Она изучающе на меня посмотрела. – Правда, мам. Прости. – Вечно мы начинаем лето со споров, правда? – Это традиция, – ответил я. – Пойду побегаю. Но только я развернулся, как она поймала меня за руку. – Слушай, Ари, ты меня тоже прости. – Все в порядке, мам. – Я тебя знаю, Ари, – заметила она. Я хотел сказать ей то же, что Джине Наварро: «Никто меня не знает». Потом она по обыкновению расчесала мои волосы пальцами. – Ты не обязан работать, если не хочешь. Мы с папой с радостью дадим тебе карманных денег. Я знал, что она серьезно. Но не хотел этого. Я сам не знал, чего хочу. – Дело не в деньгах, мам. На это она ничего не ответила. – Постарайся хорошо провести лето, Ари. Ох уж этот ее взгляд. Ох уж этот тон. Иногда ее голос переполняла такая любовь, что мне становилось невыносимо. – Хорошо, мам, – сказал я. – Может, я в кого-нибудь влюблюсь. – Почему бы и нет? – улыбнулась она. Бывает, родители так любят своих сыновей, что превращают их жизнь в роман. Им кажется, что молодость помогает нам справиться с любыми трудностями. Но, похоже, они забывают об одном: жизнь накануне семнадцатилетия бывает неприятной, болезненной, запутанной. Иногда это полный отстой. Два Мы с Ножкой не случайно пробежали мимо дома Данте. Я знал, что он скоро вернется, только не знал, когда именно. Уезжая из Чикаго, он отправил мне открытку, в которой написал: Мы едем домой через Вашингтон. Папе нужно в Библиотеку Конгресса. Скоро увидимся! С любовью, Данте Добежав до парка, я спустил Ножку с поводка, хотя и не должен был. Мне просто нравилось смотреть, как она носится туда-сюда. Я восхищался невинностью собак и чистотой их привязанности. Собакам и в голову не придет скрывать свои чувства. Они просто существуют и всегда остаются собой. Я завидовал простоте и изяществу собачьего существования. Подозвав Ножку, я вновь нацепил на нее поводок и побежал дальше. – Ари! Я остановился и обернулся. И вот он – Данте Кинтана, стоит на крыльце и машет мне с той же честной и искренней улыбкой, с которой когда-то предложил научить меня плавать. Я помахал в ответ и двинулся к его дому. Так странно – с минуту мы просто стояли, глядя друг на друга и не зная, что сказать. А потом Данте спрыгнул с крыльца и обнял меня. – Ари! Ну ничего себе! Длинные волосы! Ты похож на Че Гевару, только без усов. – Класс, – сказал я. Ножка гавкнула на него. – Погладь ее. Она злится, когда на нее не обращают внимания. Данте опустился на колени и погладил собаку. Затем поцеловал ее. Ножка облизала ему лицо. Сложно было сказать, кто из этих двоих более любвеобилен. – Ножка, я ужасно рад наконец с тобой познакомиться! Он выглядел таким счастливым, что я невольно задумался об этой его способности испытывать счастье. Где он ей выучился? И может ли быть, что во мне тоже есть счастье, просто я его боюсь? – Откуда у тебя столько мышц, Ари? Вот он, Данте, – стоит прямо передо мной и, как всегда, задает свои внезапные вопросы. – Достал из подвала папины старые гантели, – сказал я и вдруг заметил, что он теперь выше меня. – А как ты умудрился так вымахать? – Наверно, это из-за холода, – ответил он. – Мы с папой теперь одного роста – метр восемьдесят. – Он окинул меня взглядом. – Ты меня ниже, но из-за волос кажешься выше. Меня это почему-то рассмешило. Он снова меня обнял и прошептал: – Я страшно по тебе скучал, Ари Мендоса. Разумеется, я не знал, что на это ответить, а потому промолчал. – Мы ведь будем друзьями? – Не говори глупостей, Данте. Мы и так друзья. – И навсегда ими останемся? – Навсегда. – Я никогда не буду тебе лгать, – сказал он. – А я тебе, может, и буду, – отозвался я, и мы рассмеялись. Возможно, этим летом будет много смеха и ничего больше. Возможно, такое будет лето. – Зайди поздороваться с мамой и папой, – сказал он. – Они будут рады тебя видеть. – А они могут выйти? А то у меня Ножка. – Ножка пусть тоже зайдет. – Сомневаюсь, что твоя мама одобрит. – Это же твоя собака, так что ей можно, уж поверь, – произнес Данте и шепотом добавил: – Мама никогда не забудет тот случай под дождем. – Это было миллион лет назад. – Когда дело касается памяти, моя мама – настоящий слон. Но нам не пришлось испытывать терпение миссис Кинтаны, потому что как раз в ту секунду на пороге появился мистер Кинтана и крикнул: – Соледад, угадай, кто пришел? И все они принялись меня обнимать и говорить добрые слова, и любовь их была столь искренней, что я едва не расплакался. Мне почему-то казалось, что я ее не заслуживаю, а может, я просто чувствовал, что обнимают они не меня, а того, кто спас жизнь их сыну. Мне же хотелось, чтобы обнимали меня – просто Ари, – но я уже не мог для них им стать. Хорошо, что я научился скрывать свои чувства. Хотя нет, неправда: ничему я не учился. Я умел скрывать их с рождения. Мистер и миссис Кинтана были ужасно рады меня видеть. И сказать по правде, я тоже был рад. Когда я сообщил мистеру Кинтане, что устроился в «Уголек», он, ухмыльнувшись, покосился на Данте.