Генри замялся. — Матушка, неужели ты выгонишь Энни? Она дурочка, она виновата, но ведь нельзя её там оставлять, что соседи скажут? — Пусть что хотят говорят, — отрезала миссис Дойл, — чувствую я, что мы ненадолго тут задержимся. Генри послушно заложил задвижку, и миссис Дойл провела всю ночь без сна, слушая, как в духоте августовской ночи заливается хриплыми рыданиями золотоволосая красавица Энни. Ближе к рассвету рыдания заглохли, и миссис Дойл отважилась выглянуть за порог. Энни у дверей не было, и на пороге лежала только её котомка. Миссис Дойл утёрла суровую слезу, вздохнула и сказала себе: «Всё к лучшему. Ничего я от нее не видала, кроме позора да разочарования, а этого горя у меня в жизни было с лихвой и без неё. Надеюсь, найдёт она своё счастье с этим художником, а коли нет, не моя в том вина: сколько раз просила я её сохранить свои душу да тело, сколько в церковь водила да наставляла, но ежели яблочко с гнильцой, оно и упадёт, не дозрев…» Наутро домой заявился пропахший табаком мистер Дойл с печальными известиями. Кредиторы нашли его и в Кардиффе и угрожали упечь в тюрьму, если он немедленно не расплатится по счетам. Но мистер Дойл был должен куда больше, чем миссис Дойл заработала за всю свою печальную жизнь, поэтому ему ничего не оставалось, кроме как бежать снова. Мистер Дойл обратил внимание на исчезновение старшей дочери лишь тогда, когда семейство стало укладывать пожитки. Миссис Дойл скупо соврала ему, что Энн сбежала со своим художником, а бледные и мрачные дети утвердительно покивали — все, даже рахитичный низкорослый Генри. Мистер Дойл погрустил дня четыре, а затем тоже забыл об Энн и перестал о ней заговаривать, что, как считала миссис Дойл, было лишь к лучшему. На следующий год новая беда пришла к ним на порог. Умер, промучившись всю зиму, рахитичный маленький Генри. В агонии он плакал и хватал мать за руки, придушенным шёпотом твердя: — Матушка, попроси Энни… попроси Энни меня простить! Когда он отошёл в мир иной, миссис Дойл отдала последние гроши гробовщику, в молчании помолилась и села писать непутёвой дочери письмо. Однако она остановилась, не начав, потому как вспомнила, что не знает адреса Энни, не знает даже, жива ли та вообще. Миссис Дойл выбросила бумагу в камин и снова опустилась на колени. Молитва стала для неё ритуалом, не даровавшим облегчения, но вносившим в бурную бестолковую жизнь хоть какой-то распорядок. К счастью, оставшиеся дети миссис Дойл не доставляли ей хлопот. Старший сын, Джо, был её опорой и утешением. С восьми лет он исправно подрабатывал то на фабриках, то на улицах газетчиком, он нанимался курьером, чистил дымоходы и брался за всё, что предлагали. Толку от его помощи было маловато, но миссис Дойл не могла скрывать, что именно хилые гроши Джо не раз спасали их семью, когда та садилась на голодный паёк. Младшая, Бетти, занималась шитьём и помогала в цветочных лавочках, но здоровье у неё было слабое. Когда Бетти осенью ложилась в кровать и исходила мокрым кашлем, миссис Дойл становилась на колени и молилась господу богу, чтобы тот не отнял у неё и это дитя, хотя она неплохо понимала, что господь вполне может её так наказать за обиду, нанесённую золотоволосой дурочке Энн. Шло время. Миссис Дойл давно отвыкла надеяться и верить во что-то лучшее. Семейство медленно опускалось на дно, и она могла это видеть, не напрягая своей проницательности. Не оставалось никаких сомнений, что рано или поздно мистера Дойла всё-таки настигнут и упекут в тюрьму кредиторы. Хотя он и был гулякой и разгильдяем, он немало денег давал семье, и миссис Дойл цепенела, представляя, что случится, когда мистера Дойла посадят в тюрьму. Сама она едва-едва смогла бы прокормить себя и детей, а ведь ещё им нужно было платить за кров. Они жили в захолустной квартирке, исконными обитателями которой были крысы да тараканы, и цена за эту квартирку, по мнению миссис Дойл, была варварски завышена. Ночами она крутилась без сна, а с раннего утра уходила на работу, что иссушала её тело, старила её прежде времени и гасила непокорное пламя в сердце. Всё чаще и чаще миссис Дойл думала о том, как славно было бы послушаться матушку и батюшку