощью которых мы пытаемся защититься, — все мы порядочные и честные.