Я переглянулась с Маринкой. Маринка пожала плечами и закатила глазки. Эта мимика расшифровывалась просто: у старикана съехала крыша, и это надолго. Сергей Иванович выглядел совсем потерянным и растерявшимся. Ромка, казалось, навсегда забыл закрыть рот и только вращал головой в разные стороны. Виктор был невозмутим, как всегда. Петр с Варварой тоже были не ахти какие взволнованные. Толстый дядя, оказавшийся Аркадием — младшеньким из клана Траубе, — единственный проявлял какую-то растерянность. — Что же это такое? — бормотал он, периодически причмокивая губами и вытирая их тыльной стороной ладони. — Как это все? Петр, покосившись на папу и заметив, что тот на него не смотрит, откровенно махнул рукой: — Все будет нормально. Я-то уж знаю. — Что ты знаешь, что ты знаешь, недоумок?! — взревел Федор Аполлинарьевич и, кряхтя, начал подниматься, опираясь на руку Варвары. — Господи! Всю жизнь, всю жизнь среди дураков! — приговаривал он. — Принесите мне кресло!.. За что? За что? Одни дураки… Петр, поманив Ромку пальцем, пошел с ним к дому. Встав, Федор Аполлинарьевич с презрением посмотрел на своего толстого сына Аркадия и с безнадежностью произнес: — Наверное, за талант, вот за что! И на моем потомстве природа-мать отдохнула. Мать ее… Покряхтев, Федор Аполлинарьевич развил свою предыдущую мысль: — Да что талант! Это же у гениев дети кретины! Эх-хе-хе-хе, за все надо платить. Мы с Маринкой снова переглянулись. Старикан явно не знал меры в самовосхвалении. Мне вдруг стало очень жаль Варвару. Прожить жизнь рядом с таким «гением»! Да тут точно кретином станешь! Понятно, почему она до сих пор замуж не вышла! Вернувшиеся Петр и Ромка принесли кресло-качалку. В кресло погрузили продолжавшего ругаться Траубе и понесли его в дом. Толстый Аркадий, не зная, что нам сказать, попереминался с ноги на ногу, и не знаю, на что бы он решился вообще, если бы не Маринка. Она подошла к этому педиатру, как нам рассказывал Сергей Иванович, долгим взглядом посмотрела ему в глаза. Дождавшись, когда Аркадий растерялся окончательно, Маринка, медленно произнося каждое слово, спросила: — Мужчина, у вас в доме вода есть? Аркадий кивнул, подумал и сказал: — Да. — А почему мы тогда стоим здесь? — спросила Маринка. Аркадий подумал и пожал плечами. — Тогда ведите нас к воде! — приказала Маринка и быстро уточнила: — К крану, я имею в виду, а не к Волге. — Я понял, — почти шепотом ответил Аркадий, покраснел и, показывая руками дорогу, словно мы не видели, где находится дом, повел нас к нему. Дома было почти тихо. Почти, это если не считать доносившихся откуда-то из дальних комнат криков Федора Аполлинарьевича. Дом начинался небольшой прихожей, расписанной в стиле палехских шкатулок. Все вокруг блестело, и в глазах рябило от изобилия красных и желтых тонов. Нас провели в первую комнату, расписанную уже под хохлому. Пестрота доставала и здесь. Но настенную роспись здесь уже прикрывали картины, довольно-таки тесно развешенные практически везде. Пока мы с Маринкой, Виктором и Сергеем Ивановичем приводили себя в порядок в ванной, разумеется по очереди, к нам вышел Петр. — Вы живы, что ли? — хмуро спросил он у меня. — А то там врачи приехали. Перевязать нужно какое-нибудь место или нет? Я отрицательно покачала головой и закурила. Я не спрашивала ни у кого разрешения закурить, потому что Петр вошел с сигаретой и вокруг на столах я насчитала как минимум четыре пепельницы, забитые окурками. Похоже, в этой семье курили все. А вот убирать окурки было некому. — Ментов ждете? — задал еще один очевидный вопрос Петр, обращаясь на этот раз конкретно ко мне, и я снова кивнула. — Меня интересует, что вы напишете в своей газете про это происшествие, — сказал он. — А кто подложил взрывное устройство в ваш сад, вас не интересует? — спросила у него Маринка. — Нет, — отрезал Петр, — взрыв был несильный. Могли и соседские мальчишки пошутить. Папаша наш — сосед недобрый. Да вы это уже и сами поняли. Мы промолчали. Тогда вперед вылез Сергей Иванович. — Как здоровье Федора Аполлинарьевича? — спросил он у Петра. — Ногу он сломал, это точно, — проговорил Петр совершенно без эмоций. — Варька еще заставила его линзы снять. Так