– Ну и где же книги, якобы закупленные вами по просьбе сего арестанта? Я что-то ничего не заметил, кроме кувшина для воды, веника и лохани для водных процедур. – Не могу знать, ваше-ство. Может, порвал-с для удовлетворения нужд? Или дал товарищам почитать… – Сейчас мы поищем их в других камерах! – пообещал директор. – Только за Александровым за два года записано более 60 книг и журналов. Да и другие арестанты, полагаю, выписывают литературу? А ну-ка, все книги этого отделения – в надзирательскую! Жи-ва! Духом! Приставники бросились вон из камеры – исполнять приказ. Минут через десять сбор литературы был завершен. – М-да, – Зволянский, наклонив голову набок, пересчитал принесенные книги и журналы. – Библий – восемь штук, прочих – шесть. Остальные, надо полагать, порваны и испарились? Приставники, потупившись, молчали. – Ваше превосходительство! – Покровский повалился на колени. – Не погубите! Не доглядел, виноват! Лично проведу следствие, наведу порядок! Под суд отдам! Выгоню без выходного пособия, с «волчьими билетами»! Сами же знаете, ваше превосходительство: во всех тюрьмах порой носят запретное! – Встань! Не позорь мундир! Поглядим… Ежели мой следователь добьется от арестанта того, что мне нужно – оставлю без последствий! Но всю эту братию разгонишь без рекомендаций, понял В дверь надзирательской просунулась лысина Медникова: – На два слова бы, ваше превосходительство! Зволянский вышел из надзирательской, плотно прикрыл за собой дверь. Вскоре из коридора донеслись отголоски гневного директорского баритона: – С ума съехал, Медников? Меня под суд особого присутствия подвести хочешь? Сам по «Владимирке» кандалами позвенеть?! – А иначе никак, ваше превосходительство! Ну в карцер его загоним – и что толку? Он и там ничего не выдаст! – Замолчи! Ты хоть понимаешь, что предлагаешь?! Может, за пазухой эту дрянь носишь?! – Мне-то ни к чему, ваше превосходительство! Для общего бы дела, а? – А ежели наврет твой Александров? Чего руками разводишь? Нет, нет и нет! Не дозволяю!.. Не понимая, в чем дело, смотритель беспомощно озирался, заглядывал в глаза Лаврову. Приставники, видимо, понимая в происходящем больше, тихо вздыхали. Пошумев, директор начал успокаиваться и давать Медникову более-менее связные указания, впрочем, перемежая их нецензурной бранью: – Только потихоньку, понял? Изымешь ключи и сам возьмешь! От касторки-то отличить эту гадость сможешь? Ну, с Богом! Вернувшись в надзирательскую, Зволянский поманил пальцем смотрителя: – Проводи сей же час следователя в больничку вашу. Доктор-то на месте? – Куда ему деваться – полагаю, что на месте. Однако… Должно, пьян, ваше превосходительство, как уж водится… – Сам разбирайся! В общем, для пользы дела следователь кое-что у твоего доктора попросит. – Не знаю, что именно, и знать не желаю! – вдруг заорал директор так, что все вздрогнули. – Подлецы! Сами под суд идете и меня тянете! Вон! Все вон! И попробуйте без этой гадости вернуться! * * * Из Литовского тюремного замка Зволянский возвращался мрачнее тучи: еще бы! Он, директор Департамента полиции, вынужден был покрывать вскрывшиеся факты мздоимства, грубейшие нарушения правил содержания арестантов. С его ведома и «благословения» откровенность арестанта Александрова была куплена ценой наркотического снадобья, вытребованного в аптеке у тюремного доктора. Лопухин тоже был невесел, он жалел сестру. Мало того, что замужество обрекло некогда веселую и бойкую девицу на постоянное пребывание за мрачными тюремными стенами. Лопухин сомневался в том, что безобразия, творимые надзирателями и приставниками, являются тайной для зятя. Черт с ним, если он просто глуп – а ежели не по скудоумию подписывал десятками челобитные арестантов о закупке для них продуктов по сумасшедшим ценам? Да что продуктов! Вон, тому же Александрову с товарищем тайком носили и кокаин, и морфий, будь он неладен! Достукается ведь, паразит, сам под суд попадет – а Зиночке куда тогда приткнуться? Деток, спасибо, Бог не дал… О чем размышлял по дороге к архиповскому особняку Лавров, неизвестно. Медников остался в Литовском замке – для беседы с Александровым: тот ни с кем, кроме него, говорить не пожелал. Уже повернув в знакомый переулок, Зволянский словно очнулся, наклонил голову набок, прислушался: – Господа, а что это за колокольный перезвон такой в городе? Просидели весь день, считай, за тюремными стенами – а тут что деется? Директор ткнул рукояткой трости в спину возницы: – Слышь, милейший, догони-ка постреленка с газетами! Неужели все-таки… Неужели Ливадия? Интуиция не подвела директора Департамента полиции. В тот день, 20 октября 1894 года, тихо, без агонии, умер