— Именно с этой целью мы их и организуем. Чтобы все время быть вместе с ребятами, жить общими интересами, установить более тесные отношения. Потому-то он и должен был поехать с ними. Со своими ребятами. И Максу следовало отправить в поездку его, дать ему возможность выправить положение. К тому же еще вопрос, так ли блестяще прошла поездка, как Бьёрн здесь расписывал. Разве он в подобных вещах разбирается? Видит только то, что на поверхности, только то, что хочет видеть, по большей части смешное. Вот и сейчас перечислил целый ряд забавных эпизодов, сопровождая свой рассказ взрывами хохота: ах, как весело было! Ах, как здорово! А Айлер сидел и улыбался, едва заметно, осторожно: действительно все было прекрасно! Да и Макс, внимательно слушая отчет, несколько раз одобрительно кивнул: здо́рово, ребята! Отличная работа! Разве он ни о чем не догадывается? Ничего не понимает? Разве не он сам однажды в минуту откровенности сказал, что Бьёрн абсолютно ни в чем не сечет? «Он абсолютно ни в чем не сечет, — сказал тогда Макс, — но он отличный парень». Бьёрн, который во многом не разбирался, и Айлер, привыкший держать свое мнение при себе. Вот кого предпочли ему, ни на что теперь не годному Аннерсу. Остается только сидеть и беспомощно теребить бороду. Термосы с кофе еще раз прошли по кругу, все закурили. Бьёрн закончил свое сообщение, и Макс развернул лежавшую перед ним газету. Внизу на первой странице была напечатана короткая заметка о двух подростках из исправительного дома, угнавших машину и попавших в аварию. Все уже были в курсе, и, когда Макс, желая привлечь внимание, легонько щелкнул по газетному листу, тут же отозвалась Лиза. — Несчастные ребята, — начала она, но Макс остановил ее: он совсем не к тому завел этот разговор. Макс сидел на своем обычном месте, под картиной с грациозно изогнувшимися над водой фламинго. Вид у него был довольный. — А вы не задумывались, — сказал он, — что вот уже полгода никто из наших не убегал? Последний раз это было весной. — Да, — проговорила Сусанна. — В ту ночь, помнишь... Но Макс прервал и ее. — Конечно, помню. Но я сейчас о другом. Ведь действительно уже полгода никто из наших не убегал. Больше того, даже попыток не было в последние несколько месяцев. Да, в последний раз это случилось весной. Ту ночь они — Макс, Сусанна и он — просидели в кабинете Макса и бесконечно долгие часы со страхом ждали известия о том, что с Клэсом и Микаэлем случилось несчастье. Все трое не сводили глаз с телефона, точно хотели заставить его зазвонить. Побледневший от волнения Макс примостился на краешке стула, но, не в силах усидеть на месте, поднялся и начал ходить взад-вперед по комнате, пока Сусанна не остановила его и не попросила сесть. Тогда он снова опустился на самый краешек стула, но тут же вскочил и принялся беспокойно сновать от двери к окну и обратно. Когда нести добровольную вахту в наэлектризованном страхом кабинете стало совсем уж невмоготу, каждый по очереди выдумал повод, чтобы хоть на время покинуть свой пост. Сусанна вспомнила, что нужно посмотреть, не проснулись ли близнецы, а сам он ненадолго сбегал домой предупредить Уллу, чтобы она не ждала его и ложилась, что она, собственно, давно уже сделала. Потом они опять собрались вместе. Притихшие, они возвращались в кабинет, словно входя в больничную палату, переглядывались, бросали короткий взгляд на телефон и усаживались ждать. Точно родственники у постели больного — так сблизились они в ту ночь. Потом Сусанна принесла кофе и тарелку с бутербродами, все с жадностью набросились на еду и на время почти забыли о телефоне и о ребятах, а чуть позже Макс сказал, что вообще-то от них теперь уже ничего не зависит, поскольку этим делом занялась полиция, и, собственно, не имеет смысла сидеть здесь всем троим; но Сусанна ответила, чтобы он не глупил, и они продолжали ждать. В середине ночи наступил момент, когда уже не стало сил курить, в горле саднило от табачного дыма, глаза слипались. Они клевали носом и тут же, как от толчка, просыпались. Тогда Макс принес пива и бутылку водки, а немного погодя несмело, будто проверяя, не слишком ли еще рано, запели первые птицы. И наконец раздался оглушительный звонок. Макс резко отодвинул стакан, поднялся, но все-таки подождал, пока трубку возьмет Сусанна. Вернее, они оба подождали, пока она возьмет трубку, и после следили, как меняется выражение ее