Дотянувшись, он без спроса вынул из рук зятя визитные карточки. – О-о, Сергей Эрастович Зволянский! – разыграл он изумление. – Директор Департамента полиции собственной персоной! А это кто? Старший следователь Петербургского окружного суда Медников – ну, этого я не знаю! – А со Зволянским, стало быть, знаком? – с надеждой спросил Покровский. – Ну, с Сергеем Эрастовичем мы по нескольку раз на неделе, бывает, встречаемся. Хорошо знакомы! – Лопухин, сдерживая смех, бросил визитки на стол. – И если что не слишком серьезное – дай знать, авось, уладим! Ты ему здесь, зятек, главное дело, не перечь. Он, брат, как порох. – Да ничего и не надо улаживать! – смутился смотритель. – Просто впервые на моей памяти пришли проверять седьмое отделение, которым никто никогда не интересовался! Отделение-то секретное, о нем вообще мало кто знает! * * * Для «комиссии» срочно освободили смежную с канцелярией комнату. По распоряжению Медникова и Зволянского, писари и чиновники притащили туда целую кучу бумаг. Туда же был вызван старший приставник[68] отделения номер семь со статейными списками[69] содержащихся в отделении арестантов. Уже через полчаса Медников подсчитал сумму денежных переводов, полученных осужденным Александровым от Терентьева за два с половиной года. В статейном списке арестанта не нашлось никаких сведений, с помощью коих можно было установить место его нынешнего пребывания. Зволянский, обратив внимание на явно нервничающего приставника, взял его в «крутой оборот». – Насколько я понимаю, милейший, денежные средства, поступающие на имя того или иного осужденного, не подлежат передаче самому арестанту, а поступают на его личный счет. И выдаются арестанту на руки только в случае его освобождения? – Точно так, ваше превосходительство! – А в случае, если на имя арестанта приходят такие же денежные письма, как, например, этому Александрову? Наличные, так сказать. – Осужденному сообщается о сумме денежного поступления, а деньги передаются кассиру Тюремного замка и хранятся в специальном несгораемом шкафу. Если со временем набирается изрядная сумма, кассир с казначеем открывают личный счет арестанта, куда и зачисляются наличные средства. – И пользоваться этими деньгами арестант не имеет возможности. – Только опосредованно, ваше высокопревосходительство! По его желанию и письменному заявлению ему выдаются пятнадцать-двадцать копеек для покупки свечей при тюремной церкви. Также, согласно заявлению арестанта, он может приобретать книги разрешенного содержания. Перед большими праздниками многие желают побаловаться фруктами или сладостями – это также возможно при отсутствии у арестанта замечаний со стороны надзирающего персонала. – И как это происходит? – не отставал Зволянский. – Обыкновенно, ваше превосходительство! – пожал плечами приставник. – Арестант письменно обращается с прошением к господину главному смотрителю, и тот обыкновенно дает согласие на покупку фунта-другого яблок, либо конфет. Кассир выдает назначенному для закупок приставнику деньги, а арестант после расписывается в журнале списания денежных средств. – Существует ли ограничение на суммы производимых арестантом закупок со своего счета? Приставник замялся: – Видите ли, ваше превосходительство, формально такое ограничение, разумеется, существует. Но из соображений человечности на эти ограничения часто закрывают глаза. – Закрывают глаза, – повторил зловеще Зволянский. – Теперь извольте подойти поближе, милейший! Поближе, еще поближе – и давайте посчитаем вместе! Возьмем, к примеру, того же Александрова. За время пребывания в Литовском тюремном замке он получил от одного только Терентьева денежных писем на сумму… э… триста сорок рублей. Верно? Личного счета у заключенного арестанта нет, а в кассовой книге за ним на сегодняшний день записано лишь восемнадцать рублей пятьдесят