Александр III Миротворец. Дежурный телеграфист в Ливадии отстучал эту новость в два с половиной часа пополудни, и спустя какой-то час с небольшим скорбная весть разлетелась по электрическим проводам по всему миру. Наборщики по требованию редакторов и метранпажей несколько раз меняли шрифты на первых страницах сегодняшнего выпуска. Еще полтора часа спустя ротационные машины начали печатать специальные внеочередные выпуски газет… Выхватив из рук возницы газету, Зволянский раскрыл ее на первой странице: там был помещен портрет императора в траурной рамке и короткое сообщение о его кончине. – Господа, прошу прощения, но мне надо непременно быть на службе! Боюсь, что Иван Николаевич[71] уже обыскался меня. Алексей Александрович, полагаю, вам тоже следует как можно скорее прибыть на службу! Господин ротмистр, – Зволянский повернулся к Лаврову, – голубчик, тут два шага уже до дома Архипова… Вы уж простите, что мы с господином Лопухиным коляски реквизируем! – Да-да, конечно, ваше высокопревосходительство! – Лавров легко выскочил из экипажа. – А я, сколько могу, успокою Андрея Андреевича и буду Мельникова с докладом о его миссии поджидать! – Господи, до нашей ли суетни сейчас, ротмистр? Государь в бозе почил! В столице нынче такие дела начнутся… Впрочем, наследник престола, насколько я понимаю, благожелательно относится к задаче защиты государственных секретов посредством создания нового органа – Разведывательного управления. Нам, господа, нужно набраться терпения, переждать «смутное» время смены власти, пертурбаций во властных структурах и снова идти, как говорится, на приступ сей крепости. Но не сегодня, разумеется! Честь имею, господа! Экипажи разъехались в разные стороны, а Лавров пешком направился к дому Архипова. Как оказалось, известие о кончине государя уже успело долететь и до особняка полковника. Поджидавшие возвращения «делегации» из Литовского тюремного замка Ванновский и Куропаткин спешно собрались и уехали на службу. К Петербургу, Москве и крупным губернским городам подтягивались поднятые по тревоге гвардейские полки. Учитывая тревожную обстановку, нельзя было исключить возможности народных волнений. Лавров смог лишь вкратце просветить Архипова относительно результатов своей поездки: сообщник Терентьева найден, с ним остался работать Медников. Архипов и Лавров по привычке расположились в библиотеке – телефонный аппарат полковник велел перенести туда же. Однако звонков было немного: один раз телефонировал Ванновский, сообщив о том, что у побережья Ливадии разыгралась сильная буря и что крейсер «Память Меркурия» по причине волнения не может выйти за телом усопшего императора из Севастополя. Буря продлится, по мнению знающих моряков, не менее 3–4 дней. Полковник и ротмистр переглянулись: не будучи суеверными, они все же не могли не усмотреть какого-то зловещего знамения в совпадении смерти императора со штормом. Через малое время перезвонил Зволянский. За неимением прочих новостей, он зачитал телеграфную депешу из Ливадии: Ливадия, 20 октября 1894. Диагноз болезни Его Величества Государя Императора Александра Александровича, поведший к Его кончине: с последовательным поражением сердца и сосудов, геморрагический инфаркт в левом легком, с последовательным воспалением. Подписано: Лейден, Захарьин, лейб-хирург Гиршев, профессор Н. Попов, почетный лейб-хирург Вельяминов, министр Двора граф Воронцов-Дашков. – Ну, а что там с нашим… «нефритом»? – помолчав, поинтересовался Зволянский. – Есть какие-нибудь известия из замка? – Сами уж беспокоимся, – вздохнул Архипов. – Судя по тому, что там открылось, не забрили бы нашего Медникова в арестанты под каким-нибудь предлогом. Он же, насколько я понял, кое-что запретное арестанту передал. Возьмут нашего Евстафия в заложники, так сказать… – Не будьте бабой! – грубовато прервал его директор. – Ишь, какие пули отливаете! Да если только Медников через два часа не вернется, я сам за ним с такой командой поеду, что тошнехонько будет всем тамошним мерзавцам! Даю отбой! Наконец явился и сам Медников, встреченный только что не с оркестром. Сознавая важность добытых им сведений, прежде всего попросил чаю и чего-нибудь постного. – Со вчерашнего дня крошки во рту не было, господа, – признался он. Архипов повлек героя дня в столовую, на ходу призывая Кузьму. Через полчаса, наскоро перекусив, Медников принялся рассказывать. Как и предполагалось, заводилой в компании бесшабашных драгунских офицеров был Терентьев. Он же приохотил товарищей не только к тайному дому свиданий с малолетними девчонками-гимназистками, но и к кокаину, а позже и к еще более страшному зелью – морфию. Не попался Терентьев