Я кивнул: – Будет весело. – Говорил я без сарказма, но вышло наоборот. Я чувствовал на себе пристальный взгляд отца. – Что-то не так, Ари? – спросил он. – Нет. Пойду погуляю. Хотим покататься с Данте. Он кивнул, продолжая меня разглядывать. – Ты какой-то не такой, Ари. – Не такой? – Злой. Будь я храбрее, я бы сказал ему: «Злой? Интересно, на что же мне злиться? Знаешь что, пап? Мне плевать, что ты не рассказываешь мне про Вьетнам. Хоть я и знаю, что ты до сих пор на войне, мне все равно – можешь о ней не рассказывать. Но меня бесит, что ты не говоришь со мной о брате. Черт возьми, пап, это молчание невыносимо». Я представил, как он отвечает: «Молчание спасло меня, Ари, неужели ты не понимаешь? И откуда у тебя эта одержимость братом?» И я парирую: «Одержимость, пап? Знаешь, чему я научился у вас с мамой? Я научился не разговаривать. Научился хоронить все глубоко внутри себя. И ненавижу вас за это». – Ари? Я чувствовал, что вот-вот расплачусь и что отец это заметил. А еще злился, что он видит всю ту грусть, которая живет внутри меня. Он протянул ко мне руку. – Ари… – Не трогай меня. Просто не трогай. Я не помню, как добрался до Данте. Помню лишь, как ждал его в пикапе у дома. Его родители сидели на ступеньках крыльца. Они помахали мне. Я помахал им в ответ. Мгновение спустя они оказались возле машины, и я услышал голос мистера Кинтаны: – Ари, ты плачешь… – Да, бывает, – ответил я. – Давай зайдем в дом, – позвала миссис Кинтана. – Нет. А потом появился Данте. Он улыбнулся мне. Затем маме с папой. – Поехали, – сказал он. Его родители не стали меня расспрашивать. Я просто ехал. Я мог ехать бесконечно. Понятия не имею как, но я отыскал в пустыне свое любимое место. Как будто внутри меня был компас. Вот вам тайна Вселенной: иногда наши инстинкты сильнее разума. Я вышел из машины и хлопнул дверью. – Вот дерьмо! Я забыл пиво. – Нам не нужно пиво, – прошептал Данте. – Нам нужно пиво! Нам нужно долбаное пиво, Данте! – Я сам не понимал, почему кричу. И вскоре мои крики превратились в рыдания, и я рухнул в объятия Данте, и плакал, плакал… А он обнимал меня, не говоря ни слова. Вот еще одна тайна Вселенной: иногда боль, как буря, появляется из ниоткуда. Самое безоблачное утро может закончиться ливнем. Закончиться громом и молниями. Семь Странно было жить без мамы. Я не привык сам варить себе кофе. Папа оставил мне записку: Все хорошо? Да, пап. Тишину дома нарушил Ножкин лай – и мне сразу стало веселее. Так она звала меня на пробежку. Тем утром мы с Ножкой бежали быстрее обычного. Я пытался ни о чем не думать, но получалось плохо. Я думал о папе, о брате, о Данте. Я всегда думал о Данте, всегда пытался его понять и задавался вопросом, почему мы дружим и почему это так важно для нас обоих. Я ненавидел думать о вещах и людях, представлявших собой загадки, которые я был не в силах разгадать. Я постарался переключиться и подумал о тете Офелии в Тусоне. Задумался, почему никогда ее не навещаю, несмотря на то что люблю. Она жила одна, и я мог бы к ней приезжать, но не делал этого. Иногда я ей звонил. С ней было на удивление приятно разговаривать. Я чувствовал, что она меня любит, и всегда гадал, как ей удается показать это по телефону. Вытираясь полотенцем после душа, я увидел свое голое тело в зеркале. Я оглядел его. Как это странно – иметь тело. Я то и дело об этом размышлял. Очень странно. Я вспомнил, как тетя Офелия однажды сказала: «Наши тела прекрасны». Никогда прежде взрослые мне такого не говорили. И я задумался: почувствую ли я однажды, что и мое тело красиво? Тетя Офелия разгадала немало тайн нашей Вселенной. Ну а я не разгадал ни одной. Я не мог разгадать даже тайну собственного тела. Восемь Перед работой я заехал в аптеку, в которой работал Данте. Наверное, я просто хотел убедиться, что он в самом деле устроился на работу. Когда я зашел, он стоял за прилавком и раскладывал на полке сигареты. – Ты в обуви? – спросил я. Он улыбнулся. Я уставился на его бейджик. «Данте К.». – Я как раз о тебе вспоминал, – сказал он. – Правда? – Только что заходили две девчонки. – Девчонки? – Оказалось, они тебя знают, и мы разговорились. Я сразу понял, о ком речь. – Джина и Сьюзи, – сказал я. – Ага. Они милые. И симпатичные. Из твоей школы. – Да, милые и симпатичные. А еще кошмар какие назойливые. – Они посмотрели на мой бейдж и переглянулись. А потом одна из них спросила, знаю ли я тебя. Я удивился, что она спросила меня об этом. – И что ты им сказал? – Сказал, что знаю. Что ты мой лучший друг. – Так и сказал? – Ну ты ведь и правда мой лучший друг. – Они спрашивали что-нибудь еще? – Да. Спросили, знаю ли я подробности об аварии, в которой ты сломал ноги. – Поверить не могу. Просто не могу поверить!