А он сказал: – Просто попробуй. Это офигенно. Можем добыть дозу, поехать на твоей тачке в пустыню и кайфануть. Ты не представляешь, какое это сладкое чувство, чувак. А я сказал: – Я скорее за шоколад. А он сказал: – Че за херню ты несешь? А я сказал: – Ты говоришь, что чувство сладкое. А я из сладкого предпочитаю шоколад. Тогда он разозлился и обозвал меня pinchi joto, гребаным педиком, и сказал, что отпинает меня до самой мексиканской границы. И какого хрена я возомнил, что я слишком хорош, чтобы ширяться и курить, я что – не знаю, что никому не нравлюсь, потому что я мистер Gabacho[34]? Мистер Габачо. Меня это выбесило. Я был таким же мексиканцем, как и он. Причем намного его крупнее. Так что меня этот сукин сын не особенно пугал. Я сказал ему: – Найди кого другого, кто захочет с тобой колоться, vato[35]. Я решил, что ему просто одиноко. Только вот зачем вести себя как последний мудак? И он сказал: – Ты гей, vato, ты в курсе? Что за бред? Я гей, потому что отказался ширяться героином? И я сказал: – Ага, я гей и хочу тебя поцеловать. И тут лицо его скривилось от отвращения, и он сказал: – Теперь мне придется надрать тебе задницу. А я сказал: – Так давай. А потом он показал мне средний палец и просто свалил. Вот и славно. Раньше Чарли Эскобедо мне даже чем-то нравился – до того как увлекся веществами. Если честно, у меня эта тема тоже вызывала любопытство, только готов я не был. А для важных решений нужна готовность – так я считал. Тут я вспомнил о Данте и о том, как он выпил несколько бутылок пива, а потом вспомнил, как мы с Джиной и Сьюзи вместе пили. Интересно, каково это – напиться? В смысле, по-настоящему напиться. Интересно, приятно ли это? Данте вот даже траву уже попробовал. Я снова подумал о брате. Может, он увлекся наркотой. Может, из-за нее его швырнули за решетку. Мне казалось, что я очень любил брата, когда был маленьким. По-настоящему любил. Может, именно поэтому я чувствовал грусть и опустошенность – потому что мне не хватало брата всю мою жизнь. Кто знает, почему я сделал то, что сделал. Но я вышел из дома и двинулся в район Сансет-Хайтс. Там у супермаркета сидел старый пьяница, клянчивший у прохожих деньги. Выглядел он ужасно, а воняло от него и того хуже. Но я не дружить с ним пришел. Я попросил его купить мне шесть банок пива и сказал, что дам денег, чтобы он купил и себе. Он согласился. Я припарковался неподалеку. Выйдя из магазина и вручив мне пиво, пьяница с улыбкой поинтересовался: – Сколько тебе лет? – Шестнадцать. А вам? – Мне? Мне сорок пять. Выглядел он гораздо старше. Видок у него был допотопный. Мне вдруг стало неприятно, что я его использовал. Правда, он меня тоже использовал, так что мы были квиты. Я направился было в пустыню, чтобы выпить там пиво. Но потом подумал, что это, пожалуй, не лучшая затея. В голове у меня звучал мамин голос, и это меня выбешивало. Поэтому я решил поехать домой. Я знал, что родители вернутся нескоро и у меня впереди еще целая ночь. Я припарковал машину на подъездной дорожке и просто сидел, потягивая пиво. Потом пустил к себе Ножку. Она пыталась облизнуть пивную банку, и мне пришлось объяснить ей, что пиво собакам вредно. Вероятно, оно вредно и парням, но мне хотелось поэкспериментировать. Открыть для себя тайны Вселенной. Хотя, конечно, я не думал, что «Будвайзер» мне в этом поможет. Тут мне пришло в голову, что если я залпом осушу две-три банки подряд, то, наверное, здорово опьянею. Так я и поступил. И это сработало. Знаете, чувствовал я себя весьма неплохо. Я стал размышлять. О брате. О Данте. О папиных кошмарах. Об Илеане. После трех банок пива я не чувствовал боли, как после морфия, – но чуть иначе. Потом я открыл четвертую банку. Ножка положила голову мне на колени и замерла. – Я люблю тебя, Ножка. Я правда ее любил. Казалось, жизнь не так уж и плоха, когда сидишь в своем пикапе с собакой и пивом. Многие парни убить готовы за то, что у меня уже было. Так почему же я не испытывал особой благодарности? Потому что я неблагодарный, думал я, вот почему. Так сказала Джина Наварро. Она умная. И она была права. Я опустил стекло, и в машину пробрался вечерний холод. Погода менялась, приближалась зима. Лето не принесло мне того, на что я надеялся. И я сомневался, что зима исправит положение. Интересно, зачем вообще существуют времена года? Жизненный цикл. Зима, весна, лето, осень – а потом всё по новой. Чего ты хочешь, Ари? – спрашивал я себя, наверное, из-за пива. – Чего ты хочешь, Ари? И я сам себе ответил: Жизни. Что есть жизнь, Ари? Откуда мне знать? Глубоко внутри ты знаешь, Ари. Нет, не знаю. Заткнись, Ари. И я заткнулся. И тут же подумал, что хочу кого-нибудь поцеловать – не важно кого. Кого угодно. Илеану. Допив пиво, я поплелся в кровать. Ночью мне ничего не снилось. Совсем ничего. Двадцать три В один из дней рождественских каникул, я упаковывал подарки для племянников, и мне понадобились ножницы. Я знал, что мама держит кучу барахла в комоде в гостевой, поэтому решил поискать там. Ножницы я в самом деле обнаружил – прямо на большом коричневом конверте, на котором стояло имя брата: «Бернардо». И я понял, что в этом конверте хранится все о его жизни. Целая жизнь в одном конверте. Я знал, что внутри есть и фотографии. Хотел разорвать конверт, но не стал. Даже ножниц не взял и притворился, что ничего не видел. – Мам, – позвал я. – А где ножницы? Она принесла их мне. Вечером, достав дневник, я принялся писать его имя: Бернардо Бернардо Бернардо Бернардо