благодаря своей сообразительности: когда двум совсем юным «жрицам любви» стало от кокаина дурно, он сказал товарищам, что пошел за доктором. И не вернулся. Перепуганная хозяйка притона послала за родителями гимназисток. Поднялся великий шум, товарищи Терентьева попали под арест, он однако нашел возможность втихомолку переговорить с ними. – В ногах, говорит, у них валялся, больную маменьку поминал (дескать, при смерти она), ее именем заклинал молчать про него, и про «гостинец»-порошок не забыл, наобещал с три короба… В общем, промолчали товарищи про Терентьева на суде. А он их и во время следствия «подкармливал» зельем этим проклятым, и подсказал, как и через кого можно в Тюремном замке порошочек или ампулки добыть… А я слыхал раньше от знающих докторов, что постоянное употребление этой гадости и характер меняет у человека, и на умственных его способностях отражается. В общем, живет такой человек от понюшки до укола… – Евстратий, ты извини, но тебя не за лекцией о вреде кокаина посылали! – довольно резко прервал рассуждения сыщика Лавров. – Знает ли Александров, где может скрываться Терентьев? – Знать не знает, ваш-бродь, а вот пару наводочек полезных дал, – слегка обиделся Медников. – Во-первых, кокаин продается практически в любой аптеке, только не каждый аптекарь эту гадость без рецепта врача продаст! Дело хоть и неподсудное, но лицензии за продажу сильнодействующих снадобий, как и ядов, лишиться вмиг можно! А врача с рецептами найти и того сложнее: в медицинских целях кокаин прописывают крайне редко, поэтому каждый случай на виду. В общем, говорил Терентьев несколько раз своим товарищам о некоем Карле. А один раз даже и подвозил на извозчике к той аптеке, когда «не хватило». Адрес Александров, конечно, не помнит: в полубредовом состоянии был. Ночь опять-таки… Звонить пришлось – да, чуть не забыл! Звонок в аптеке был какой-то оригинальный. Не похожий на прочие. Мост рядом. И переулок, в котором аптека располагалась, уж очень узкий. Извозчик ругался, говорят, – развернуться не мог. Под уздцы лошадь выводил, задом. – Вот так приметы! – огорченно воскликнул Лавров. – Мост, аптекарь Карл, узкий переулок… Евстратий, ты хоть знаешь, сколько в Петербурге аптекарей-немцев с именем Карл? А ежели он не с самим аптекарем дело имел, а с провизором? По ночам-то хозяева спят обыкновенно. А мостов сколько в Петербурге? И потом: найдем мы того аптекаря, а он знать не знает, кто такой Терентьев и где его искать! – Ну, чем богат! – развел руками Медников. – Кстати: упоминал арестант в замке, что Терентьев хвастался, что часто закатывался на пару-тройку дней в «дом свиданий» один. Любовь у него там с хозяйкой притона. Любашей зовут… Дом большой, несколько входов-выходов, а у главного стоит швейцар арапского черного племени. И аптека та, с Карлом, в нескольких минутах езды от Любашиного дома! – Ну, это уже кое-что! – Лавров бросил на Архипова многозначительный взгляд. – Во-первых, Аптекарский департамент надо перетрясти, там лицензии на открытие аптечных дел выдают. Немцев-аптекарей в Петербурге, конечно, немало, но не все же Карлы, черт возьми! А потом с городовыми работать надо, Андрей Андреевич! Вот уж кто все «дома свиданий» знает! Однако, полагаю, без Зволянского мы сию шараду не решим. На том и порешили. Правда, когда даст знать о себе Зволянский в свете последних трагических событий, решительно никто не знал. – Да, вот еще что! – вспомнил Лавров. – Табачная лавка, которая использовалась Терентьевым как почтовый ящик! Наблюдение с нее снято, полагаю, Евстратий? – Снял, ваше благородие! – сокрушенно развел руками Медников. – Да и то сказать: людишек-то у меня маловато. Трех-четырех топтунов плюс извозчика там постоянно держать надобно, чтобы плотно лавку и визитеров контролировать. А мне господин Вельбицкий, особенно когда господин директор в отъезде был, за каждого шею каждодневно пилил. Человечек из МИДа в съемной квартире напротив лавки неделю посидел, да без толку: никого из германского посольства не приметил. Как уж он смотрел – может, глаз не отрывал, может, спал целыми днями – врать не стану, не знаю. Нажаловался, видать, своему начальству – его и отозвали за ненадобностью. – Наблюдение надо восстановить! – твердо заявил Лавров. – Терентьев может подать своим хозяевам сигнал о том, что перешел на «нелегальщину». И адресок свой новый для связи оставить! – Ну-у, уж это точно без его превосходительства не решить! – покачал головой Медников. – Царь помер, всякая сволочня голову подняла. Митиги, стачки, агитация. Весь мой «летучий отряд» с утра до ночи на ногах. Ни одного человечка не дадут без господина директора, нечего и думать!