После уроков он некоторое время в нерешительности стоял у окна и смотрел на мокрый от дождя пустой двор, не отдавая себе отчета, зачем задержался. Нужно идти домой. Вернее, ехать в поселок и забрать у няньки малышку. — Ладно, надо ехать, — проговорил он вслух. И не двинулся с места. А немного спустя обнаружил, что прошел по двору, поднялся по лестнице и идет по коридору в кабинет, сам не зная зачем. Нет, с Максом он говорить не собирался, потому что Макс минут десять как уехал. Уехал читать лекцию, куда-то далеко. И вернется домой не раньше чем поздно вечером или ночью. И это Макс тоже умел: читать публичные лекции. В кабинете никого не было. Он уселся на стул для посетителей и закурил. Удивительно, но то, что он ударил воспитанника, не вызвало никакой особой реакции. Все последние дни он то со страхом думал об этом, то забывал. Наутро после происшествия он зашел в интернат и отпросился у Макса: дочка заболела. Макс, читавший какие-то бумаги, оторвался от них, исподлобья взглянул на него и потер подбородок. — Можешь побыть дома несколько дней, пока она не поправится, — сказал Макс и снова углубился в работу, а он стоял перед ним, точно ожидающий взбучки школьник. Однако ни слова больше сказано не было, и он пошел домой, позвонил в поселок хозяину магазина, у которого обычно покупал продукты, и заказал кое-что на дом: яйца, маргарин, кофе и пиво. И еще фруктовой воды для малышки. А в конце, когда торговец повторял заказ, добавил, словно это только что пришло ему в голову: — Да, кстати, еще бутылку виски. Он прикончил эту бутылку за два дня. Сон девочки стал спокойнее, она просыпалась лишь изредка, и тогда он готовил ей еду и с помощью различных ухищрений заставлял принимать лекарство, которое не без труда достал в тот злополучный вечер уже после закрытия аптеки. И вот сегодня утром девочка была совсем здорова, он отвез ее в поселок к няньке и вышел на работу. В интернате все как обычно. Он, видимо, уже притерпелся к испытующим взглядам коллег и насмешкам ребят, и день, проведенный словно в зыбком тумане, показался ему самым обыкновенным. Он даже подумал, что, возможно — а почему бы и нет? — Клэс воспринял его грубую выходку как наиболее понятный способ общения, а коллеги решили оставить замечания при себе до следующего педсовета. Вот ведь как получается — не всякое событие имеет такое большое значение, какое ему приписывают. Вот, например, малышка заболела, а как быстро выздоровела — и чего, собственно, было так волноваться? Или история с проигрывателем. Какой значительной она представлялась всего несколько месяцев назад. А потом Макс просто принес однажды новый проигрыватель, поставил его в комнате отдыха и заметил, что кое-кто из ребят внес свою долю, значит, все в порядке. Кстати, насколько ему известно, никто к этому проигрывателю и не притронулся, так что... А меня вот, только и оставалось думать ему, взяли и продали, и никто теперь уж не помнит зачем. Вошел Йохан, слегка удивившись, поглядел на него, повернулся спиной и начал искать что-то на полке, быстро водя пальцами по корешкам книг. Какого черта ты здесь сидишь? — словно говорила его вызывающая поза. Почему не идешь домой? И он так же беззвучно ответил, что сам не имеет об этом ни малейшего понятия. А может, он и в самом деле сидит здесь исключительно ради того, чтобы протянуть время, а потом съездить в поселок и купить бутылку виски, понимая, как это бездарно — поступать таким банальнейшим образом. К тому же Йохан ему не нравился. Как-то раз он подарил Улле косынку. Смешно, конечно, не любить его из-за этого, но мало ли что может показаться смешным. На столе лежал ластик. Он взял его, разломил пополам и принялся рвать на мелкие кусочки, а потом крошить их. Очевидно, Йохан нашел нужную книгу, во всяком случае, он секунду рассматривал его, стоя с книгой в руке, потом повернулся и вышел. А вскоре в комнату вошла Сусанна. Наверно, он ее позвал: дескать, этот Аннерс сидит в кабинете и не лучше ли уговорить его пойти домой. Он сейчас в таком состоянии, что оставлять его одного нельзя: кто знает, что он выкинет. Она тоже повернулась к нему спиной и стала искать на полке книгу. Не очень-то они изобретательны. — По-моему, Йохан ее уже взял. — Что взял? — Книгу, которую ты ищешь. Она прекратила спектакль и села на стул напротив. — Аннерс, — сказала она, и в ту же минуту он понял, зачем здесь сидит. — Приходи вечером ко мне, — попросил он, — ненадолго. Может, придешь, Сусанна? Лицо ее приняло страдальческое выражение. В последнее время на лицах людей, разговаривавших