— Да вы мне сами уже надоели хуже горькой редьки! — не сдерживаясь, заорал майор. — Развела у себя в газетке притон для маньяков и мошенников! Тебе срок светит, Бойкова! Срок, ты понимаешь?! Тебе — в лучшем случае условно, а Кряжимский ваш сядет точно, если его твой лохматый юрист не отмажет! Поняла?! — Нет! — крикнула я. — Ну и черт с тобой, — неожиданно успокоился майор Здоренко, — пошли со мною. И ты, Кряжимский, тоже идем! Очную ставку вам буду устраивать! Майор, раздраженно топая, выбежал из комнаты, а мы с Сергеем Ивановичем пошли за ним, гадая, о какой очной ставке идет речь. Мы прошли через весь дом и, все так же следуя за майором, вошли в рабочий кабинет Федора Аполлинарьевича. Здесь вдоль стен были навалены холсты и картоны, на стенах висели кисточки, картины, несколько лаптей и даже небольшой хомут. Освещалась комната лампами дневного света. Траубе сидел в кресле-качалке и курил сигарету. Сигарету он держал в левой руке, правой же выбивал дробь по подлокотнику. Выглядел Федор Аполлинарьевич странно. Его взгляд не выражал ничего, и сам художник был похож на глубоко задумавшегося о чем-то человека. За спиной у Траубе стояла Варвара. — Ну вот мы и пришли, — сказал майор Здоренко, — давайте выяснять, Федор Аполлинарьевич. — Я начинаю понимать, что в этом нет смысла, — сухо ответил тот, — все равно же не найдете до моей смерти. — Давайте не будем об этом, ладно?! — рявкнул майор. — В любом случае будет проведено следствие, группу я уже вызвал. Вы хотели попытаться что-то выяснить сами. Выясняйте. Вот я всех привел. Из последующего разговора стало известно следующее. Вчера в первой половине дня Федору Аполлинарьевичу позвонил человек, назвавшийся Кряжимским. Эту фамилию художник уже знал: Сергей Иванович звонил ему несколько раз. Человек, представившийся Кряжимским, сказал, что приедет через полчаса или чуть позже, передаст Федору Аполлинарьевичу письмо из банка и, составив акт, заберет у него несколько картин, о которых договаривались заранее. Глава 7 — И он приехал? — осторожно спросила я, подозревая самое нехорошее. — Да-с, — сказал Федор Аполлинарьевич и замолчал. — Он приехал и забрал три картины, — пояснил майор Здоренко, — оставив письмо и акт с подписью и печатью вашей неприличной газетки. Вот так, Бойкова. И как прикажешь тебя сейчас называть? Сонька-Золотая ручка? Или Лелька-папарацци? — Шутить изволите? — сухо спросила я у майора и обратилась к Траубе: — Федор Аполлинарьевич, вот со мною рядом Сергей Иванович Кряжимский. Это он приезжал к вам вчера? — Вашего Кряжимского со вчерашним синяком я успел разглядеть, — тихо и грустно ответил мне Траубе, — это не он. Поэтому я и разволновался. — А почему синяк вчерашний? — сразу же насторожился майор Здоренко. — Потому что он вчерашний, — пояснил Траубе, — я по оттенкам это определил. У свежего синяка больше красного цвета и… — Я не об этом, — отмахнулся от объяснений Федора Аполлинарьевича майор, — ну это меня будет интересовать во вторую очередь. Бойкова! — снова обратился майор ко мне. — Теперь ты поняла, о чем речь? Похитили мошенническим образом три ценные картины отечественных художников… — Не ценные, а ценнейшие! Ценнейшие! — крикнул Федор Аполлинарьевич. — Вы знаете, как ценится Кандинский маслом на Западе? А знаете — почему? Потому что их мало! Мало! Все картины наперечет, и весь мир знает, что эта картина у меня!.. А теперь ее у меня нет!! Нет!! — Я понял. Картины ценнейшие, — предельно спокойно сказал майор Здоренко. — Короче, Бойкова, откуда у этого парня была бумажка из банка, выданная вашей конторой? Это — раз! Второй вопрос интереснее. Бумажку можно и самому нарисовать при большом желании. А вот откуда у него доверенность от вашей газеты и откуда вообще кто-то знал, что Кряжимский собирался приехать вчера? И почему, черт возьми, он не приехал?! Кряжимский! — рявкнул майор Здоренко. — Ты что, на старости лет решил свой бизнес открыть?! Картины стал пи… воровать? Ведь сядешь, дубина! Сядешь на нары за свою глупость! Сергей Иванович покраснел, снял очки и завертел их в руках. — Да не он это был, — устало сказал Федор Аполлинарьевич. — Вчера приезжал молодой человек примерно тридцати лет. С бородой, с длинными волосами каштанового цвета. У него тоже были очки. Глаза голубые. Картавит… — Федор Иванович задумался на секунду и продолжил: — Рост приблизительно метр семьдесят пять. Рыхловат. Пузо отрастил, как подушку приложил. Неприятная фактура. Не стал бы его писать. — Хорошее описание, — пробормотал майор Здоренко. — Есть такой старинный ментовский анекдот. Особые приметы: усов и бороды нет. — Это был очень хороший Кандинский, — плачущим голосом проговорил Федор Аполлинарьевич. — Как будто нельзя было дождаться, когда я умру… Сволочи! Погибшие души. — Ну это безусловно, — кивнул майор Здоренко. — А вот если вы заговорили о смерти, то кому после вашей смерти достанутся эти картины? — Нашей городской картинной галерее, — сказал Траубе. — Они должны будут сделать мой персональный зал. Мои работы и работы других художников из моей