— Это мы сами предлагаем часть наших трудодней школе, а Виктор Николаевич сказал, что «подумаем», — пробасила Ольга. — Вот-вот! — насмешливо закивала головой Мокрушина. — Вы будете робить, а он думать. Когда дело к концу подойдет, он и объявит, что все трудодни на общественное пользование отчислены. Он надумает! — Неправда! — опять крикнула Нюра, и Мария Трофимовна строго глянула на нее. — Беды с этим не оберешься, Трофимовна, — продолжала Лизавета. — Дело незнакомое, бабам и то нелегко справиться. А он на ребят малолетних все взвалить хочет. Падеж у птиц начнется — с девчонок и взыщут. Еще тебе, Трофимовна, своими трудоднями рассчитываться придется. — Мы же зоотехнику изучаем, — растерявшись от наговоров Лизаветы, сказала Ольга. — И Светлана Ивановна с нами жить будет. — Кто, кто? — так и подпрыгнула на табуретке Лизавета. И захохотала, откинув голову: — Ох, ох! Ну, умора! Ну, новости! Наклонившись вперед, спросила, давясь смехом: — А она… эта… Светлана-то Ивановна ваша курчонка от утенка отличит? Девочки на миг растерялись. Светлана Ивановна и правда не очень опытная, потому что никогда не жила в деревне. А все только с мамой в городе. Но зато она хорошо знает литературу. Про каждого писателя так рассказывает, что заслушаешься. — Она не отличит, так мы отличим, — наконец ответила Ольга. — Вот-вот, я об этом и говорю, Трофимовна! — перестала смеяться Лизавета. — Ей что, учителке-то? Она и бумажки никакие подписывать не будет. Нюре все принимать, ей и ответ держать. — И приму, и отвечу! — взметнулась Нюра, но мать, все время молчавшая, вдруг так топнула ногой, что подойник на шестке подпрыгнул. — «Приму, отвечу!» — передразнила она дочь. — Ишь какая самостоятельная! А если впрямь падеж начнется или еще что? — У-у-у» не дай бог, Трофимовна! — замахала руками Лизавета. — Ставь на этом точку, послушайся моего слова. Да и что за житье у них на озере будет!? И стала описывать всякие ужасы: спать будут в палатках, как цыгане, у тех хоть перины мягкие, теплые, а девчонкам, наверно, соломки набросают, да и ложись. Перепростынут все, передрогнут, да еще в голове всякого разведут. — Да что вы говорите только! — снова попыталась вмешаться Ольга, но Лизавета, не слушая ее, схватила на руки сидевшего у печи Ванятку и стала приговаривать над ним: — А эту-то бедную головушку на кого оставите? Своя нянька в доме, а вы его чужим людям понесете. Бедненький ты мой, лапушка моя! Ровно сиротинка какая… — Лизавета целовала и гладила белую Ваняткину голову. — Вы бы сами лучше скорей домой шли, — хмуро пробасила Ольга. — А то Валерка ваш с обеда не евши на улице бегает. Изба-то ведь назаперти у вас. Лизавета порывисто сняла с колен Ванятку. Малыш обиженно взглянул на нее, собираясь зареветь, но Нюра подхватила братишку на руки, сунула ему кусочек сахара. Мокрушина встала с табуретки, затянула полушалок: — А что мне ее нараспах держать, избу-то? Семилетнему несмышленышу доверить? Мусору всякого понатаскает или спалит еще. — Вот и худо тебе сейчас без Степановны-то, — вздохнула Мария Трофимовна. Лизавета не ответила. Вышла, хлопнув дверью. В сенях столкнулась с каким-то мужчиной, но в темноте не рассмотрела его. «Кто же это к ним?» А в избу зашел директор школы Шатров. Поздоровавшись, оглядел хмурые лица, все понял и сказал весело: — Война продолжается? Когда же перемирие наступит? Мария Трофимовна поставила перед ним табуретку, сама опустилась на скамейку возле печи, спросила с укором: — И чего это вы опять придумали, Виктор Николаевич? Глава вторая Недалеко от Липовки, в зеленой чаще кустарника, улеглось большое озеро Кортогуз. Летом прозрачно голубеют его спокойные воды под чистым небом, и кругом стоит благодатная тишина. Только птицы ведут веселый пересвист в густых зарослях черемухи и тальника, порхают с ветки на ветку. В воскресные дни приезжают на озеро рыбаки из районного городка, приходят и местные рыболовы, а когда созревает черемуха, с тракта сворачивают легковые машины, мотоциклы, велосипеды — горожане едут сюда отдохнуть, полакомиться черными терпкими ягодами. Вот здесь и задумал Виктор Николаевич Шатров создать утиную ферму. Еще в январе, когда озеро спало под белым покровом, он привез сюда председателя колхоза Сергея Семеновича Карманова — невысокого, коренастого, с темными густыми бровями, со смешливым прищуром глаз. Легкая кошевка остановилась на тракте, и мужчины сошли на дорогу. — Ну, хорошо, ну, ладно, — говорил председатель, продолжая начатый разговор. — И что теперь? Может, по такому снегу потащишь меня к берегу? — А что, и потащу! Шатров схватил председателя за рукав полушубка и сильно потянул за собой в мякоть белой поляны. Оба по колено провалились в снег. — Ширь-то какая! — раскинув руки и жмурясь от белизны снега, воскликнул