и дать красавчику Роберту Дойлу от ворот поворот, и как было бы замечательно, если бы она дала сыну булочника Стефенсона ещё один шанс после того, как тот попытался увлечь её в кусты на прогулке. И в этих своих мыслях миссис Дойл не каялась даже перед богом. «Будь на моем месте даже сама Пречистая Дева, — крамольно думала миссис Дойл, — разве не выбрала бы она тогда сына булочника Стефенсона вместо Иосифа?» Седьмого апреля тысяча девятьсот двенадцатого года миссис Дойл, как обычно, притащилась домой на опухших ногах. Открыла ей Бетти: чаще она работала на дому, обшивая всех, кто был согласен ей заплатить. Джо ещё не было видно. Миссис Дойл с порога спросила: — Что есть? — Только картошка, матушка, — сказала Бетти, — и ещё я припасла для тебя корочку хлеба. Миссис Дойл приложила ладонь к урчащему животу. — О, хлеб, — простонала она, — хлеб — это добро. Поставь-ка мне ужин, детка, а я вытяну свои усталые ноги. — Да, матушка, — покорно ответила Бетти и пошла на кухоньку, где ютились на соседних тюфяках она с матушкой. Миссис Дойл уже давно отказалась делить с супругом ложе: мистер Дойл оставался неутомим, как в юности, а миссис Дойл приходила в ужас, стоило ей помыслить об ещё одной беременности. — А на завтра что-нибудь есть? — поинтересовалась она тусклым голосом. — Только хлеб, матушка, и немного масла, — тут же ответила Бетти. — Джо обещал завтра что-нибудь купить, если заплатят… — Заплатят ему, ну да! — разошлась миссис Дойл и ударила кулаком по столу. — Этот вонючка-скупердяй Сайкс никому нормально не платит! — Ну… — Бетти попыталась улыбнуться, — или папа что-нибудь принесёт… Миссис Дойл и тут осталась себе верна. — Молись, чтобы он не принёс нам новых кредиторов, сохрани господь его грешную душу! Бетти не нашлась, что ответить, и замолчала. В свои одиннадцать, как считала миссис Дойл, она была куда умнее половозрелой девицы Энн, о которой совсем не хотелось вспоминать, ибо миссис Дойл не знала, жива та или нет. В тишине, столь редкой в их тесной квартирке, миссис Дойл с аппетитом умяла картошку и под грустным взглядом Бетти отведала немного хлеба. Бетти поглаживала урчащий живот и терпеливо молчала: в семье главными кормильцами были миссис Дойл и беспутный мистер Дойл, поэтому им всегда доставалось всё самое лучшее. Когда миссис Дойл уже заканчивала нехитрую трапезу, в квартирку кто-то вошёл. — Наконец-то, Джо! — радостно воскликнула Бетти и приподнялась, отложив шитьё. — Мы так давно… Но в кухню вошёл совсем не Джо, а мистер Дойл. Мистер Дойл, хоть ему уже и перевалило за сорок, а полная лишений и превратностей жизнь не придала блеска холености, оставался в некоем роде очаровательным. Мистер Дойл где-то достал себе приличный пиджак и чемоданчик, и от него так несло пивом, что Бетти закашлялась. Мистер Дойл радостно улыбнулся и похлопал жену по плечу. — Дорогая! — он смачно поцеловал миссис Дойл в щёку, чего не делал уже лет десять, и миссис Дойл сморщилась. — Славная крошка Бетти! Мечи на стол всё, чего найдёшь съестного! — Да, папа, — покорно сказала Бетти и поднялась со стула, но миссис Дойл так грянула кружкой по столу, что девочка замерла. — Перебьётся! — рыкнула она и злобно воззрилась на мистера Дойла. — Отчего от тебя так разит пивом, муженёк, а? Или ты совсем позабыл, что твои дети голодают? Мистер Дойл счастливо икнул и развалился на стуле. Выражение лица у него было блаженно-туповатое, и в это мгновение он менее всего был расположен думать о нужде и голоде. — Дорога-ая, — гнусаво протянул он и попытался забросить руку на талию миссис Дойл, — все наши беды позади! Господь Бог услышал наши молитвы! — Если ты кому и молился, то только чёрту: больше ведь тебя никто не услышит! — разгневанно закричала миссис Дойл и вскочила со стула. — Откуда пиджак? Где напился?! — Дорога-ая, — знай тянул своё мистер Дойл, — если есть у него такое право, может ведь порядочный мужчина наклюкаться со счастья, правда? — Со счастья?! Со счастья, гад ты проспиртованный?! У нас ни крошки еды, я не знаю, чем за квартиру расплачиваться, а ты мне про счастье да про молитвы задвигаешь?! — зарокотала миссис Дойл, сдёргивая со стула дочери полотенце. — Ах