— — — — Ешь! — сказал Клэс, протягивая ему тарелку с яичницей. — Ладно, — ответил он, хотя собирался сказать, что не может. Не может есть яичницу, тем более сейчас, в этот вечер. Ни к чему на столе он еще не притронулся, просто сидел и ковырял кусок хлеба. Намазал маслом, потом часть масла снял. Не хочу есть, хотелось ему ответить. И ты не можешь заставить меня. Но понимал, что Клэс может. Узкие глаза неотступно следили за ним с того самого момента днем, когда были произнесены слова, поразившие его, точно удар под ложечку: «Итак, сегодня вечером. Выходим без двадцати девять». От Клэса не укрылось, что после обеда Тони несколько раз ходил в туалет и что он не притронулся к еде. Он проглотил слюну, рука с тарелкой дрогнула. Не хочет он этой яичницы, в нем все переворачивалось при одной мысли о ней. Поставить бы тарелку на стол и попросить кого-нибудь из сидящих рядом толкнуть Бьёрна, а когда тот оторвется от еды, сказать, что заболел, и уйти. Придется им тогда обойтись без него. Не могут же они потребовать, чтобы он шел с ними, раз уж он заболел. Но он понимал, что они и это могут и именно так и поступят. Тогда он сделал бутерброд с яичницей, отрезал маленький ломтик и проглотил, не жуя. Отрезал еще ломтик, с ужасом ожидая, когда желток густой массой растечется по тарелке. Ешь! — словно бы прозвучало на другой стороне стола. Глотай! Сегодня самый обычный вечер, смотри, не привлекай к себе внимания. Жри, тебе говорят! Он снова был маленьким мальчиком, сидящим в пустой столовой за бесконечно длинным столом. Перед ним тарелка и ложка, а рядом — застывший в грозном молчании воспитатель. Он сидит уже целую вечность и будет сидеть еще столько же, а сероватая масса в тарелке, сперва теплая и жидкая, теперь остыла и загустела. «Будешь сидеть, пока не съешь, — так было сказано. — Хоть раз-то надо тебе доказать, кто здесь сильнее!» Он начинал плакать, потом затихал и просто сидел, наклонив голову, а откуда-то издалека слышались привычные детдомовские звуки: звон посуды из кухни, крики детей и шаги взрослых по коридору. Точно он был в наказание оставлен в своей комнате. Воспитатель сидел молча, с трудом сдерживаясь, а потом внезапно протянул руку, поднес ложку к его губам и с силой пропихнул ее в рот. Сгусток холодной овсянки застрял в горле, из глаз брызнули слезы, он давился кашей, а рука воспитателя все сжимала и сжимала рот. В ушах стоял гул, сквозь который доносился хриплый голос: «Доказать тебе, кто сильнее!» «Доказать тебе», — беззвучно пронеслось над столом. Он проткнул желток, внутри у него все перевернулось, и он почувствовал, что побледнел. Лицо покрылось мертвенной бледностью, как днем, когда Клэс объявил, что сегодня все и произойдет. Потому что именно сегодня все удачно складывается. Макс после обеда уедет и вернется не раньше чем к утру, дежурит сегодня Бьёрн, а Клэс уже получил для всех четверых разрешение пойти в кино на девятичасовой сеанс и взять машину Бьёрна. «Значит, выезжаем ровно без двадцати девять, остановимся где-нибудь поблизости. Бондо вернется и вызовет его к телефону, а ты, Микаэль, сбегаешь за ребенком». Тогда-то он и ощутил, что у него похолодели щеки, а Клэс пробуравил его взглядом. «Черт возьми, что это с тобой?» — спросил он, и Тони поспешно ответил: дескать, ничего, порядок. Клэс не отвел глаз, продолжая внимательно разглядывать его. «Что ж, будем надеяться, — наконец процедил он. — А то худо тебе придется». С тех пор они следили за ним, один из них все время ходил за ним но пятам. Он чувствовал на себе их взгляды, и движения его стали скованными и неловкими, а голос то и дело срывался. Такое ощущение, будто его прижали к стене, лишив возможности пошевельнуться. Я не хочу, в панике думал он. Я не могу, не хочу ее обижать. Я все расскажу ему. Это уж слишком, я не хочу в этом участвовать. Он мне ничего не сделал. Какое же это все-таки свинство, черт бы их побрал... Они не оставляли его ни на минуту. Их взгляды точно приклеивались к нему, и, казалось, он беспрерывно слышит их голоса: «Не вздумай выкинуть номер. Ты с нами и будешь делать то же, что и мы. Нас должно быть много. Тебе что, больше всех надо? Считаешь себя лучше всех? Да кто ты, собственно, такой? Ты — это мы! Ты ничем не лучше нас, и нечего тут выказывать благородные чувства. Ну-ка, прими нормальный вид, а то всех выдашь. Ты ведь знаешь, что́ мы делаем с предателями, да? Знаешь? Вот и кончай! Улыбнись! Скажи что-нибудь! Закури! Будь таким, как всегда! О чем ты раньше-то думал? Сидишь здесь и всю дорогу кладешь в штаны, как распоследний сосунок. Мы бы тебя никогда не взяли. Но раз уж ты с нами, так теперь никуда не денешься!» Тихо, зло, угрожающе. Да кто ты такой, черт бы тебя взял?! Он разрезал выпуклый желток, и тот растекся по тарелке. Намазал его на хлеб, с трудом разжал зубы, прожевал, проглотил. В животе у него все запротестовало, точно напоминая обо всем, что ему когда-либо приходилось принимать и переваривать против воли. Бьёрн поднял голову, обвел взглядом сидящих за столом, прочистил языком десны и попросил передать жареную колбасу. Дурак этот Бьёрн, абсолютно безмозглый дурак, ни о чем не догадывается. Макс бы давно сообразил, и Йохан, и Аннерс. А этот нет. Лучшего дежурного на сегодня и не придумать. Начался