Я почти превратился в невидимку. И мне это нравилось. Но потом появился Данте. Пять После четвертого урока плавания Данте пригласил меня к себе. Он жил меньше чем в квартале от бассейна, в старом доме напротив парка. Там он представил меня своему отцу, преподавателю английского и литературы. Никогда прежде мне не доводилось встречать мексиканца, который преподавал бы английский. Я даже не знал, что такие существуют. Он вовсе не был похож на учителя: молодой, симпатичный, дружелюбный, а в глубине души, казалось, по-прежнему ребенок. Он любил жизнь во всех ее проявлениях и сильно отличался от моего отца, который всегда держался от мира на расстоянии. В моем отце жила тьма, которую я не мог понять, а в отце Данте ее не было. Даже его темные глаза словно источали свет. В день нашего знакомства на нем были джинсы и футболка; он сидел в кожаном кресле в своем кабинете и читал книгу. Я еще никогда не видел, чтобы у кого-то дома был настоящий кабинет. Данте подошел к отцу и поцеловал его в щеку. Я бы так никогда не сделал. Никогда в жизни. – Ты сегодня не брился, пап. – Лето же, – ответил тот. – И это значит, что тебе не надо работать. – Это значит, что я должен закончить свою книгу. – Писать книгу – это не работа. В ответ отец Данте расхохотался. – Тебе еще предстоит узнать, что такое работа. – Ну лето же, пап. Сейчас я о работе слышать не хочу. – Ты никогда не хочешь о ней слышать. Данте понял, к чему идет разговор, и резко сменил тему. – Ты теперь отращиваешь бороду? – Нет, – засмеялся его отец. – Для бороды слишком жарко. Да и мама твоя перестанет меня целовать, если я перестану бриться. – Ого, а она строгая. – Ага. – И как ты будешь жить без ее поцелуев? Отец Данте ухмыльнулся и посмотрел на меня. – И как ты его терпишь? Ты же Ари, да? – Да, сэр. Мне было не по себе. Странно знакомиться с чьими-то родителями. Те, с кем я встречался раньше, не горели желанием со мной разговаривать. Отец Данте поднялся с кресла и отложил книгу. Потом подошел ко мне и пожал мне руку. – Я Сэм, – сказал он. – Сэм Кинтана. – Приятно познакомиться, мистер Кинтана. Я сто раз слышал фразу «Приятно познакомиться». Когда ее произнес Данте, она звучала искренне, но в моем исполнении – как-то глупо и банально. Мне захотелось куда-нибудь спрятаться. – Можешь называть меня Сэмом, – сказал мистер Кинтана. – Не могу. – Боже, как мне хотелось спрятаться. Он кивнул. – Это очень мило. И уважительно. Мой отец никогда бы не сказал «мило». Мистер Кинтана выразительно взглянул на Данте. – Смотри, какой вежливый молодой человек. Тебе есть чему у него поучиться, Данте. – То есть ты хочешь, чтобы я называл тебя мистером Кинтаной? Они оба едва сдерживали смех. Затем мистер Кинтана вновь повернулся ко мне. – Как плавание? – Данте – хороший учитель, – сказал я. – Данте много в чем хорош. Но вот с уборкой комнаты у него не очень. Она в его голове слишком связана со словом «работа». Данте стрельнул в него взглядом. – Это намек? – А ты быстро соображаешь, Данте. Весь в маму. – Не умничай, пап. – Что ты там сказал? – Это что, по-твоему, обидное слово? – Дело не в слове, а в твоем тоне. Закатив глаза, Данте уселся в кресло отца и снял кроссовки. – Не устраивайся тут. Этажом выше, – мистер Кинтана ткнул пальцем в потолок, – свинарник с твоим именем на двери. Слушая их, я не мог не улыбнуться: они так хорошо ладили друг с другом, так легко и сердечно общались, будто любовь между отцом и сыном – нечто совсем простое и естественное. С мамой у меня порой так бывало – просто и естественно. Порой. А вот с отцом – нет. Интересно, думал я, каково это: прийти к отцу и поцеловать его в щеку?.. Мы поднялись на второй этаж, и Данте показал мне свою комнату. Комната была большая и светлая, с высоким потолком, деревянным полом и кучей окон. Бардак тут царил знатный: весь пол в одежде, повсюду книги, старые альбомы, исписанные блокноты и полароидные снимки; тут – пара фотоаппаратов и гитара без струн, там – нотные листы и пробковая доска, увешанная заметками и фотографиями. Данте включил музыку. У него был виниловый проигрыватель. Настоящий проигрыватель из шестидесятых. – Это мамин, – объяснил он. – Она хотела его выбросить, представляешь? Потом поставил Abbey Road[9], свой любимый альбом. – Винил, – сказал Данте. – Настоящий винил, а не эта кассетная дрянь. – Что не так с кассетами? – Я им не доверяю. Мне такой ответ показался до ужаса странным. Странным и смешным. – Пластинки легко царапаются. – Если их беречь, то нет. Я обвел взглядом бардак в его комнате. – Да уж, я вижу, как усиленно ты бережешь свои вещи.