Говорил, что тестирование новой версии, которую мы готовили с начала августа, преждевременно. Что четыре месяца – ничтожный срок для разработки, несмотря на годы подготовки. Что мы на скаку меняем лошадь на непредсказуемую химеру. Скороговоркой рассказывал ему про новый подход. Про эмерджентность функций. Про то, что теперь нанохирурги сами ищут свою функцию в системе. Что сперва потребуется обучение, отладка, что нужно долго пробовать на кошках и только после этого… Кажется, убедил. 17 ноября Кошки чувствуют себя нормально. Едва живая кошка-альбинос с перебитым позвоночником и раковой опухолью теперь мягко расхаживает по своей клетке. И где только такую нашли? Первый день она была такой растерянной, как будто снова вывалилась из материнского живота на эту грешную землю. Франк торжествует: «Вы понимаете, что мы открыли, Эстергази? Вы понимаете, что мы вместе открыли?» Нет, я не понимаю. Пока что я вижу только исцелённую кошку, которая в любой момент может превратиться в жижу или разрастись огромной раковой опухолью во всю комнату. Но, конечно, Франк выбил тест на индусах. Комитет по этике перестал читать мои письма. Кажется, они теперь сочиняют протоколы экспериментов под копирку. 19 ноября Он снова торжествует: «Всё ждёте ошибки, Эстергази? А что, если бы Галилей до самой смерти поправлял свои выкладки? Мы бы до сих пор ездили на лошадях, а не летали в космос». Видимо, он насмотрелся новостей про колонизацию Геба. Никогда не понимал, зачем нужны колонизаторские проекты. Первое поколение, может, и выживет, но дети не смогут нормально развиваться в таких условиях. Чего стоит провал Марсианского проекта. Впрочем, это головная боль не для меня, а для корпорации Wirion. 21 ноября. Зашёл к индусам в составе медицинского крыла. Чандралал отвечает на вопросы Веллингтона как-то хмуро. Да и остальные тоже. За индусами раньше такого не водилось. Часть подопытных перевели в изолированные боксы в другой части комплекса. Зачем – Франк не отвечает. Я помню, как подвыпивший Веллингтон признавался в кафе Франку и Полу Хейдри в особой любви к индусам: «Знаете, что мне в них нравится больше всего? Это последний народ, сохранивший представление об уважении к другому». Тогда Хейдри, в котором точно есть афроамериканская кровь, мрачно отшил нашего глав-менгеле: «Это всего лишь потому, что мы с вами в дорогих костюмах, Шон. И по нам видно, что мы не будем ночевать в канаве следующей ночью». 25 ноября Опять обедал напротив Веллингтона. Тот сидел, опустив голову и уткнувшись в тарелку, и старательно делал вид, что меня не существует. Благодаря этому я заметил, что у него пропала лысина! Когда он успел сделать пересадку волос? Вроде из лаборатории не выезжал. Теперь партии подопытных уводят в боксы каждые два дня. Обратно индусы возвращаются ещё более понурые. Про то, что с ними делали в боксах, не рассказывают. Забавно. Только что понял, что у меня перестали расти ногти. От стресса, видимо. Чешется опухоль на лице. А чесать нечем. Кавиани Глава 9 Глаза как Чистое Небо Если Главкон и жаждет поглотить мою душу, поднявшись из самых глубин Котлована, то лучше бы ему сделать это прямо сейчас. Объявленное Сулайманом повышение оказалось ещё более неофициальным, чем я думал. Повседневные обязанности с меня так никто и не снял. Более того, на меня неожиданно свалилось нечто гораздо более тяжёлое и страшное, чем управление Теневой Машиной в подвале. Взаимодействие с гражданами. За что мне это наказание? В чём я провинился? – Господин Кавиани, но я совсем не понимаю, что мне делать… – пробормотал сидящий передо мной человек. – Кабинет номер тысяча… триста… Тысяча четыреста… Оказался закрыт, и я вернулся к Вам. – Да, я уже объяснял вам, что у данного специалиста отпуск в честь Усекновения Головы Павла Гедерского, – устало ответил я. – Д-да, но сколько эту голову усекали-то, не всю же шестерицу? Это же… Чик! И всё… Несколько мгновений я просто разглядывал посетителя – грузного и невысокого, постоянно терзающего шейный платок. Боязливая, почти раболепная вежливость в нём удивительным образом смешивалась с дерзкой наглостью, как будто в любую секунду он может сорваться на крик, со скандалом пытаясь выбить из меня немедленное решение всех его проблем. И эта мелкая, повседневная ересь про один из главных праздников… Спорить готов, что этот человек соблюдает все посты и ходит к исповедальне каждый день. Он искренне считал себя исправной деталью, и в то же время он – один из тех самых дизайнеров-модельеров, растащивших выписанный грант. Эта история возвращается ко мне снова и снова, чтобы опять укусить в зад. Я повторил: – Праздничные дни – это повод для активной домашней работы и время для похода