с ним, часто появлялось такое выражение. — Так ты не придешь, Сусанна? — Не глупи, Аннерс. — Выпьем по чашке кофе. Или чаю — ты ведь больше чай любишь. Я для тебя приготовлю чай. — Ты же прекрасно знаешь, что Макс уехал. — При чем здесь Макс? — Ему бы не понравилось. Да и как я оставлю детей? — А когда они заснут, — попросил он. — Ты же не нужна им будешь. Ну, на часик хотя бы. Она медленно покачала головой: — Нет, Аннерс, я... я не могу. По ее сочувственной улыбке он понял, что она истолковала его слова превратно. Вспомнил все эти встречи, праздники — словно целая вечность прошла с тех пор, — вспомнил, как гулял с Сусанной в саду, держа ее за руку, и как она нежно и неожиданно пылко целовала его. Он улыбнулся: все это было в какой-то другой жизни. — Я только хотел поговорить с тобой, — сказал он. — Боже мой, Сусанна, разве мы не можем просто посидеть и поговорить? — Но зачем? Почему вдруг? Он взял ее за запястье, но она отдернула руку: снова не поняла. Потому что так невыносимо сидеть и напиваться в одиночку. Плакаться самому себе. Противно. Неужели ты не можешь этого понять? — Мне нужно, чтобы рядом был кто-нибудь, с кем можно поговорить, — пробормотал он. — Ты можешь поговорить с Йоханом. Или с кем-нибудь другим. И ты меня предала, подумал он. Все вы меня предали. Он сосредоточенно разглядывал разбросанные по столу кусочки красной резинки. Все до одного. Тишина и молчание как невидимая преграда между ними. Нехорошая тишина. Удивительно, иногда молчание двух людей может быть спокойным и добрым, а иногда невыносимо мучительным. Она торопится, а он сидит и цепляется за нее, как капризный ребенок, которому сказали «нет». — Мне действительно надо кое-что сделать, — начала она. — Вот как? Твое счастье. Уходи же, умолял ее беспокойный взгляд. Не мучь меня. — То есть я хочу сказать, — кивнул он, как бы подтверждая свои слова, — что очень хорошо, когда человеку есть чем заняться. И приятно заниматься своими делами. А потом радоваться тому, что сделано. Я-то больше не могу так, по крайней мере сейчас, но хорошо знаю, как это бывает. Сидишь и работаешь с пленкой. Решаешь, как лучше смонтировать кадры. С головой уходишь в благодарную работу. Или читаешь книжку. Знаешь, это уж совсем идиотизм, но я сейчас, ей-богу, ничего читать не могу, не разбираю, что написано, смысл до меня не доходит. А сидеть одному и пить весь вечер напролет так ужасно одиноко, так жутко. Она пыталась разогнуть скрепку. Потом сказала, чтобы прорвать молчание: — От Уллы было что-нибудь? — Да, да. — Он вспомнил глянцевую открытку с яркими средиземноморскими красками и процитировал на память: — С ее мамой так здорово путешествовать, они прекрасно отдыхают, она лет на двадцать помолодела. Быстрый внимательный взгляд Сусанны. Немного погодя снова ее голос: — Тебе ведь еще за Леной нужно? — Да, да, конечно, нужно. И ужин приготовить, — с изощренной хитростью сказал он. — Нам ведь и поесть надо. Он выжидал, но она сидела, глядя в пол, и не сказала, что они могли бы поужинать вместе, как бывало в старые времена. Лена и близнецы возились бы рядом на полу, на столе стояли бы свечи и бутылка вина. Лену бы уложили спать на кушетку в одной из комнат, а потом, убрав посуду, они сели бы за круглый стол, выпили кофе и по рюмочке чего-нибудь крепкого. — Нет, — сказал он, — Конечно, нет. — А потом: — Значит, ты считаешь, мне пора за Леной? — Тебе не кажется, что это просто необходимо? Он улыбнулся. — Ты всегда такая чуткая, Сусанна, — сказал он. — Чуткая и отзывчивая. И, пожалуй, чересчур осторожная. Вернулся Йохан. На сей раз он комедию не ломал. Прислонился спиной к полке и стоял, скрестив руки на груди, с таким видом, точно ему некуда торопиться. Или как будто обещал вернуться, если этот Аннерс добровольно не уберется из кабинета и не перестанет действовать всем на нервы. Он попытался поймать ее взгляд, но она отвела глаза, на щеках ее проступил тонкий румянец. Сусанна. В саду Бьёрна или Макса или в его саду. Сусанна обнимает его, зарывшись пальцами в его волосы. Поцелуи Сусанны. Ее полный сочувствия, опечаленный взгляд, ее попытка поддержать его: «Аннерс имеет в виду...» Йохан переступил с ноги на ногу. Выжидательно. Готов вмешаться, если он попытается обидеть Сусанну. — А это что, тоже необходимо? — вырвалось у него. — Так, что ли, продажная ты душонка? Йохан шагнул ему навстречу. Он резко поднялся и плечом распахнул дверь, не решаясь вытащить из карманов сжатые кулаки. В страхе, что снова ударит прямо в эту улыбку, таящуюся в презрительно загнутых кверху уголках губ.