коллекции. Зал Ф. А. Траубе. Я сочиняю текст завещания. Дети будут моими душеприказчиками. Федор Аполлинарьевич закрыл глаза и сложил руки на груди. Создалось впечатление, что он репетирует свою позу в гробу. Шучу, конечно, но все равно такое впечатление было. Майор, похоже, тоже так и понял. Он бросил неодобрительный взгляд на художника и снова обратился ко мне: — Ну что, Бойкова, вспомнила? А то я тебя, как Мюллер Штирлица, запру в камере, и будешь из спичек ежиков выкладывать. Откуда у мошенников доверенность? — Говорили же про одного мошенника, — напомнила я. — На такое дело по одному не ходят, поверь мне, — заметил майор. — Ну что? — Не знаю, — ответила я, — но догадываюсь. Кстати, становится ясным и вчерашнее происшествие и с маньяком, и с Кряжимским. — Да, так что там с тобой, Кряжимский, — вспомнил майор, — с авторучкой подрался? И кто кого? Вижу, вижу, ты стоял твердо! И какой счет? Один — один? Сергей Иванович совсем стушевался, и снова пришлось выступить мне. Я рассказала о вчерашних приключениях Сергея Ивановича, о своих подозрениях по поводу «нашего» маньяка, замыслившего весь этот балаган только с одной целью — украсть письмо из банка и бланк доверенности газеты. — Теперь все становится ясным, — сказала я, — маньяк, похитивший Сергея Ивановича, и тот придурок, что устроил у нас пожар, — это один и тот же человек, и цель его ясна! И по времени получается! — Обоснуй, — нахмурился майор Здоренко. — То, что они оба были в кепках, это не доказательство, я понимаю, но, после того как у Сергея Ивановича не было обнаружено письма из банка, его оглушили и поехали к нам. Именно за письмом! Оно было целью всей катавасии! А когда попутно у меня в столе были обнаружены и доверенности, то прихватили и их. Вот и все. — Про доверенности только сейчас придумала? — ухмыльнулся майор Здоренко. — Да, — призналась я. — Складно, — одобрил он, — не забудь эту лапшичку оставить для следователя. Авось проглотит. — Вы мне не верите? — удивилась я. — А почему? — А потому, — с угрозой сказал майор, — а вот потому, что откуда же неизвестный нам мошенник узнал про письмо? Откуда он вообще узнал про картины, про ваши контакты с Траубе? А я скажу тебе откуда, — майор повысил голос, — от вас же! От вас и произошла утечка! Или пришла наводка! Из вашей газетки! Поняла?! — Нет! — крикнула в ответ я. Что поделаешь, чужая нервозность заражает. — Я сама про все эти дела узнала только вчера утром! А про Кандинского только сегодня впервые услыхала! Я сделала миниатюрную паузу и быстро поправилась: — Про такого художника я наслышана, конечно, но что его картины есть у Федора Аполлинарьевича, я не знала. — Я еще раз подумала и призналась во всем: — Да и про самого Федора Аполлинарьевича я услышала тоже только вчера. — Ох, — вздохнул Траубе, — молодежь, молодежь! Ничем-то она не интересуется! — И от кого же ты узнала? — сладко спросил майор. — Уж не от Кряжимского ли? — От него, — тихо сказала я и, кажется, покраснела. — А мне сказали, что переговоры велись недели две, не меньше? — тем же сладким голосом спросил майор у Сергея Ивановича. — Так и есть, — признался тот. — Ну видишь, как хорошо, Кряжимский, — улыбнулся майор, — за полдня такого дела не спланируешь, а за пару недель можно. Правильно я говорю? Правильно! В это время нас прервали. Подошли эксперты, приехавшие с майором, и доложили о предварительных результатах своей работы. Экспертов было двое. Один высокий, другой низкий. Один толстый, другой тонкий. И оба весьма затрапезные, потертые какие-то и невзрачные. Я бы даже сказала, что на экспертов они не были похожи, а больше всего походили на обыкновенных слесарей с какого-то среднего свечного заводика. Оба этих мужичка — по-иному и не скажешь — расположились в кабинете Траубе очень свободно. Один, который тонкий и низенький, даже достал из «дипломата» бутерброд и начал его жевать, не обращая внимания ни на кого. Докладывал второй. Толстый. По словам толстого, оба взрыва были несерьезными. Почти. Затрапезные спецы определили, что взрывались в основном детские петарды. Правда, они тут же оговорились, что в достаточном количестве такие игрушки могут и пальчик оторвать, и глазик выжечь, но убить — вряд ли. При этих словах бутерброд у худого встал в горле комом, он откашлялся и сделал дополнение. Но сказал он немного и ненамного изменил впечатление. По его словам выходило, что теоретически собранные в кучку эти штучки могут и голову оторвать. Все зависит от размеров кучки и от того, насколько глубоко будет зарыта голова в эту кучку. Для Федора Аполлинарьевича кучка оказалась не слишком большой. Вообще все это походило бы на дурацкую детскую шуточку, но только в том случае, если бы в доме были дети. Дети были, но не того возраста. Это и заметил Здоренко. Он обратился к внимательно слушающему Траубе: — А внуки ваши где, Федор Аполлинарьевич? — У себя дома, где же еще! — проворчал Траубе. — Я пока воспитывал этих троих мерзавцев, проникся к детишкам в принципе таким раздражением, что видеть их не хочу. Хотя очень люблю. Тоже в принципе.