на обязательные добровольные демонстрации и сборища. – Но Вы же сами сказали, что я обязан сформировать комиссию в течение этой шестерицы! Выписанный бюджет растворился среди этих людей, словно кубик пищевого концентрата в кипятке. И теперь они же формируют комиссию по расследованию своей же растраты. А я расчерчиваю для них линии на песке – ничего не значащие, не имеющие реальной силы. Жители Города боятся переступить эти линии, злятся на собственный страх, злятся на меня. – Вы обязаны собрать все необходимые документы в течение шестерицы, – сказал я, – но неважно, какой именно шестерицы. – Но эти подписи действительны только пять дней, – недоумённо ответил он. – На следующей шестерице мне придётся начинать всё заново!.. – Да, всё верно. Посетитель вскочил, переполненный всё той же абсурдной смесью злости и осторожной вежливости. – Зачем всё это придумано?! Мы же люди, почему нельзя договориться по-людски? – Это не для людей, – я ткнул пальцем вверх, – это для Машин. На выходе он попытался хлопнуть дверью, но покорёженный лист пластика снова застрял, уцепившись нижним краем за бетон пола. Вместо хлопка раздалось только жалкое «кр-рак» снова раскрывшейся трещины. Небольшая и неожиданная польза от чего-то сломанного. Словно вслед за пластиком, жизнь расщепилась на три неравные части: ночной кошмар, наполненный вкрадчивым шёпотом бесформенной плоти; утро, превратившееся в бесконечную череду посетителей и рабочих задач. И Машина. После обеда я ритуально запирал жалкие останки двери кабинета, проходил уже привычным маршрутом по коридорам своего этажа, нервно потея и стараясь не привлекать лишнего внимания, и отпирал другую дверь, гораздо более прочную. Весь остаток дня заполнялся скрипом педалей и привычными расчётами. Точно такие же числа, как и там, наверху, но за ними таился совершенно другой мир. Из трёх частей дня Теневая Машина незаметно превратилась в самую приятную. Никаких людей, никаких скандалов и, вопреки её ужасной, еретической сущности, никаких кошмаров. Странным образом эта Машина была совершенно… нормальной. Голый скелет из шестерёнок и цепей проглядывался насквозь, и никаких демонов Главкона в нём не обнаруживалось. Я вводил необходимые числа и формулы, после чего бездумно крутил педали, наслаждаясь порциями благословенного эндорфина. Пока ноги бежали в никуда, мысли замирали на месте, даруя истерзанному мозгу невероятно ценные и редкие мгновения отдыха. Глаза следили за переплетениями ремней и передач Машины, не вглядываясь в детали. Как же она похожа на меня. Или я создан по её образу и подобию? Каждый мой день, нет, вся моя жизнь – это бесконечный цикл программы, последовательность утомительных действий, которые я обязан совершить, чтобы упасть на кровать и спустя краткий период бессознательности начать всё заново. Единственное, что разбивало этот цикл – это походы в парк и следующее за ними ожидание. Сколько записок я уже отнёс туда? Сколько встреч назначил? Видимо, я всё-таки разочаровал Полианну. Сказал что-то не то, совершил ошибку. Ввод одной неправильной переменной – и разрушилось всё то, что мы строили вместе. Или мне всё это привиделось. Ничего мы не строили. Нет никаких «вместе». Всего лишь игры воображения глупого, одинокого Джоза. Сегодня один из тех дней, дату которого я торопливо нашкрябал в записке. Дата, время… И место. Наше с ней место. Только ради этого я наконец прошёл все круги бюрократии и получил пропуск на министерский монорельс. Редкие прохожие с завистью оглядывались на то, как я открываю пропуском дверь в основании решетчатой башни. Если бы они только знали, что этот нервный и тощий чиновник ни разу так и не поднялся до самой вершины. Привыкшие к педалям ноги сами понесли меня по ступеням к «Железному Темплу». Мозг, почувствовав знакомую стимуляцию, тут же расслабился и отпустил руль сознания. Если я могу дремать, сидя в седле управления Теневой Машиной, то смогу ли я спать, поднимаясь по ступеням? Погрузившись в прострацию, я открыл дверь «Железного Темпла» и недовольно уставился на лишнего посетителя, уже сидящего за одним из двух столов. Какое же невезение – клиент именно здесь, именно сейчас. Занимает место, крадёт у меня спокойное одиночество. Да кто он вообще такой? Худой, низкий, наглые вихры каштаново-рыжих волос… – Не смотри на меня так, а то мне страшно становится, – с улыбкой сказала Полианна. – Ты!.. – Может, присядешь? Я закажу что-нибудь. Не нервничай, сегодня я заплачу за себя сама. Я рухнул на табуретку, почти не почувствовав её металлической жёсткости. Некоторое время Полианна молча улыбалась, но постепенно её улыбка стёрлась и выцвела; словно застывший портрет на медленно гаснущем люминофоре экрана.