– Моя голова – твои руки, Сема. Вдвоем у нас все получится! У меня план имеется, у тебя с дружками, знаю, железяки всякие остались… Сема Блоха опять зевнул во весь рот, одновременно почесывая голую грудь, покрытую какой-то сыпью: подобная сыпь была широко распространена у арестантов в тропических широтах. Такое явное пренебрежение взбесило Соньку: – Чего ты, идиот, варежку разеваешь и чешешься, как макака в зоосаду? Дурой меня выставляешь?! Ну и пошел ты, знаешь куда?! – Мужику любому я за такие слова зубы вбил бы до самого нутра! – нешуточно обозлился Блоха. – Твое счастье: баб не бью! – Осчастливил! Короткая память у тебя на добро все-таки, Сема! Помолчали. – Прости, Софья! – мирно попросил Блоха. – Прости, не сдержался. Сам об этом все время думаю. Об ошибках думаю, о том, что упущено навсегда было… А тут ты еще подначиваешь! – Не подначиваю я! И ничего еще не упущено – тем более навсегда! – зашептала Сонька. – Мне вот офицерик один, за разрешение сфотографироваться с самой Сонькой Золотой Ручкой – чтобы дома у него все ахали! – по моей просьбе принес книжку. Книжка про разные города и страны. В том числе и про Сингапур там есть, с картинками! Вот куда бежать надо, Сема. И времени у нас должно хватить, чтобы все подготовить! Помощников подобрать надо – двух-трех людишек. Помощники – чтобы отвлекли погоню, больше они нам ни на что не потребны. А бежим мы с тобой вдвоем. – Погоди, Софья, – попросил Блоха. – Не гони пургу. Я пока никакого плана не вижу, одни бабьи причитания. «Книжка с картинками»! «Помощники»! Кого тут подберешь, ежели людишки до смерти бояться стали? И матросов, и друг друга… Караульную команду как подменили после Петрована. Раньше сочувственно говорили, жалели нашего брата-арестанта. Даже карты, бывало, носили – кто за денежку, а кто и за просто так! Эх… Он помолчал, сплюнул: – Ишшо две недели назад «иван» слово скажет – шпанка друг друга с ног сшибает, торопится приказ сполнить. А теперь в отказ идут, смотрят дерзко. А то и убивцем вслед назовут – в глаза-то пока боятся! – Так ты сам виноватый, Сема! Кто велел трех мужичков – первоходков лютой смерти предать, хребты поломать? И четвертого бы поломали твои прихвостни, да не успели: спрятал его куда-то капитан! А за что, спрашивается, людей убили? По-хорошему разобраться, так они письмо подбросили, чтобы и самим спастись, и товарищей от петли верной за бунт освободить… Молчи, Сема, не возражай! Иначе надо было показать людишкам, что не правы они, что законы каторжанские нарушили. Да что теперь! Ты лучше вот что мне скажи, Сема: на суде капитан схемой корабля тряс, как доказательством умысла на бунт. А до того схема эта у людей в трюмах долго была. Кто-то может сказать – был в той схеме толк? Куда отсель вылезти можно? – Пока одно тебе скажу: есть отсель ход наверх, – вздохнул Блоха. – Не на верхнюю палубу, а куда-то в грузовой трюм. Потолок от нас разбирать надо. Да не где-нибудь, а возле самого прохода меж отсеками, где караульный все время находится! Так что мочить караульного, ежели что придется, Софья. А как мочить на глазах всей арестантской братии, скажи-ка мне? И есть ли ход из грузового трюма и куда – неизвестно. Давай-ка, Софья, пока разбежимся, чтобы внимания лишнего не привлекать. Если получится – поразведаем, что и как. Тока – осторожненько! ⁂ Сойтись снова, чтобы не было помех и лишнего пригляда, удалось только через два дня, когда на караул встал тот же матрос из экипажа. – Согласны уходить с нами трое, – шептал Сема Блоха в самое ухо Соньке. – Но у них условие: уходить не по-мокрому! – А если иначе никак? – Слухай дальше, Софья. Завтра доктор корабельный ногу будет отпиливать одному. Помнишь – дернулся, когда кандалы сымали? Ну и получил молотом по ноге, кость раздробили ему. Чернота по ноге уже выше колена пошла. Хотели до Сингапура довезти, в госпиталь сдать – боятся не довезти, почти десять дней ходу туда. Доктор