пять копеек серебром. Правильно? – П-правильно, в-в-ваш… – Молчать! – рявкнул Зволянский. – Теперь смотрим личное дело арестанта Александрова. Здесь содержится… Сколько там заявлений на приобретение литературы религиозного содержания, фруктов, овощей и прочего, Медников? – Двадцать восемь, ваше-ство! – отрапортовал тот. – Прекрасно! Теперь давайте возьмем наудачу два удовлетворенных заявления Александрова. Вот это и это, допустим… Потрачено в июле и сентябре прошлого года, согласно его письменному заявлению, шестнадцать рублей тридцать копеек. Что куплено? Огурцы свежие, яблоки, книги… Медников, сколько стоят в Петеребурге летом огурцы и яблоки? – Огурцы – две копейки фунт, яблочки чуть подороже… Копееек шестъ-десять. – И как же ваш закупщик дотащил от рынка до Тюремного замка такую уйму огурцов, милейший? Ломовика нанимал? – Дык книжки же еще… – Молчать! Вот мы немного погодя пойдем в камеру к этому Александрову и посмотрим, какую библиотеку он успел здесь собрать за два с половиной года! А пока еще кое-что выяснить надобно. Этот Александров один по делу проходил, либо с сообщниками? – Двое-с, ваше-ство. Только подельник, разжалованный поручик Егорьевский, уже полгода назад как того… Богу душу отдал-с. В тюремной больничке-с… – Медников, в первую голову проверь денежные документы этого Егорьевского, по тем же признакам. А всего сколько арестантов в отделении номер семь числится? – Сорок три души-с, ваше-ство. Только вход в это отделение дозволен, осмелюсь доложить, с личного на то дозволения господина главного смотрителя. – Позвать сюда немедленно! Нет, не ты! Ты, брат, отсюда пока никуда не выйдешь! Умный какой нашелся: шепнуть, предупредить кого следует – и ищи потом ветра в поле! Зволянский приоткрыл дверь, стукнув при этом створкой по голове изнемогающего от любопытства писаря. Потирая рукой ушибленное ухо, тот отскочил и встал по стойке смирно. – Эй, кто-нибудь! А ну зовите сюда главного смотрителя Тюремного замка! Но тот уже спускался по лестнице из своей половины. Вслед за ним, дожевывая на ходу пирог, следовал Лопухин. – Сергей Эрастович! Кого я вижу?! Вот уж воистину говорят: мир тесен! Какими судьбами сюда, в «узилище Иродово»? – Служба-с! А вот ты, Алексей Александрович, что тут делаешь? – нахмурился Зволянский. – К сестрице в гости заскочил. К супруге господина Покровского, то есть. Вместе с кузеном, жандармским ротмистром Лавровым. – С жандармским? Это, брат, пожалуй, даже кстати! – Зволянский грозно обернулся к смотрителю замка. – Заходите-ка сюда, милейший! Лопухин, ты своего кузена покличь, да тоже заходи с ним. Перед тем как захлопнуть дверь, Зволянский, обведя канцелярию многообещающим взглядом, рявкнул: – Всем оставаться на местах! Боже вас упаси покидать помещение! Через полчаса, изрядно нагнав страху на всю канцелярию, в сопровождении Медникова и «мобилизованного» во временные помощники Лаврова, Зволянский шагал через тюремный двор в отделение номер семь, не переставая на ходу стращать взятого в провожатые главного смотрителя. Лопухин, тоже «мобилизованый», был, к немалому его облегчению, оставлен присматривать за канцелярскими – чтобы никаких бумаг не попрятали, не сожгли и т. д. – Как содержатся арестанты в седьмом отделении? – допрашивал на ходу Зволянский смотрителя. – В дневное время содержание арестованных, как и в отделении номер восемь, для лиц благородного происхождения, свободное. Камеры запираются только на ночь, – торопливо докладывал Покровский. – Утром подъем по колоколу, в шесть утра. Пересчет арестантов, пересмена приставников, молитва. Для содержащихся в этих двух отделениях обязательных уроков[70] нет, только по желанию. Днем, при наличии открытых дверей, арестанты имеют возможность навещать знакомых в других камерах, гулять по коридору. В седьмом и восьмом отделениях дежурят по