Он не рассердился. Он рассмеялся. Затем дал мне книгу. – Вот, – сказал он. – Можешь почитать, пока я прибираюсь. – Может, мне лучше просто уйти? – Я замолчал и снова оглядел его неубранную комнату. – Тут как-то страшновато. Он улыбнулся: – Не надо, не уходи. Я ненавижу убирать. – Наверно, это потому, что у тебя так много всего. – Да ладно, это просто вещи. Я ничего не ответил. У меня столько вещей не было. – Если ты останешься, – продолжил Данте, – прибираться будет не так противно. Я чувствовал себя не к месту, но согласился: – Ладно. Тебе помочь? – Нет. Это моя работа. – В голосе его сквозила обреченность. – Как сказала бы моя мама: «Это твоя ответственность, Данте». Ответственность – ее любимое слово. Она считает, что отец меня слишком жалеет. Конечно, жалеет. А чего она ждет? Папа – человек мягкий. Она сама за него вышла, так чего удивляется? – Ты всегда анализируешь своих родителей? – Ну они ведь анализируют нас, правда? – На то они и родители, Данте. – Ну давай, скажи еще, что своих предков ты не анализируешь. – Наверное, анализирую. Но что-то не особо помогает. Я до сих пор их не понимаю. – Ну я вот понимаю папу, но не маму. Мама для меня – главная загадка Вселенной. В смысле, в вопросах воспитания она довольно предсказуема, но вот в остальном совсем непостижима. «Непостижима». Я решил, что загляну в словарь, когда дойду до дома. Данте посмотрел на меня так, словно ожидал ответа. – Маму я более-менее понимаю, – сказал я. – Но папа. Он тоже непостижим. – Я почувствовал себя каким-то притворщиком оттого, что использовал это слово. Может, в том-то все и дело. Я не был настоящим парнем. Я был притворщиком. Данте вручил мне сборник стихов. – Прочитай, – сказал он. Я никогда прежде не читал подобных сборников и даже не был уверен, что знаю, как их читать. Я поднял стеклянный взгляд. – Это поэзия, – сказал Данте. – Она тебя не убьет. – А вдруг убьет? Представь: «Мальчик умер со скуки, читая стихи». Данте пытался не рассмеяться, но это у него всегда получалось плохо, потому что смеха в нем было много. Покачав головой, он принялся собирать одежду с пола. Потом указал на стул: – Просто скинь с него все и садись. Я поднял стопку книг и альбом для рисования и переложил их на пол. – А это что? – Альбом. – Можно полистать? Он покачал головой. – Не хочу никому показывать. Интересно. Значит, у него есть секреты. Он снова указал на сборник стихов и сказал: – Серьезно, он тебя не убьет. Убирал Данте весь день. А я читал сборник поэта по имени Уильям Карлос Уильямс[10]. Я никогда о нем раньше не слышал, но я вообще ни о ком не слышал. Что-то я даже понял. Не все, но кое-что – вполне. И не сказать, что мне не понравилось. (Вот уж не ожидал.) Стихи были интересные – и вовсе не глупые, нелепые или заумные, хотя именно такой мне всегда представлялась поэзия. Одни были простые, другие – непостижимые. Может, я все-таки знаю это слово? – задумался я. А еще я подумал, что стихи похожи на людей. Одних ты понимаешь с ходу, а других – нет и, может статься, не поймешь никогда. Меня поразило то, как Данте упорно и последовательно убирал свою комнату. Когда мы только пришли, в комнате царил хаос, но в конце каждая вещь лежала на своем месте. И в мире Данте воцарился порядок. Он разложил все книги на полке и письменном столе. – Книги, которые я хочу прочитать в ближайшее время, я держу на столе, – объяснил он. Стол. У него был настоящий письменный стол. Когда мне нужно было что-то написать, я шел на кухню. Данте выхватил у меня сборник и принялся искать какое-то стихотворение. Оно называлось «Смерть». Стоя посреди своей свежеубранной комнаты, он выглядел безупречно: мягкий свет вечернего солнца лился в комнату через окно, а он держал книгу так, словно в его руках – и только в них – ей самое место. Мне понравилось, как Данте читал это стихотворение, – так, будто он его и сочинил: Он мертв собаке больше не придется спать на картошке чтоб зимой не промерзала он мертв старый ублюдок —[11] Дойдя до слова «ублюдок», Данте улыбнулся. Ему нравилось произносить это слово, потому что у него в доме оно было под запретом. Но здесь, в своей комнате, Данте мог прочитать и присвоить его. Весь оставшийся день я просидел в большом и уютном кресле в комнате Данте, пока сам он валялся на только что заправленной кровати. И читал стихи. Я не беспокоился о том, что не пойму их. До смысла мне не было дела. Не было, потому что важен был лишь голос Данте. Он казался мне настоящим, отчего и сам я чувствовал себя настоящим. До встречи с Данте мне было невыносимо находиться рядом с другими людьми. Но рядом с Данте казалось, что нет ничего естественнее, чем разговаривать, жить и чувствовать. Хотя в моем мире все было по-другому. Придя домой, я нашел слово «непостижимый» в словаре. Оно означало нечто недоступное пониманию. Я выписал синонимы в тетрадь. «Непонятный». «Необъяснимый». «Загадочный». «Таинственный». В тот день я узнал значения двух новых слов. «Непостижимый». И «друг». Слова меняются, когда ощущаешь их изнутри. Шесть Однажды вечером Данте пришел ко мне домой и представился моим родителям. Ну кто так делает? – Я Данте Кинтана, – сказал он. – Он научил меня плавать, – пояснил я. Не знаю почему, но мне захотелось признаться в этом родителям. Я посмотрел на маму: – Ты велела мне не утонуть, вот я и нашел того, кто помог мне сдержать обещание. Папа с мамой переглянулись. И, кажется, даже улыбнулись друг другу. Слава богу, – думали они, – у него наконец-то появился друг. Меня это раздражало. Данте пожал руку моему отцу, а затем вручил ему книгу.