один, конечно, опасается пилить – тока клизмы, видать, и способен втыкать. Так капитанов помощник нашел ему по «статейным спискам» фершала и аптекаря из осужденных. Выдергивал их вчера, велел помочь. – Согласились? – А куды денутся? И пообещались мне эти помощнички хреновы эфиру спереть, которым болящих усыпляют, чтобы не орали шибко. Если получится – есть у нас чем караульного «угостить», пока потолок разбирать будем! – А ежели не получится? Блоха тяжело поглядел на Соньку, ничего не ответил. Да и так было все понятно. – Ладно, – сквозь зубы пробормотала она. – Усыпили часового – далее что? – Корабль подойдет к причалу в Сингапуре поздно вечером или ночью. Такой приказ у капитана от генералов-начальников. Тут же – погрузка угля, воды, продуктов. Не до нас им всем будет. Караульного усыпим – не на время, так насовсем, тут уж как получится… Наверх, через потолок полезут те трое – поглядят, что там и как. Куды дадбше можно вылезти. Вернутся, доложат – тут и мы с тобой, Софьюшка, двинем! Сонька грубо, по-мужски, выругалась: – Как двинем-то? Через решетку? – Ну, баба и есть баба! Чтобы караульного усыпить, его надо петлей к решетке подтянуть. Он из сознания выскочит – ключи у него с пояса сымем. Сонька, прикусив губу, думала минуту или две. Потом покачала головой: – Плохой план, Сема. Вилами по воде писаный. Кругом на «авось» рассчитанный: авось твои вахлаки сопрут эфир, авось караульный позволит на себя петельку накинуть, авось из верхнего трюма выход есть незаметный, авось верхние караульные ничего не заметят… – Ну-у, милая, другого-то ничего нету, – Сема от нетерпения дрожал крупной дрожью, стискивал руки. – А ты подумал, как мы по городу Сингапуру ходить будем, даже если все получится, Сема? Ты в кальсонах и халате с «бубновым тузом» на спине, я в тюремном платье с таким же тузом? До первого фараона[49] только и дойдем. А их на причале, кроме наших матросиков, полно будет. В Сингапуре, я в книжке прочитала, англичане командуют, они славян не любят! – Так что, отменяем все, коли так? – Делаем ноги, Семушка! Делаем! Только не поверху, а через окно, – Сонька кивнула на ряд иллюминаторов по борту, распахнутых по случаю духоты. – Тю-ю! Ты никак забыла, Софья, что перед заходом в порты боцман все иллюминаторы завинчивает и «барашки»[50] в карман кладет? – А инструменты, которые твои ребята поперли у боцмана? Отвертки на что? И вообще одежку заранее приготовить надо! Хоть и сегодня! Веревочная петля для караульного приготовлена? Окна распахнуты? Надо привязать крючок какой-нибудь за веревку, из окна подальше высунуться и закинуть наверх, чтобы зацепилось за что-нибудь. Найти мальчишку похудее, али мужичка-дохляка: пусть на верхнюю палубу вылезет и разведку произведет. Пассажиры вольные на корабле имеются – значит, и одежка ихняя где-то лежит, али сохнет после стирки. – Толково! – оценил Сема Блоха. – Я уже знаю, кого послать наверх. Ну а в Сингапуре-то что? – За день-два до прибытия в Сингапур надо выкрутить винты, которые крепят удобный нам иллюминатор. И сточить винты – чтоб одни головки видны были. Боцман окна закроет, «барашки» снимет и будет спокойно спать. А «барашки»-то за облицовку только и держатся: тряхнул хорошо – люминатор и вылетит вместе с облицовкой. А мы туда, Сема… – Тебе бы мужиком родиться надо было, Софья! – помолчав, восхищенно покрутил головой Блоха. – Стало быть, караульного не усыпляем, потолок не разбираем? – Заглянуть-то наверх нелишним было бы, полагаю, – задумчиво пощелкала себя ногтями по передним зубам Сонька. – Но караульного усыплять не стоит… ⁂ Морской ли дьявол, либо какое иное морское божество словно подслушали Соньку Золотую Ручку. Подслушали – и любезно согласились показать, что таится за досками верхней облицовки тюремного трюма. У самого жерла Малаккского пролива, еще не миновав Никобарские острова, «Ярославль» попал в жестокий шторм. А накануне, когда о надвигающемся шторме