ты, негодяй! Ах ты, бессовестный! — Я теперь богат и джентльмен! — пьяным голосом заявил мистер Дойл, — и вы тоже богаты и леди! Миссис Дойл замерла и повесила голову. Сомнения затронули её сердце. — Ну вот, — сказала она, — сбрендил. Сбрендил али упился вконец. Бетти, уложи ты отца в кровать, пока он не начал буянить. Но мистер Дойл величественно поднялся и отстранил дочь царским жестом. — Я абсолютно здоров, — сказал он, — я сорвал огромный куш! Еда, костюмы, Америка! — С ума сошёл, — пролепетала миссис Дойл. Жизнь со многим ее сталкивала, но к такому она еще не была готова. Мужественно загородив собой дочь, она уверенно двинулась к мужу с полотенцем наизготовку, — Бетти, ты отойди в сторонку, дитя моё, а я его уложу. Мистер Дойл, на удивление, сопротивляться не стал. Он всё липнул к миссис Дойл, как не лип и в юности, распевал пьяным голосом гимн Великобритании и твердил о своей небывалой удаче. Миссис Дойл с трудом отволокла его к постели, ибо он так нагрузился пивом, что едва переставлял ноги. В одежде мистер Дойл повалился на затасканные простыни, подмял под себя подозрительный чемоданчик и захрапел прежде, чем его голова коснулась подушки. Тогда миссис Дойл набралась храбрости, глубоко вздохнула и сосредоточенно обыскала карманы скрипучего новёхонького пиджака мужа. Оттуда она выудила несколько хрустящих банкнот и с изумлением пересчитала их. — Батюшки! — воскликнула она шёпотом. — Неужели он кого-то ограбил? Ой, беда, ой, беда… Миссис Дойл хотела продолжить обыски в брюках мистера Дойла, но тот протестующе засопел и стал ворочаться, а глаза его даже слегка приоткрылись, и миссис Дойл сразу отступила. Она озадаченно взвесила в руках банкноты и испуганно посмотрела на мужа. — Господи, не было бы беды! — прошептала она и села у супруга в ногах. Этой ночью она просидела у постели мистера Дойла, не спуская с того глаз, и не пустила в комнату сына, хотя он отчаянно отказывался ночевать с сестрой. Миссис Дойл всё пыталась понять, откуда мистер Дойл мог достать деньги и что же им делать, если деньги эти добыты нечестным путём, в чём миссис Дойл ни на секунду не сомневалась. * * * Где мистер Дойл ни был бы прошлой ночью, покутил он знатно и проспал долго. Хотя миссис Дойл уже безбожно опаздывала на работу, она не решалась будить мужа. Наконец, когда ей стало вполне очевидно, что мистер Дойл не очнётся и через час, она кликнула дочь и велела той передать весточку о своей болезни. За три с половиной года, проведённых ими в Саутгемптоне, миссис Дойл ни разу не опаздывала и не заболевала, а дело своё знала хорошо, поэтому считалось, что ей изредка можно позволять небольшие поблажки. Миссис Дойл и впрямь казалось, что она либо заболеет, либо умрёт, и куда охотнее она предпочла бы смерть, не сиди у неё на шее двенадцатилетний Джо да его одиннадцатилетняя сестрёнка Бетти. Она ни на секунду не сводила с мужа цепкого полицейского взора и мрачно размышляла. «Пиджак совсем новёхонький, — сказала она себе и пощупала ткань: та была добротная, как для джентльмена, — и аж скрипит, матушки! А рубашка-то старая, — и она придирчиво стала оглядывать одежду мужа под пиджаком. — Вырядился, павлин! Но… если это не его одежда, если он кого-то убил, сохрани господь его грешную душу, то должна быть кровь, а крови нигде нет. Неужели украл? — она критически поглядела в пьяно-счастливое лицо мистера Дойла и заключила: — Конечно, украл, украл, утащил и опозорил всю нашу семью… и деньги эти, откуда у него столько денег?!» Ответы на все эти сложные вопросы, конечно, мог дать только сам мистер Дойл, как только он проснулся бы — а мистер Дойл явно пока не собирался это делать. Он храпел и сопел, распространяя пивные пары, пока не стукнуло полдень и совсем потерявшая терпение миссис Дойл не наградила его пинком. Прежде, к слову говоря, ни мистер, ни миссис Дойлы друг на друга руки не поднимали, а посему можно вообразить себе удивление и обиду главы семейства, когда жена так подло предала его. Мистер Дойл подпрыгнул на постели, резко распрямился и уставился на жену осоловелыми, ещё слегка пьяными глазами. Хоть мистер Дойл и был пока не совсем адекватен, в руках он уже