дождь, за окнами сгущались осенние сумерки. Даже погода помогает Клэсу. Макс не сможет принять его требования, даже если захочет. Не сможет. А что тогда? А что обычно делают с заложниками? Клэс не остановится. Ничто не заставит его остановиться. Потому что ему нечего терять, размышлял он. Ему же безразлично, куда его потом отправят, просто до лампочки. Да еще эта идиотка сестра не захотела больше пускать его к себе. Он не знал, откуда взялась эта мысль, но неожиданно подумал, что тут есть какая-то связь: пока Клэс ездил к сестре, он не был так агрессивен и злобен, у него словно было какое-то преимущество перед остальными. Мышцы и нервы до предела напряглись. Он сидел, размазывал по хлебу отвратительную желтую массу и ел, размышляя о том, что существует какая-то странная, непонятная связь между тем, как к человеку относятся, и тем, как он относится к другим, между тем, чего люди ждут от человека, и его поступками. И снова ощутил на шее доверчивые руки ребенка. Через два с половиной часа, ровно через два с половиной часа. Надо же быть таким распоследним слюнтяем и позволять другим решать, что тебе делать. И говорить. И думать. Ты ведь знаешь, как поступают с предателями, да? Ты ведь не такой дурак, чтобы наколоть нас, верно? Тихо, беззвучно, злобно. Я же ничего не сказал, кричало в нем все. Так? Выбора у меня нет, понятно? Так по крайней мере оставьте меня в покое. Я сделаю все, что вы потребуете, а как же иначе? — Держи! — громко сказал Клэс и протянул ему блюдце с паштетом. — Ешь, Тони Малыш! — — — Малышка спала, вокруг было тихо и мирно. Неожиданно он и сам успокоился, на душе сразу полегчало. Он отхлебнул виски и улыбнулся сам себе, этому Аннерсу с бутылкой. Да, да, все в порядке: он понял, в чем дело, удивительно лишь, почему раньше не догадался. Все так просто, так элементарно просто. Нужно только познать суть происходящего, и тогда самое худшее останется позади и будет легче. Давно уже ему не было так хорошо, а он-то думал, что будет сидеть и плакаться самому себе. Нет, незачем больше хныкать... мыкать... Как же там было: «Не надо больше хныкать... мыкать...»? Старая песенка, он знал ее когда-то. Мелодия помнилась, а слова забылись. Там было не «хныкать», а другое слово, хотя все равно, и так сойдет. Он напевал про себя, чтобы не разбудить малышку. Не надо больше хныкать... мыкать... Пора закругляться. Он хотел уехать отсюда. Завтра собирался поговорить об этом с Максом. Ведь факт: он потерпел здесь поражение, самое настоящее, решительное поражение. Он усмехнулся. Куда уж решительнее. А работа — она везде есть, не только тут. Разве место менять запрещено? — Бежать? Это слово он произнес громко, немного посмаковал его и широко взмахнул рукой: ну и что, пусть будет так, раз уж ты предпочитаешь это слово, мне безразлично, давай не будем ссориться из-за такого пустяка. Он сделал еще глоток, держа стакан обеими руками, как ребенок держит свою бутылочку. Итак, уехать. И настраиваться на то, что уехать, возможно, придется и с нового места. И со следующего. Вот оно как, и ничего тут не поделаешь. Кто-то ведь должен расплачиваться за ошибки, собственные и чужие. Янус за свою жизнь наверняка поменял огромное множество мест. Добрый, старый Янус. Он был порядочный человек. Жаль, что ты тогда не познакомился с ним поближе. Сейчас-то уж поздно. Итак, уехать. А теперь Улла. Да, да, теперь о ней. Если честно... Он задумался. Откровенно говоря, все у них полетело к черту, она его больше не любит. Любит. Ей-богу, странное слово. Слишком уж оно высокопарное и в этой ситуации претенциозное. Он отмахнулся от него движением руки: сейчас не время для неточных слов. Нравится — это, пожалуй, лучше... И все-таки... не намного лучше. Не хочет больше спать со мной — вот это самое подходящее. Потому что... Нет, это слишком. Пора кончать с этим словоблудием. Можно и остановиться. По разного рода причинам моя жена больше не хочет спать со мной. А из этого, естественно, следует... Но я хочу сохранить Лену — о другом и речи быть не может, я ведь больше люблю девочку. Она должна заплатить за свободу, которую получит. Он сидел, уставившись в одну точку. А ведь все у них с Уллой было хорошо, и не так давно. И может быть, когда-нибудь снова будет хорошо. Нет, хватит. Не стоит предаваться иллюзиям. Только факты. Он снова хлебнул виски в надежде, что опьянение вернет ему прежнюю легкость. Конечно же, им следует развестись. Боже мой, ведь люди всегда расходились и каждый день расходятся. От этого не умирают. А может, умирают? Послушай, — он со знанием дела объяснял этому тугодуму Аннерсу, который иногда с трудом воспринимает элементарные вещи, — ведь это самая обычная история: один уже не любит, а другой всеми силами старается его удержать. А что в результате? Ничего. Просто он затягивает игру, которая давно уже проиграна. Ясно, что чем раньше кончить игру, тем лучше, это-то ты понимаешь? Он кивнул: да, да, прекрасно понимаю, но... Что «но»? Но по крайней мере имеешь ведь право считать, что когда-то тебе тоже было хорошо. Пусть и недолго. Было все же светлое, хорошее время, счастливый, безоблачный период в жизни. О нем можно вспоминать и радоваться воспоминаниям. Ведь на это-то имеешь право? Он медленно сделал глоток и пожал плечами.