лица. Мало-помалу тревожные морщинки возле глаз и рта разгладились, она заулыбалась и отвечала в черную трубку все более уверенно и бодро. Закончив разговор, она повернулась к ним и провела руками по бедрам, словно что-то стряхивая. «Далеко, однако, они удрали, но скоро их привезут, примерно через час. На них ни царапины. Ну, а машина, конечно, вдребезги». Все трое облегченно рассмеялись, и Макс отвинтил пробку. «Давайте еще по одной, ей-богу, мы заслужили!» Да, конечно же, он хорошо помнил, как все было в последний раз. И сейчас ему казалось, что он был очень счастлив в ту ночь. И в то утро, когда они на крыльце встречали усталых и несколько сконфуженных ребят. Макс схватил Клэса за шиворот: «Отправляйтесь с Сусанной на кухню завтракать, а потом живо в постель, — отсыпаться. — И, не отпуская его, отеческим тоном добавил: — Дурачье, вы что же, думаете, вам где-нибудь будет лучше?» Сусанна, видимо тоже вспомнив тот случай, улыбнулась ему через стол. А Макс продолжал: — Ну что ж, отлично. Мне кажется, мы можем записать себе в актив, что все это время никто из наших даже не пытался бежать. Не значит ли это, что мы на правильном пути, что нам удалось создать ребятам надлежащие условия? В следующий раз, когда приедут проверять их работу, Макс козырнет этим. Засунув большие пальцы за пояс брюк, покачиваясь на носках, он скажет, что воспитанники из интерната не убегают, это полностью исключено, пройденный этап. А если кто-нибудь спросит почему, он с широкой улыбкой ответит, что, естественно, это во многом объясняется прекрасными взаимоотношениями среди педагогов и сложившейся в коллективе рабочей атмосферой. — Я считаю, мы вправе гордиться собой, — сказал Макс и потянулся так, что хрустнули кости. — Это говорит о том, что ребятам у нас теперь нравится. Лучше бы ты заткнулся, предупредил он про себя Макса. Лучше бы ты заткнулся, а то несешь тут... Макс улыбнулся, и все с готовностью откликнулись на его улыбку. Во дворе, у стены, сидели ребята и курили. Йохан вышел проверить, чем они там занимаются, остановился рядом, прислонившись все к той же стене, сказал что-то, и Клэс ухмыльнулся. — Не пора ли нам собраться как-нибудь вечерком? — спросила Лиза. — Твоя очередь, Айлер, гостей принимать. — Э-э... разве? Очень может быть. — У тебя ведь, кажется, скоро день рождения, — заметил Макс. — Вот и повод собраться. — Да, но... хорошо. Все засмеялись. Непринужденно, весело проходил педсовет, а вскоре они устроят вечеринку, выпьют немного, будут смеяться, радуясь, что все они такие замечательные люди и квалифицированные педагоги, понимающие толк в своем деле. — А знаешь, почему они убегают? — Они не убегают, Аннерс. — Макс сидел, откинувшись на спинку стула, улыбающийся, довольный. — Они не убегают. — А когда убегут, знаешь почему? — А ты знаешь? — Да. Сказать? — Если это для тебя так важно. — Вот именно. Они это делают ради острых ощущений, ради развлечения, для того чтобы оказаться в центре внимания, почувствовать себя в гуще событий. Они разрабатывают план побега, а потом осуществляют его, потому что им необходимо чем-нибудь заняться, дать выход накопившейся энергии. — Но ведь они не убегают. — Да, потому что с недавних пор в этом отпала необходимость. Зачем им убегать, если они вполне могут удовлетворить эти свои потребности здесь. В интернате. — Каким образом? — уже менее благодушно спросил Макс. Да и остальные забеспокоились: что ему взбрело в голову? Что это он вдруг затеял? Сусанна едва заметно покачала головой: перестань, Аннерс, это глупо. Что ж, вполне возможно, что и глупо. Но ведь этот деятель норовит сейчас убедить себя самого и всех вас, что только благодаря вашим выдающимся педагогическим способностям и высоким человеческим качествам ребята не удирают... Черт возьми, да зачем им убегать, когда и тут есть чем поразвлечься. Черта с два вы вмешаетесь и прекратите эти забавы. Черта с два будете настолько глупы. Вам ведь удобно иметь под боком такого, как я. Вот он сейчас сидит и делает вид, будто не понимает, о чем я говорю, хотя на самом деле прекрасно все понимает. Не знаю, как вы, а уж он-то понимает, что происходит. Скотина он, Сусанна, и мне придется сказать ему это. Он поймал на себе взгляд Сусанны и словно бы опять ощутил ласковые прикосновения ее пальцев и услышал ее слова: «Но обращай внимания, Аннерс, это все пустяки». Он невольно подумал, что в их