Глава первая Майским прохладным вечером Лизавета Мокрушина возвращалась со свинофермы домой. Шла не торопясь, выбирая сухие места, аккуратно обходила мутные лужи в выбоинах дороги. Возле небольшой избы с посеревшими от времени стенами замедлила шаги, бездумно заглянула в окна. Здесь жила вдова, доярка Мария Трофимовна Потапова. Два года назад пришло в эту семью несчастье: скоропостижно умер хозяин дома, шофер колхоза Григорий Потапов. Жена осталась с двумя ребятами: одиннадцатилетней Нюрой и месячным Ваняткой. А годом позднее схоронила мужа, измученного тяжелой и долгой болезнью, Лизавета Мокрушина. И, видно, это горе сроднило двух женщин, совершенно разных по характеру: тихую, серьезную Марию Трофимовну и недобрую, насмешливую Лизавету. Пожалуй, на селе это был единственный дом, куда Мокрушина могла войти в любое время: Мария Трофимовна по мягкости своей находила оправдание резким поступкам Лизаветы, не судила ее так строго, как другие сельчане. — Баба молодая, горячая, обомнется еще, — говорила она людям. — Рано овдовела, сердце-то и затвердеть могло. — Почему же у тебя оно не затвердело? — возражали ей. Женщина пожимала сухонькими плечами: — У меня и возраст не тот. Чего сравнивать? Посмотрев в окно, Лизавета увидела: Мария Трофимовна стоит возле печки с подойником в руках и что-то горячо выговаривает дочери Нюре, и вроде бы даже плачет, вытирает глаза передником. Нюра сидит на табуретке, опустив темноволосую голову, крепко зажав меж коленками ладони. Вот она подняла лицо, отвечая матери, и Лизавета отступила в сторону. Эта женщина была еще и очень любопытной. «Что стряслось у них?» — заинтересовалась она и решила войти в избу, разведать обо всем. Потоптавшись с минуту возле калитки, бесшумно открыла ее, прошла по деревянному настилу и, мягко ступая резиновыми сапогами, поднялась на крыльцо. Двери в избу были приоткрыты. — Да разве я столько в сторожах-то заработаю? Ты хоть думай, что говоришь! — сразу услышала Лизавета голос хозяйки и притихла в сенях… — Тебе к зиме надо новую форму справить, и валенки опять же прохудились, — продолжала Мария Трофимовна. — А коров-то мне легко ли передавать в чужие руки? — воскликнула горестно. «Снимают ее с доярок, видать? С чего бы?..» — удивилась Мокрушина. — Я лета не дождусь, измучилась с Ваняткой. Калистратовна до июня нянчиться с ним согласилась. А там бы ты подоспела. — На ночь-то она его может брать. Он ведь спать будет, — возразила Нюра. — Так ты, значит, определила меня в сторожа — и делу конец? Не бывать этому! Подойник брякнул у самых дверей, и Лизавета, испугавшись, что ее застанут врасплох, быстро вошла в избу. Мария Трофимовна хмурым кивком ответила на приветствие, а Нюра занялась двухгодовалым Ваняткой. Лизавета без приглашения села у порога на табуретку, оправила юбку. — Дай, думаю, зайду к Трофимовне. Нитки у меня тридцатый номер кончились. Последний тюрячок исшила, а сельпо закрыто уже. Коврик охота сегодня доделать. Хозяйка молча переливала молоко из подойника в кринку, видно, только что подоила корову. — Не знаю, есть ли у меня такие, — проговорила она. — Взгляни вон в коробочке, Нюра. Нюра взяла с окошка маленькую шкатулку, оклеенную ромбиками из соломки, порылась в ней. — Тут сороковой номер только. А Лизавета соображала, о чем бы еще поговорить. — Что-то у моей коровы один сосок загрубел, — придумала она, уверенная, что уж на это-то доярка обязательно откликнется. Мария Трофимовна насухо вытерла подойник, поставила на шесток кверху дном. — Не додаиваешь, значит, до конца, — сказала