еще не знал и экипаж, избранная команда арестантов деятельно готовилась к штурму верхней палубы. Поначалу призыв Семы Блохи пошукать чего-нибудь доброго и вообще осмотреться не вызвал большого энтузиазма. И потребную для предстоящей экспедиции веревку назначенные умельцы начали плести с явной неохотой. Однако шнырявшиеё поблизости глоты сумели выполнить поставленную перед ними задачу. – Чего мандражируешь, дядя? – шептали на ухо одному. – Боишься, что в побеге обвинят, ежели что? Да ты наружу погляди – куды тут бежать-то? Море кругом! – Ну вылезет по веревке дохляк какой-нибудь на верхнюю палубу, поглядит – что и как. Он же обратно вернется! Может, стырить что-нибудь посчастливится – нешто тебе галеты сухие не надоели еще? Зато фитиль какой вертухаям нашим вставим, а? Извечная вражда к тем, кто лишил «людев» свободы, и решила дело. К вечеру крепкая и тонкая веревка было сплетена и опробована на прочность: вцепившись в ее концы с двух сторон, шестеро арестантов не смогли порвать ее. Двойной крюк-«кошку» сообразили сделать из двух заточек. После ужина, когда караульный, согласно ночному расписанию, погасил каждый второй фонарь, операция началась. Сняли с одной из шконок потребную доску, выставили ее наполовину в иллюминатор. По доске, перекрестясь, выбрался назначенный обчеством мужичок из «шкелетов»[51]. Освоившись с кромешной тьмой и мерным покачиванием корпуса судна, «шкелет» несколько раз попытался забросить веревку с «кошкой» на конце как можно выше. И наконец, удача: «кошка» накрепко зацепилась за леер[52]. И «шкелет», вымазанный по требованию Семы Блохи остатками собранной по всему трюму сапожной ваксы и жженой пробкой, тихо матерясь, полез наверх. Очутившись на верхней палубе, разведчик прежде прочего распутал конец веревки с «кошкой» и, перекинув через леерную стойку, спустил ее вниз. Теперь арестантский трюм и верхнюю палубу связывала двойная веревка. В случае чего, потянув за один конец, ее можно было быстро втянуть в иллюминатор и спрятать. Полдела было сделано. «Шкелет», крестясь и зачем-то прикрывая ладошкой причинное место, пригнувшись, принялся обследовать палубу, где очутился. Почти вся верхняя палуба была загромождена штабелями ящиков, кипами мешков. Свободное место было лишь у оснований двух мачт и у корабельных надстроек. Из иллюминаторов кают-компании, кубриков моряков, с капитанского мостика лился неяркий желтоватый свет. Избегая выползать на освещенные места, «шкелет» осторожно пробирался по палубе в сторону кормы, где, как ему растолковали, было расположено несколько пассажирских кают 1–2 классов, а также каюты офицеров. Там ни часовых, ни праздношатающихся матросов, объясняли ему, встретить никак невозможно. Впрочем, несколько раз мимо лазутчика быстрым или неспешным шагом проходили какие-то фигуры. Как правило, об их появлении предупреждал громкий стук обуви по надраенной палубе. Услыхав или увидев кого-то из экипажа, «шкелет» замирал в густой тени. Однако постепенно он осмелел и даже спустил на шею черную тряпицу, коей Блоха велел непременно прикрывать лицо. Не для того, конечно, чтобы не опознали – а чтоб не выдали в темноте глаза и зубы. Но под проклятой тряпкой дышать было совершенно невозможно! Ага, вот, кажется, и пассажирские каюты – «шкелет» определил это по детским голосам и дамскому смеху. Набравшись смелости, он заглянул через иллюминатор в одну каюту, в другую – обе пусты! Пусты, но явно обитаемы: на спинках кресел и диванчиков небрежно сброшена одежда, а на столах, в специальных проволочных сетках, – какие-то бутылки, банки, ярко раскрашенные коробки со сладостями. Но где же сами пассажиры? Осторожно выглянув за угол последней надстройки, лазутчик увидел и пассажиров. Они стояли у поручней, сидели в плетеных шезлонгах, беседовали, смеялись, играли в карты и часто прикладывались к стаканам, подливая в них из бутылок, извлекаемых из корзинки с колотым льдом. «Шкелет» проглотил