он теперь слепой, как хорек, поэтому и орать будет больше обыкновенного. — А вы как-то спокойно к этому относитесь, — заметила я. — Мне сорок три года, — сказал Петр. — Все это время практически без перерыва я слышу, как папаша на кого-нибудь орет. Иногда бывает, что он орет сам на себя. Иногда на Левитана, как будто тот может его услышать. Иногда на Монэ. Тот тоже не отзывается, папашу это задевает, и тогда достается всем… Меня теперь трудно чем-либо удивить. — Злой вы, — заметила Маринка, — как с вами жена только живет? — Тихо-тихо, — сказал Петр. — Я нарочно выбирал такую, чтобы ее было как можно меньше слышно. — Она у вас глухонемая? — догадалась я. — Нет, просто воспитанная, — ответил Петр. — Так я хотел бы вас попросить вообще ничего не писать в газете. Нам реклама не нужна. — Мы приехали ради репортажа, — напомнила я ему. — Федор Аполлинарьевич нас сам пригласил. — Ситуация изменилась. — Петр бросил докуренную сигарету в пепельницу и тут же закурил следующую, вынув ее из кармана. — Папаша хотел поговорить с вами о живописи, но сейчас его можно назвать недееспособным. Он ранен, ничего практически не видит. Следовательно, репортаж отменяется. Надеюсь, что после того, как вы поговорите с ментами, вы уедете. — Мы в любом случае поговорим с вашим отцом, — резко сказала Маринка, — и если он скажет нам уезжать, то мы и уедем. — Вам мало того, что сказал я? — с угрозой спросил Петр. Виктор, находившийся тут же и делавший вид, что внимательно изучает картины на стенах, при этих словах подошел ближе. — Нам этого недостаточно, — отрезала Маринка. — И вообще, у меня вызывает законное подозрение ваше желание избавиться от нас. Чем это вызвано? — Нежеланием прочитать какую-нибудь глупость про нашу семью в вашей газете! — немного более громко, чем позволяли приличия, выдал Петр, повернулся и ушел. — Видала? — повернулась ко мне Маринка. — На его папашу совершили покушение, а он делает вид, что ничего не случилось! — Так ведь ничего и не случилось! — ответила я. В это время со двора послышались голоса нескольких человек. Голос одного из них я узнала сразу же. Это был майор Здоренко. — Дождались красного солнышка, — проворчала Маринка. — Ну-с, что он нам теперь скажет? Как ты думаешь? — Лишь бы не стал нас обвинять, что это мы подложили бомбу под Федора Аполлинарьевича, чтобы нам было о чем писать. Однако майор нас ни в чем обвинять не стал. Пока. Он сразу же прошел к хозяину дома, а приехавшие с ним специалисты занялись изучением места взрыва. Время тянулось оскорбительно медленно, и я решила уже начинать обижаться на весь мир по причине равнодушия к моей персоне, но тут все изменилось. В комнату влетел майор Здоренко уже в тот самый момент, когда я подумывала, что он, наверное, уехал. — Бойкова, — крикнул майор, — ты мне нужна! — Здравствуйте, здравствуйте, товарищ майор, — мило проговорила Маринка, — и я тоже очень рада вас видеть! — Чего? — Майор остановился, словно впоролся головой в стену. — Когда это я говорил, что рад тебя видеть, Широкова? Да глаза бы мои на тебя не смотрели! На тебя и твою начальницу! Вот вы у меня где! — Майор постучал себя ребром ладони по красной шее. — Рада она! Хм! Рада она! Радуйся, пока молодая! — Сказав эту непонятную фразу, майор повернулся к Кряжимскому. — Ну что, профессор? Ты влип! Ты влип по уши и в такое дерьмо, что годовой подпиской вашей газетки не ототрешься!.. Тоже, я вижу, повредился взрывом-то, — майор показал пальцем на синяк Сергея Ивановича, — но, надеюсь, мозги целые! Они тебе пригодятся! — Что такое происходит? — спросила я, выступая вперед и загораживая собою нашего добрейшего Сергея Ивановича. — Что у вас за шутки, товарищ майор? — Если бы шутки, — усмехнулся майор Здоренко. — Как я не люблю твоего болтливого адвоката, а похоже, Бойкова, тебе его придется вызванивать! — Почему? — спросила я. — А потому что ты, как главарь этой банды, будешь первой отдуваться за все! И за Кряжимского, и за картины! — Какие?! — крикнула я. — Отвечайте по-нормальному! Знали бы вы, как мне надоели ваши шутки! — Я уже не выдержала. Ну что поделаешь, и со мной такое бывает. — То маньяки нападают! То взрывы какие-то дурацкие! А то вы…