Шатров. — Вон там палатки поставим. И будут у нас девчонки утрами выбегать на поляну, делать зарядку, а потом работать с песнями. — Ишь ты, поэт. Тоже мне! — председатель толкнул Шатрова плечом. — Садись уж, поедем. Некогда мне тут с тобой. Н-но, Алмаз! Лошадь председателя, высокая, тонконогая, как цирковая, рванула с места, легко развернулась на широком тракте и бойко побежала, высоко подняв красивую голову. Ехали молча, не мешая друг другу думать, но вдруг председатель расхохотался. — Чудак человек! Зачем, спрашивается, привозил меня сюда? Что я, места этого не знаю? Каждый день мимо езжу. Шатров благодушно отвалился на спинку кошевки. Большая золотистая родинка у левого уголка губ поползла вверх, делая улыбку широкой, открытой. За это родимое пятно и прозвала Лизавета молодого директора «Меченым». — А ты зачем, спрашивается, поехал, коли так? — в тон председателю спросил он. — Мозги твои проветрить, выдуть лишнее, — продолжал шутить Карманов. — Вот сейчас сидишь, поди, и думаешь: «Ай да я! За неделю председателя обработал!» А хочешь покажу тебе… — Сергей Семенович полез под полушубок, долго нащупывал что-то в боковом кармане пиджака и достал наконец потрепанную записную книжку. Сунул поводья Шатрову, полистал мелко исписанные страницы. — Читай! — «Проп. зазря вод. цел., — с трудом разбирал директор. — Пора зав. ут. хоз. В 1960 — обязательно!!!» — Это что за китайская грамота? — «Пропадает зазря водная целина. Пора заводить утиное хозяйство. В 1960 году — обязательно!!!» — перевел Карманов. — И записано это, милый мой, еще прошлым летом. — Так чего же ты меня неделю манежил? — запихивая книжку в карман председателя, спросил Шатров. — Ведь я тебе это же самое на 1959 год предлагаю! Карманов взял поводья, повернулся к Шатрову и ответил серьезно: — По правде говоря, страшновато начинать новое, незнакомое дело с семиклассниками. Ребятишки четырнадцати-пятнадцати лет… А взрослых нынче подбросить трудно. Людей у нас в обрез. Виктор Николаевич промолчал. Нет, не следует пока раскрывать председателю все карты. Вовсе не семиклассники, а шестиклассники будут утят выращивать. Девчушки двенадцати-тринадцати лет. Семиклассники окончат школу — и считай, что навсегда распрощались с ней. Одни в район уедут продолжать учебу в восьмом классе, другие останутся в колхозе работать самостоятельно. А ведь хочется, чтобы на будущее лето на пионерской ферме были свои, подготовленные кадры, потом новеньких обучать легче будет. А к тому времени наверняка решится вопрос о восьмилетней школе в Липовке. Тогда совсем хорошо получится. — Не вол. зазря. Пион. справ. с пор. дел., — с серьезным видом проговорил Шатров. — Чего? — не понял председатель. — Не волнуйся зазря. Пионеры справятся с порученным делом, — перевел Шатров, и оба рассмеялись. …А в феврале на озере началась стройка. Поднимались бревенчатые срубы сторожевой избы, кормового сарая. И воскресные дни на помощь строителям прибегали на лыжах и ребята. — Я бы заведующим на утиную ферму согласился, — укладывая жердь меж двумя столбиками, заявил однажды Сенька Болдырев, — густовеснушчатый шестиклассник. Нюра Потапова, помогавшая ему, невозмутимо напомнила: — У тебя две тройки из табеля не вылезают. Мимо с охапкой прутьев пробежала курносенькая, с выбившимися из-под платка мелкими завитушками волос девчонка. — Ха! — крикнула она на ходу. — Вы еще только два звена уложили, а мы уже шесть. Сейчас тальником жерди перевязывать станем, — и, показав язык, умчалась на другую сторону загона. Сенька шмыгнул носом ей вслед. — У Стружки тоже тройка по физике, а она в утятницы записалась. А у Альки по русскому… — Так их и не назначают заведующими, — возразила Нюра и покраснела. В школе еще и разговора не было о том, кто будет заведовать фермой. Но Нюра об этом часто думала и втайне надеялась, что выбор падет на нее. В классе она единственная отличница, второй год ее избирают старостой. А однажды, когда в школе кончились дрова, а в колхозе не было ни одной свободной машины, Нюра сумела уговорить знакомого шофера сделать два рейса на делянку. Об этой Нюриной удаче говорили на собраниях, а Виктор Николаевич шутя назвал Нюру «наш завхоз». — А что, может, тебя выберут? — ехидно спросил Сенька. — Вот всегда ты, Нюрка, раньше времени задаешься! Сенька задел самое больное место. Ну почему это так получается? Думать о себе лучше, чем о других, самой говорить о своих добрых поступках — разве хорошо?! А у нее нет-нет да и вырвется такое. Когда в школе уже все забыли о том, как Нюра ловко раздобыла дрова, она сама напомнила об этом на собрании. «В тот день, когда я с шофером договорилась», — сказала Нюра, будто к слову пришлось, и сразу услышала шумок в классе и многозначительное покашливание Сеньки. И вот сейчас опять.