цепко держал свой крошечный чемоданчик. Миссис Дойл медленно выдохнула и так же плавно сжала кулаки. Если она чему и научилась полезному за время брака, так это терпению, самообладанию и расчётливости. Именно три этих качества не позволяли ей дать волю рукам и, возможно, даже убить мистера Дойла раньше, чем это сделают его кредиторы, многие из которых не брезговали самыми радикальными методами. — Доброе утро, муженёк, — сказала миссис Дойл и аккуратно переместилась к мистеру Дойлу на ноги, чтобы он не вздумал удирать. Хотя миссис Дойл изматывала себя тяжёлой работой и частенько недоедала, кости у неё были достаточно тяжёлые, а держать она умела крепко. У мистера Дойла постепенно стал улетучиваться из глаз пьяный туман. — О, дорогая, — икнул он, — дорогуша… рад тебя видеть. А что это я тут делаю? Неужто Билли-лис отволок меня домой? Миссис Дойл покачала головой. — Нет, — сказала она, — ты сам притащился. Отвечай, окаянный, где ты шлялся эту ночь?! — В карты играл! — с честнейшим видом солгал мистер Дойл и медленно повёл вокруг себя ищущим взглядом. — Дорогая, будь так добра, слезь с моих ног и дай мне промочить горло. Дерёт страшной силой. — Жаль, что тебя страшной силой в детстве не драли! — патетическим тоном изрекла миссис Дойл и обвиняюще указала на мужа. — Откуда ты взял этот пиджак? Откуда чемодан? И откуда столько денег?! Кого ты ограбил, кого обобрал, кого обманул?! Мистер Дойл зажмурился и одной рукой обхватил голову. Раскаты низкого голоса супруги были для него сейчас хуже пытки. Когда миссис Дойл закончила задавать вопросы и выжидательно уставилась на него, мистер Дойл лишь пожал плечами. Лицо у него по-прежнему было помятое и не совсем вменяемое. — Дорогая, жена моя, — заговорил он умильным тоном пьяницы, чья похмельная слабость не позволяет ему силой добыть желаемые покой и питьё, — я совершенно точно выиграл всё это в карты… я никогда никого в жизни не грабил; обманывал и брал в долг — да, но грабить… — Да ты за всю жизнь только и делал, что проигрывал! Охваченная искренним гневом и презрением, миссис Дойл подскочила и стала бродить по узкой комнатушке. Она то и дело воздевала к грязному закопчённому потолку руки, молилась то Пресвятой Деве, то её Сыну, то перебирала имена всех святых, какие только запомнила за свою жизнь, то разражалась бессильными рыданиями. Миссис Дойл очень редко плакала. Как ни была бы сурова к их беспутному семейству жизнь, миссис Дойл находила в себе силу для улыбки. Когда мистер Дойл оказался обыкновенным лгуном и ловеласом, миссис Дойл утешила себя тем, что он хотя бы красив и обаятелен. Когда мистер Дойл терял одну работу за другой, миссис Дойл заверяла себя, что они не пропадут: по крайней мере, её голова и руки всегда при ней и всегда готовы к труду. Когда мистер Дойл проматывал последние гроши, миссис Дойл, вздохнув, говорила: «Что ж, вот и пришло время поститься. Господь Бог зачтёт это нам на небесах, когда придёт наш час предстать перед Его очами». Когда она выгнала дочь и потеряла старшего сына, она пообещала себе, что оставшиеся дети точно выживут и никого не опозорят. Но миссис Дойл и помыслить не могла всерьёз о том, чтобы лишиться мужа. Он был причиной её злоключений, и если бы его вдруг не стало, то миссис Дойл потеряла бы смысл в жизни. Бороться с мистером Дойлом за порядок и законопослушность значило быть миссис Дойл, и она вряд ли сумела бы найти что-либо более значимое в своей однообразной жизни. Мистер Дойл, не подозревавший обо всех размышлениях супруги, медленно поднялся с чемоданчиком в руках и шагнул к ней. На его губах заиграла бледная улыбка. — Ну же, выше нос, дорогая, — сказал он и раскрыл чемоданчик, — не вечно ведь мне проигрывать. Я сорвал куш! Самый большой куш, что когда-либо срывали в Саутгемптоне! Миссис Дойл сощурилась. Слова мистера Дойла, как ни странно, грели ей душу, но она скорее вырвала бы из собственной руки кусок мяса зубами, чем созналась бы в этом. — Что ещё за куш? — недоверчиво процедила она. — Деньги, которые ты видала, — сказал мистер Дойл, — я играл как чёрт, рубился всю ночь напролёт! И вот он, результат — мы сможем начать новую жизнь, радуйся, ну же!