– И что надумал? – Хочу начать ему писать. – Он отправлял обратно все мои письма. – Серьезно? Ну, может, мои прочитает. – Может быть, – сказала мама. – Стоит попробовать. Почему бы и нет? – Ты перестала ему писать? – Да, Ари. Мне было слишком больно. – Логично, – сказал я. – Только не расстраивайся, если он не ответит, хорошо? Не ожидай слишком многого. Папа однажды пытался его навестить. – И как? – Твой брат отказался с ним видеться. – Он ненавидит вас с папой? – Нет. Мне так не кажется. Думаю, он злится на самого себя. А еще ему стыдно. – Ему пора повзрослеть. – Не знаю зачем, я ударил кулаком об стену. Мама уставилась на меня. – Извини, – сказал я. – Не знаю, почему я это сделал. – Ари? – Что? Ее лицо изменилось. На нем появилось серьезное, озабоченное выражение. Она не злилась, просто вошла в привычный суровый образ, который носила, играя роль матери. – Что такое, Ари? – Ты говоришь так, будто у тебя на мой счет есть очередная теория. – Еще бы, куда я без них, – сказала она, и голос ее при этом был нежным, добрым, ласковым. Мама встала из-за стола и налила себе вина. Затем достала две бутылки пива и поставила одну из них передо мной, а вторую – в центр стола. – Папа читает, пойду схожу за ним. – Что происходит, мам? – Семейный совет. – Семейный совет? Что это? – Новая традиция, – сказала она. – С этого дня у нас их будет много. – Мам, ты меня пугаешь. – Отлично. Она вышла из кухни. Я уставился на пиво, стоявшее передо мной, и коснулся ледяного стекла. Я не понял – могу ли выпить или должен просто смотреть? Вдруг это уловка? Мама вернулась вместе с папой, и они сели напротив. Папа открыл сначала свою бутылку, затем мою; сделал глоток. – У вас против меня какой-то заговор? – Расслабься. – Папа отпил еще немного, пока мама потягивала вино. – Не хочешь выпить с родителями? – Не особо, – признался я. – Это против правил. – У нас теперь новые правила, – вставила мама. – Что плохого в том, чтобы немного выпить со своим стариком? – сказал папа. – Это ведь не первое твое пиво, так в чем проблема? – Это очень странно, – буркнул я, но глоток все же сделал. – Теперь довольны? Папа серьезно на меня посмотрел. – Я тебе когда-нибудь рассказывал о своих перестрелках во Вьетнаме? – О да, – ответил я. – Я как раз вспоминал все те истории с фронта, которые ты рассказываешь мне по вечерам. Папа потянулся и взял меня за руку. – Согласен, я это заслужил. Несколько секунд он сжимал мою руку в своей, потом отпустил. – Мы были на севере. На севере Дананга. – Ты служил там? В Дананге? – Это был мой дом вдали от дома, – криво улыбнулся папа. – В общем, мы отправились на разведку. Несколько дней было затишье. Стоял сезон муссонных дождей. Господи, как же я ненавидел эти дожди! Мы вышли под прикрытием. Все было чисто. Нам нужно было только убедиться, что на побережье тоже чисто. И тут разверзся ад. Повсюду свистели пули, взрывались гранаты. Мы попали в засаду. Конечно, не впервые, но в этот раз дело было плохо. Нас обстреливали со всех сторон, и надо было отступать. К счастью, Беккет связался с нашими и попросил прислать вертолет. Среди нас тогда был один паренек – очень хороший, но совсем еще юнец. Ему было девятнадцать. Обычный мальчик. – Отец покачал головой. – Его звали Луи. Каджун[53] из Лафайетта. – По его щекам текли слезы. Он глотнул пива. – Мы никого не бросали на поле боя. Такое было правило. Не оставлять никого. Не бросать на погибель. По лицу мамы я видел, что она еле сдерживает слезы. – Помню, мы бежали к вертолету, и Луи бежал прямо за мной, а вокруг свистели пули. Я думал, что всё, я покойник. И тут упал Луи. Он выкрикнул мое имя. Я хотел вернуться. Не знаю, что случилось, но последнее, что я помню, – как Беккет затаскивал меня на вертолет. Я даже не понял, что меня ранили. Мы бросили его там. Луи. Мы его бросили. Папа закрыл лицо руками и зарыдал. И в этих звуках, звуках человеческой боли, было что-то сродни крику раненого зверя. У меня разрывалось сердце. Все это время мне хотелось, чтобы отец рассказал хоть что-нибудь о войне, но теперь невыносимо было видеть, насколько свежа его рана, не затянувшаяся за все эти годы, и насколько жива его неутихающая боль. – Не знаю, верил ли я в ту войну или нет, Ари. Наверное, нет. Я часто об этом думаю. Но я все равно записался добровольцем. Не знаю, что я чувствовал к той стране. Моей страной были люди, сражавшиеся со мной плечом к плечу. Только они, Ари. Луи, и Беккет, и Гарсия, и Эл, и Джио – они были моей страной. Я не горжусь тем, что было на войне. Я не всегда был хорошим солдатом. И не всегда был хорошим человеком. Эта война что-то в нас сломала. Во мне. Во всех нас. Но снятся мне только те, кого мы оставили позади. Я пил свое пиво. Папа пил свое. Мама пила вино. Какое-то время мы сидели молча. – Иногда я слышу его голос, – продолжил папа. – Голос Луи. Я слышу, как он зовет меня по имени. Я за ним не вернулся. – Тебя бы тоже убили, – прошептал я. – Возможно. Но я не исполнил своего долга. – Пап, не надо. Пожалуйста… Мама потянулась ко мне, расчесала пальцами волосы и вытерла мои слезы. – Если тебе тяжело, то не надо рассказывать, пап. Не надо. – Может, и надо. Может, пора покончить с моими кошмарами. – Он наклонился к маме. – Наверное, пора уже. Как думаешь, Лили? Мама не произнесла ни слова. Папа улыбнулся мне. – Твоя мать только что заявилась в гостиную, выхватила у меня из рук книгу и сказала: «Поговори с ним. Поговори с ним, Джейми». Включила свой фашистский голосок. Мама тихонько рассмеялась. – Ари, пора и тебе перестать убегать. Я посмотрел на отца. – От чего? – Ты не знаешь? – Чего? – Если ты продолжишь убегать от правды, со временем она тебя убьет. – Ты о чем, пап?