два приставника. В прочих отделениях, не считая женского, режим содержания гораздо жестче. Забежав немного вперед, главный смотритель распахнул наружную дверь, пропустил посетителей вперед. В небольшом коридоре посетители остановились перед единственной дверью, обитой железом. В верхней части двери была вмонтирована железная же форточка, рядом с которой из двери торчал штырь с шаром на конце. – Ну-с, как открывается сей сезам? – Позвольте-с… Пробравшись вперед, приставник несколько раз ударил по шару открытой ладонью, и удары отозвались звоном небольшого колокола. Словно в ответ, изнутри послышались резкие трели оловянных свистков, какие-то голоса, искаженные толстой дверью. Через минуту загремел засов, и дверная форточка откинулась, явив за собой лицо второго приставника. – Открывай, Сазонов! – крикнул напарник. – Вишь, начальство пожаловало! Форточка захлопнулась, и после некоторой возни отворилась дверь. Посетители друг за другом вошли внутрь и оказались в длинном широком коридоре с дверями по обе стороны. Лишь в начале коридора, да в дальнем его конце светились тусклые пятна нескольких окон, густо замазанные известью и забранные решетками. Снова забежав вперед, приставник остановился у одной из дверей, отрапортовал: – Так что здесь камера осужденного Александрова. – Открыть! – распорядился Зволянский. Приставники переглянулись. – Так что двери днем не запираются, ваше превосходительство… Как я уже докладывал, арестанты имеют возможность общаться друг с другом… – Ах да… – Зволянский первым шагнул внутрь. Следом за ним в камеру, толпясь, вошли и остальные. Две железные кровати, небольшой столик у дальнего конца камеры, два табурета, с одного из которых, не торопясь, поднялся при виде визитеров небольшого роста густо заросший бородой человек в серой арестантской рубахе навыпуск и таких же серых штанах. – Кто таков? – отрывисто спросил Зволянский. – А ты кто будешь, мил человек? – с неожиданной издевкой отозвался бородач. – Никак в соседи напрашиваться ко мне станешь? Лавров сжал локоть уже открывшего рот Зволянского, и тот понял, сдержался, промолчал. Промолчал под выразительным взглядом и уже выступивший вперед для грозного окрика Покровский. Нарушение тюремного устава было явным, с перспективой карцера после долгого начальственного разноса. Но с этим человеком предстояло работать, он мог дать нужные сведения. А мог и, заупрямившись, не дать. – Я директор полицейского Департамента, действительный статский советник Зволянский. Со мной следователь окружного суда Медников и ротмистр Лавров. Остальных, полагаю, вы знаете. – Директор, мгновенно сориентировавшись, перешел с начальственного «ты» на вежливое «вы». – Сам главный фараон? Ух ты! Ну, присаживайтесь, гости дорогие, коли места для себя найдете! Я – арестант Александров, некогда поручик, решением военного суда лишенный чина, дворянства и прав состояния и осужденный для отбытия наказания в арестантские роты. Теперь вот переведен сюда, в Литовский тюремный замок, для отбытия бессрочного наказания. С чем пожаловали, господа хорошие? Нешто помилование мне вышло? – В голосе арестанта опять послышалась издевка. – Насчет помилования не уполномочен! – буркнул Зволянский. – Жалобы на тюремную администрацию имеются? – Лишен без объяснения причин прогулок, господин хороший. А так… – Александров пожал плечами. – На начальство жаловаться – себе дороже выйти может! Так что нету больше жалоб! – Выйдем, господа! Медников, поработайте с осужденным, можно пока без протокола! – со значением подчеркнул Зволянский. – Ротмистр, может, вам лучше остаться? На случай буйного поведения арестанта? – Не стоит, ваше превосходительство! – покачал головой Медников. – Я привыкший… Прикрыв за собой дверь камеры, Зволянский не сдержался, обеими руками притянул к себе приставников за воротники, прошипел: