– Вот именно! Я издал смешок, пытаясь разрядить обстановку. К моему облегчению, Полианна улыбнулась в ответ. Внезапно она вскочила со своей табуретки: – Обеденный перерыв окончен! – Ох, чёрт, я и забыл… – Мне кажется, ты нервничаешь на такой высоте. Как насчёт того, чтобы место для второго свидания выбрал ты? – В-второго?.. – Ну, раз первое вышло таким напряжённым. – Но я не знаю… – У тебя есть любимое место в Городе? «Мой дом», – чуть не брякнул я, но тут же пришёл в ужас от одной только мысли. Она может подумать, что я приглашаю её к себе! – На следующей шестерице, в этот же день я снова зайду за тобой, – торопливо сказала Полианна. – Хорошенько подумай над тем, куда мы пойдём. Она выскочила за дверь «Железного Темпла» и загрохотала ботинками по металлическим ступеням. – …И не забудь заплатить за лапшу!.. – раздался с лестницы её голос. – Но… Я ошалело посмотрел ей вслед, после чего махнул рукой и пошёл к раздатчику, доставая из кармана идентификат. В конце концов, я могу нарисовать сабкойны на счёт и самому себе. Наверное. Опять эта девушка налетела вихрем, взбаламутила душу и сердце, раскачала меня, вывела из равновесия и снова скрылась, как будто её и не было. Странная, непонятная и как будто совсем не романтичная. Впрочем, откуда мне знать что-то о романтике. Непредсказуемая ситуация: никакого контроля, анализа и плана действий, никаких привычных паттернов, на рельсах которых может успокоиться мозг. Попади я в такую ситуацию раньше, то уже бы запаниковал. Но теперь, впервые в жизни, меня всё устраивает. Пожалуй, мне это даже нравится. Рабочее настроение совсем испарилось, как я и предсказывал. К счастью, есть уважительная причина, чтобы прогулять остаток дня: нужно сходить к исповеднику. Даже Министерства не смеют мешать такому важному делу, как исправление неполадок в душе и сердце. Накопившиеся в разуме ошибки могут привести человека в полную негодность. А человек-ошибка может привести в негодность весь Город. Некоторое время я топтался на площади, раздумывая, к какому из Столпов пойти. Святое Триединство гормонов всё ещё бурлило в груди после встречи с Полианной. Впервые за долгое время я чувствовал в себе не просто смелость, но жажду вызова. Препятствия, которое я смогу преодолеть. Уж к исповеднику я могу сходить и сам. С другой стороны, я уже договорился с Бридж… Она может обидеться из-за нарушения планов. Лучше не злить Бригитту. Она вышагивала по тротуару, словно испытывала личную неприязнь к каждой плитке. Я едва поспевал следом, пытаясь не сорваться на ходьбу вприпрыжку. Как будто мы вернулись в детство и теперь идём к исповедальне на обязательный шестеричный разговор. Даже привычное чувство вины вернулось. – Злишься? – осторожно спросил я на ходу. – Нет, – буркнула Бридж, – думаю. – О работе? – Отчасти. «Бух, бух, бух», – её тяжёлые строительные ботинки обрушили свою кару ещё на три несчастные плитки. – Попросила Джейми подменить мою смену сегодня, там, под куполом. – Разве это плохо? Тебе придётся отрабатывать? – Нет-нет. Я не об этом думаю. Просто поддерживаю разговор. Я же знаю, что ты идёшь и губы грызёшь от тревоги. – Вовсе нет! – Вот и хорошо. Дальнейший путь прошёл в полном молчании. Будка исповедника как будто ссутулилась. Конечно, она стала меньше, ведь вырос я; когда-то я едва дотягивался до экрана, сейчас же смотрел на него сверху вниз. Но теперь будка выглядела ещё и обветшалой, потрёпанной. Как будто заброшенной. Одно из тех маленьких странных мест, о которых говорила Полианна. Впрочем, экран мерцал тусклым зеленоватым светом, а большего от будки и не требовалось. Я оглянулся на сестру: – Ты пойдёшь первая? – Сейчас, разбежался. Я здесь только из-за тебя. Так что давай, развлекайся. Только без трёхчасовых посиделок с задушевными беседами. – Да, я быстро. Я повернулся к будке и вставил идентификат в ридер. Экран подёрнулся помехами; на нём возникло едва различимое лицо – застывший кадр видео или, может быть, фотография. Неважно. Лишние детали мне ни к чему. Я знаю своего исповедника, Старшего Исправителя Нойбурга, с детства. Из решётки одинокого динамика раздался хриплый, надтреснутый голос: – Приветствую тебя, Джосайя. Ты давно не посещал меня. Я выдохнул, только сейчас почувствовав, насколько сильно были напряжены мышцы шеи. Нойбург, как обычно, прав, мне нужно было прийти сюда раньше. – Я был очень занят после финальной сборки и переезда. – В твоём возрасте это простительно. Вступление во взрослую жизнь – это пора испытаний и невзгод. Что привело тебя? Стандартный и совершенно невинный вопрос теперь вызвал страх. Одно только это чувство означает, что в моей душе случилась поломка – мелкий, но опасный разлад, который может привести к катастрофе. – Мне снятся кошмары. – Раз ты пришёл сюда, тебя беспокоит в них что-то конкретное. Я непроизвольно кивнул, но в этом не было необходимости. Нойбург не спрашивал – он сразу вынес вердикт. – Мне снится плоть. Белая, розовая, рыхлая и гладкая. Огромная масса, беспорядочный набор мышц и органов… Она говорит со мной. – Это нормально – бояться того, чей образ ужасен. Страх бесформенного. Страх утери нашей формы, а через неё и нашего предназначения в огромном механизме Города. Каждый гражданин испытывает эти чувства, и это правильно. – Но я не только боюсь… Плоть зовёт меня. Манит, шепчет немыслимое, вызывает дурные видения. Я знаю, что это грех, но что я могу сделать? Во сне моя душа слаба. – Во сне врата нашего разума открыты, это правда. Пока что разговор шёл хорошо. Голос Нойбурга звучал спокойно, даже немного равнодушно. Наверное, плохой динамик скрадывал все эмоции. Но теперь предстояло сказать самое важное. Самое опасное. В горле собрался горький ком. Я откашлялся и тихо проговорил: – Я боюсь, что эта слабость является признаком того, что я еретик. Что я особенно уязвим именно потому, что уже утратил веру. – Грех привлекателен, он вызывает острые эмоции. Именно поэтому так опасен Главкон. Разве имел бы он силу, если бы грех был скучен или отвратителен? – Да, но… – Перечисли Триединство, Джосайя. – Серотонин, Адреналин, Дофамин. – Молодец. Баланс трёх нейромедиаторов дарован нам Машинами Любви и Благодат… Нойбург прервался на полуслове. Из динамика доносился только треск статики и неясное шуршание – дыхание или, может быть, шорох одежды. Через некоторое время к шуршанию добавилось клокотание: словно пена, лопающаяся на губах. В порядке ли Старший Исправитель? Я оглянулся на сестру, но та неподвижно сидела на парапете, закрыв глаза.