осуждающе. — Так и корову испортить можно. — Как быть-то, присоветуешь? — спросила Мокрушина, обрадовавшись, что разговор наладился. — Растирать теперь с маслом надо, массаж соску делать. Сегодня же начинай. Наступило молчание. Все спрошено, все отвечено. Вроде и уходить надо. А Лизавета все сидела, не зная, как подвести разговор к делу. Ничего не придумала, спросила напрямик: — А что это ты, Трофимовна, смурная какая-то сегодня? Не приболела ли? Нюра быстро взглянула на мать: еще не вздумала бы про все Мокрушихе рассказать. Только ее здесь и не хватало! Исподлобья метнула сердитый взгляд на непрошеную гостью. Ох и хитрющая эта Лизавета! Вьется вокруг людей, когда надо что-нибудь, а сама в два счета может обидеть любого. Дядя Егор-то, наверно, из-за нее захворал да и умер. А после его смерти Мокрушиха Степановну, свекровь свою, из дома родного выжила. Отправила ее к брату дяди Егора будто погостить, та уехала да и с концом! Не приняла ее больше Лизавета. — Может, на работе что стряслось? — приставала Мокрушина, не получив ответа на первый вопрос. Мария Трофимовна сказала сухо: — Все у меня хорошо на работе, чего там может быть? «Не сказывает, таится…» — досадливо нахмурилась Лизавета и поднялась. Ничего уж, видно, не добиться, уходить надо. Не успела она подойти к порогу, как дверь широко распахнулась и в избу влетела рослая девчонка. Пробасив что-то вроде «здравствуйте», она обхватила Нюру сильными руками и закружила по комнате: — Отпустили, отпустили, отпустили! — орала девчонка басом и все трясла и трясла Нюру за плечи. Мокрушина, улыбаясь, посмотрела на хозяйку и снова, будто в замешательстве, опустилась на табуретку у порога: может, как раз через эту бедовую Ольгу Кубышкину и узнает она про все. Нюра вырвалась наконец из цепких рук, проговорила строго: — Ты чего? С ума сошла, что ли? — и снова сердитый взгляд к порогу: уселась опять, выставилась на табуретке! — Да отпустили же меня! Чуешь? И мамка и папка! Согласились! «Ну чего сидит?! Ведь нету же ниток тридцатого номера…» Нюра для намека взяла с окна шкатулку, крепко захлопнула ее и поставила обратно. Но Лизавета все сидела и улыбалась. — А тебя, Нюра? — сдерживая ликующий бас, спросила Ольга и по лицу подруги поняла, что дела обстоят плохо. Быстро повернулась к Марии Трофимовне. Та молча перетирала посуду и ставила на полку. — Тетя Маша, — насколько могла тихо начала Ольга. — Ведь Нюру же заведующей фермой выдвинули. Теперь уж ничего не поделаешь! И развела руками. Мария Трофимовна молчала, и Ольга поспешно добавила, вспомнив, как это помогло ей дома: — Нам трудодни будут начислять! — Отстаньте вы от меня! — устало отмахнулась женщина. — Сказала, не пущу — и делу конец. — Да ведь заведующая за все отвечать должна! — настойчиво убеждала Ольга. Мария Трофимовна горько усмехнулась, покачала головой: — Дочь, значит, в начальство выставляют, а мать в сторожа иди? — Только на два месяца, на июнь и июль, — вставила Нюра. — А весь август я дома буду с Ваняткой. Мокрушина начала догадываться, в чем дело. Краем уха слышала она, что школьники решили летом уток выращивать. Уже и ферму на озере для этого строят, а ребята вроде бы на берегу в палатках жить будут. — Слыхала я про это. Баловство одно, — неожиданно заговорила Лизавета. — Все Шатров, Меченый, выдумывает, отличиться хочет… Трудодни-то не девчонкам, а на школу пойдут. — Неправда! — сверкнула черными глазами Нюра. «Ишь, как буравит, сверлит! — отметила Лизавета. — Вся в отца, крутая. А в подбородок-то ровно кто пальцем ткнул — так ямка и осталась».