вязкую слюну, шепотом выругался: так ему захотелось не степлившейся, пахнущей железом воды из бачка, а чего-нибудь холодненького, вроде пива или, на худой конец, ситро. Но ведь не подойдешь, не попросишь у господ… Спохватившись, лазутчик понял, что пробыл на верхней палубе слишком долго. Пора было возвращаться. Но не с пустыми же руками! Выглянув из-за угла еще раз и убедившись, что пассажиры продолжают заниматься своими господскими делами, он щучкой нырнул в ближайший открытый иллюминатор, схватил первый попавшийся распахнутый саквояж и принялся мародерствовать. Запихнул в него коробку со сладостями, две недопитые бутылки. Выдернул из шкафа дамское платье (про это едва не весь вечер долдонил ему Сема Блоха), мужскую сорочку, присовокупил к этому две пары мужских брюк и с бьющимся от страха сердцем встал посреди каюты, оглядываясь и лихорадочно соображая – чего бы прихватить еще? Так и не сообразив, он направился к иллюминатору, на ходу прихватив со стола третью бутылку и хлебнув, сколько мог, прямо из горлышка. В бутылке оказалось что-то крепкое, покрепче «очищенной» из деревенского кабака. «Шкелет» закашлялся и уже перекинул одну ногу через нижнюю кромку иллюминатора, вытирая одной рукой выступившие слезы, а другой подтаскивая потяжелевший саквояж. В это мгновение он услышал чье-то вопль – оглянулся и узрел замершего в дверях каюты мальчонку лет восьми-десяти. От неожиданности лазутчик завизжал сам, рванулся наружу, рассадив ногу о какой-то крючок, и, более не маскируясь, ринулся к спасительному краю палубы. Петляя между ящиками и мешками, ощупывая леерное ограждение, он лихорадочно искал спасительную веревку, продолжая от страха то повизгивать, то креститься, то сквернословить. «Шкелет» не сомневался, что вот-вот на корабле поднимется тревога, зажгутся яркие поисковые прожектора, затопают бегущие матросы и кто-нибудь обязательно выстрелит ему прямо между лопаток. Остановившись на мгновение и задержав хриплое, рвущееся изнутри дыхание, лазутчик прислушался: все было тихо и спокойно, и даже проклятый мальчишка больше не визжал (в этот момент его, увидевшего «голого морского черта», орудующего в их каюте, успокаивала как могла мамочка). Немного успокоившись и размазывая по лицу вместе с потом и слезами остатки ваксы, «шкелет» наконец сориентировался, обогнул еще пару ящичных штабелей, пошарил рукой по леерному ограждению – и, о чудо! – нащупал, наконец, двойную веревку. От радости он едва не забыл об украденном саквояже. Что же с ним, проклятым, делать? И бросать нельзя (Блоха душу вынет!), и держать нечем. Не к причинному же месту привязывать! Зубы у лазутчика были гнилые, а саквояж получился тяжелым; он не сомневался: выщелкнутся зубы, стоит ему только задеть зажатой в них ношей о борт или козырек над иллюминатором. Но недаром ведь говорят: голь на выдумки хитра («шкелет»-то как раз был голым)! Вспомнил, что на украденных брюках, сдернутых им со спинки кресла в каюте, вроде как были подтяжки! Подтяжки нашлись, и уже через пару минут лазутчика втаскивали вместе с доской в трюм. Когда он, пошатываясь от пережитого, но победно улыбаясь, спрыгнул с доски и выпрямился, все, кто был в отсеке, зажимая рты руками, кулаками, тряпками – да чем придется! – долго и придушенно хохотали при виде фигуры, еле держащейся на полусогнутых кривых ногах – но с дорогим саквояжем, подвешенным к шее на подтяжками. Сема Блоха вытряхнул содержимое саквояжа на ближайшую шконку, собираясь отправить все лишнее за борт. В этот момент его тронули за плечо: – Слышь, Сонька тебя кличет! Хотел было послать подальше: недосуг, вот время нашла разговоры разговаривать! Но все ж отвлекся, подошел к решетке. – Сема, саквояж не выбрасывай! – прошелестела ему на ухо Сонька. – Для конспирации пригодится в Сингапуре! – А куды его, если с обыском придут? «Шкелет»-то наследил на палубе ваксой да кровью! Под юбку себе спрячешь, что ли?