отношении к нему всегда было что-то, чего он не мог понять. Даже в старые, добрые времена, когда он играл роль простую и легкую. Вспомнил, как, бывало, собравшись вечером за бутылкой вина, они сидели, разговаривали, шумели, смеялись — Макс, Сусанна, Бьёрн, Лиза, Йохан, Улла, он сам, старики, дольше остальных знавшие друг друга. И как за их подчеркнуто доброжелательным отношением к нему — такому милому, всегда и на все времена доброму и отзывчивому, во всех отношениях прекрасному человеку и коллеге — проглядывали непонятное, скрытое раздражение и неприязнь, как в привычно добродушных шуточках проскальзывали резкие, враждебные нотки. «Аннерс такой милый, — говорил кто-нибудь из них, — с ума можно сойти». Или: «Наш Аннерс до того добрый, что рядом с ним чувствуешь себя настоящим садистом». И они громко смеялись над его добротой, чтобы на следующий же день как ни в чем не бывало воспользоваться ею в своих интересах. Их непонятная враждебность огорчала его, и, случалось, он уходил в другую комнату или в сад. Так терпеливый пес долго позволяет расшалившимся детям терзать себя, а потом, вырвавшись от них, убегает, пораженный внезапной жестокостью. И тогда за ним выбегала Сусанна, единственный раскаявшийся в жестокосердии ребенок. Она обнимала его, гладила по волосам и уговаривала не обижаться: «Это ведь просто шутки. Не обращай внимания, Аннерс. Ты же знаешь, все мы ужасно любим тебя». И по своей доброте он мало-помалу начинал верить ей. Он поискал ее взгляд, но она больше не смотрела на него, сидела, наклонив голову, зажав в руке спичечный коробок, понимая, что сейчас последует безобразная, унизительная ссора между ним и Максом и они выплеснут друг на друга поток обидных, роковых слов. Сейчас ей не взять его за руку, чтобы отвести в комнату к остальным, но вид ее беззащитно склоненной девичьей шеи заставил его сдержаться, и готовые вырваться слова комком боли так и застряли в горле. Черт возьми, Сусанна, черт возьми! Макс сложил газету. — Ну, не знаю... Тебе непременно еще что-нибудь нужно сказать? Или на этом закончим? — Закончим, — пробормотал он, резко поднялся и сбежал. Он бежал через двор, чувствуя на себе взгляды ребят и слыша за спиной их смех, по дороге мимо дома Сусанны и Макса, мимо дома Бьёрна, дальше, к своему, который всегда казался ему самым красивым из всех. Свернув за угол, он увидел рядом со своей машиной маленький красный «фиат» и с отчаянием подумал, что они отрезали ему все пути. Улла встретила его неестественной, фальшивой, незнакомой улыбкой, обняла. — Это Аннерс, — крикнула она в открытую дверь террасы, будто в его возвращении домой было что-то необычное и странное. И снова с улыбкой посмотрела на него: — Представляешь, мама приехала! Только я домой вернулась, не прошло и получаса — машина подъезжает, смотрю — мама. Ей вдруг захотелось навестить нас. Прекрасная идея, как ты считаешь? — Она неуверенно улыбнулась. Ты уж веди себя, пожалуйста, прилично при маме, просила эта улыбка. Он высвободился из ее объятий. — Разве мы уже не в состоянии сами разобраться в своих делах? — устало сказал он. — Обязательно нужно было вызывать ее. — — — — В поселок никому не нужно? — спросил Клэc. — У меня сигареты кончились. И тогда вызвался он. Конечно же, вызвался он. Хотя ни особых дел в поселке, ни большого желания ехать e него не было. К тому же единственным средством передвижения, которым он мог воспользоваться, оставался старый велосипед, так как интернатский мопед был сломан, а ремонтировать его никто не собирался. — Я могу съездить, — сказал он, и Клэс кивнул: дескать, порядок. — И прихвати пивка на вечер, ладно? Значит, четыре бутылки, по одной для Клэса, для него, Микаэля и Бондо. Но главное, для Клэса и для него. Так уж обернулось, что именно он как-то незаметно стал правой рукой Клэса. Клэс обращался в первую очередь к нему, и когда они рассаживались возле стены, садился с ним рядом. В первый раз Тони решил, что произошло недоразумение. Он по обыкновению сидел в самом конце, среди подпевал и статистов, как вдруг Клэс подошел и остановился перед ним. — Ну-ка, подвиньтесь, черти, я хочу сесть рядом с нашим Тони Малышом. Ребята зашевелились, освобождая место для Клэса, а Тони, пытаясь сделать вид, будто ничего особенного не произошло, внутренне ликовал: черт возьми, со мной, рядом со мной захотел он сесть! И поспешил предложить Клэсу сигарету.