И его собственный безмолвный ответ: я ведь не просил тебя, чего ж ты пришел? Приди вместо тебя кто другой, все было бы совсем иначе. — Вид у тебя вполне здоровый, наверно, еще несколько дней — и ты дома. — Наверно, — сказал он. И тут вмешалась старуха. — Да, дело идет на поправку, — согласилась она. — А на первых порах вид у него, по правде сказать, был никудышный. Вовремя ему операцию сделали. — Он уже и есть начал, — добавил подмастерье и отложил в сторону журнал, с интересом наблюдая за происходящим. — Вот и хорошо, — улыбнулся Аннерс. Ему стало совсем не по себе, он заворочался, и у него разболелся шов. — Тебе больно двигаться? — Да нет, не очень. — Больно, — сказала старуха. — Мы-то знаем, что больно, но он у нас храбрец. — Ага, он не хнычет, — сказал подмастерье. Не могут они, что ли, помолчать?! — Ты, наверно, знаешь, что наши уехали? — Да, конечно, знаю. — Только мы с тобой тут остались. — А он собирался куда-нибудь ехать? — спросил подмастерье. — Да, в Норвегию, — ответил Аннерс. — Вместе с классом. Вместе с классом! Что ж, можно и так называть. Представить дело так, будто речь идет о самой обычной школе. Будто им неизвестно, откуда он. — А он ничего об этом не говорил. — Вот как? Охотно верю. Старуха повернула голову. — Выходит, у него еще и поездка в Норвегию сорвалась? Да, не повезло парню. — Не повезло, — улыбнулся Аннерс такой же жалкой улыбкой, как в тот раз, когда возвращал сигареты. — Он, по правде сказать, не слишком разговорчив, — продолжал подмастерье. — Он и у вас такой? — Я как-то об этом не думал. Ты ведь у нас не молчун, Тони? — Не знаю, — пробормотал он, разглядывая светло-зеленую стену. Некоторое время стояла тишина. Потом старик закашлялся. — А как Герман поживает? — Герман? Да... — Что-нибудь случилось? Он заболел? — Нет, нет. Судороги у него были, и, кажется, он немного простудился. Стареет. Возникла неловкая, таившая страх пауза. Потом снова раздался испуганный голос старика: — Вот увидишь, мать, он поправится, наверняка скоро выздоровеет, это не от старости. — И немного погодя: — Ведь верно, мать, а? — Да, да, верно. Такая собака может очень долго прожить, если, конечно, за ней как следует ухаживать. — Ну, за нашей-то присмотр хороший. Ты о ней так заботишься. — А я как-то был у вас в интернате, — пустился в воспоминания подмастерье, — несколько лет назад. Я тогда еще в школе учился. Мы сперва в футбол играли, а потом, кажется, какой-то фильм смотрели. — Да, мы иногда приглашаем гостей, — сказал Аннерс. — Чтоб интернатские могли пообщаться с такими, как мы? Аннерс бросил быстрый взгляд на Тони и деланно засмеялся. — Вот уж не знаю, скорее, для того, чтобы наши ребята могли хоть иногда сыграть в футбол с другими. Стена как была, так и осталась бледно-зеленой. — А им хорошо там у вас? Я имею в виду, вы там для них столько всего делаете и вообще... — Ты лучше у Тони спроси. Надеюсь, что хорошо. А тебя с чем положили? — Почки. Это надолго — успею прочитать целую кучу. А бывает, что они из интерната сбегают? — По-моему, ты слишком много читаешь. Ну, мне, пожалуй, пора. Что ж, Тони, давай выздоравливай! И опять эта судорожная улыбка. Если уж не можешь не нервничать, так хоть не улыбайся. Да еще руку тянешь на глазах у этих. Видишь, как он устроился, на локоть оперся, а те, старые, с другой стороны пялятся. Он нехотя тоже протянул руку. — Не унывай, Тони! — Спасибо! Ему хотелось отдернуть руку: неловко было ощущать теплое рукопожатие Аннерса. И нечестно по отношению к своим. И удивительно приятно прощаться за руку. Пусть даже с Аннерсом. — Привет передать? — Конечно. И спасибо Максу за цветы. — Обязательно. — Еще одно крепкое рукопожатие. — До свидания, Тони! Аннерс кивнул остальным, у двери обернулся и помахал рукой. И он, неожиданно для себя, с готовностью поднял руку и помахал в ответ. — Это твой учитель? — полюбопытствовал подмастерье. Он кивнул. Старуха дружески улыбнулась ему: вот и к тебе приходили. — Слушай, — снова начал подмастерье, — а он довольно... — Сволочь он! — сказал Тони. 5 — Смирные такие, прямо ягнята, — рассказывал Бьёрн. — Все шло как по маслу. Слушались всю дорогу, очень легко было, даже не верится. Вот, например, раз вечером... Он сидел и теребил бороду, а Бьёрн докладывал, как удачно прошла поездка в Норвегию. Он пощипывал бороду указательным и большим пальцами левой руки, прекрасно сознавая, до чего глупо это выглядит со стороны. «Оставь бороду в покое, — обычно с раздражением говорила Улла. — Или сбрей ее». И он оставлял бороду в покое, но немного погодя пальцы снова непроизвольно тянулись к ней. Эту привычку он усвоил совсем недавно и сейчас размышлял о том, что так оно и бывает: очень легко приобрести ту или иную смешную привычку, вернее, привычку, которая, что бы ты ни делал, еще больше подчеркивает в тебе смешное. А может быть, это своего рода защитная реакция, неуклюжая, бессознательная попытка обратиться к высшим силам с мольбой о заступничестве? Янус вздергивал одно плечо, словно прикрываясь им, и в конце концов привык к этому. Он так всегда и ходил, скособочившись, и от этого казался еще смешнее. — Короче говоря, поездка удалась на славу. Во всех отношениях. Думаю, Айлер со мной согласен. — Да, отлично было. В таких поездках и сближаешься с ребятами, — глубокомысленно, точно сделал колоссальной важности открытие, произнес Айлер. Макс кивнул: