Ее во цвете лет взял свод могильный, Но жизнь ее была любви полна; И спит она, с судьбой уже не споря, На побережье ей родного моря. Байрон. «Дон-Жуан» Молодые люди, посланные на рекогносцировку после внезапного появления Гетти, вскоре вернулись и донесли, что им ничего не удалось обнаружить. Один из них даже пробрался по берегу до того места, против которого стоял ковчег, но в ночной тьме не заметил судна. Другие долго рыскали в окрестностях, но повсюду тишина ночи сливалась с безмолвием пустынных лесов. Ирокезы решили, что девушка, как и в первый раз, явилась одна. Они не подозревали, что ковчег покинул «замок». В эту самую ночь они задумали одно предприятие, которое заранее обещало им верный успех, поэтому ограничились тем, что выставили караулы, и затем все, кроме часовых, начали готовиться к ночному отдыху. Ирокезы не забыли принять все необходимые меры, чтобы помешать побегу пленника, не причиняя ему бесполезных страданий. Что касается Гетти, то ей дали звериную шкуру и разрешили устроиться среди индейских женщин. Она постелила себе постель на груде листьев немного поодаль от хижин и вскоре погрузилась в глубокий сон. В лагере было всего тринадцать мужчин; трое из них одновременно стояли на страже. Один часовой расхаживал в темноте, однако неподалеку от костра. Он должен был стеречь пленника, поддерживать костер, чтобы огонь не слишком разгорался, но и не угасал, и, наконец, следить за всем вообще, что делалось в лагере. Второй часовой ходил от одного берега к другому у основания мыса; третий стоял на самом конце мыса, чтобы оградить лагерь от новых неожиданностей, вроде тех, которые уже имели место в течение этой ночи. Мероприятия такого рода отнюдь не соответствовали обычаям дикарей, которые больше рассчитывают на тайну своих передвижений, чем на бдительность караулов. Но в данном случае эти меры были вызваны совсем особыми обстоятельствами, в которых очутились гуроны. Врагам стало известно их местопребывание, а переменить его в этот час было нелегко. Кроме того, индейцы надеялись, что события, которые должны были в это время разыграться в верхней части озера, целиком поглотят внимание оставшихся на свободе бледнолицых и их единственного краснокожего союзника. При этом Расщепленный Дуб учитывал, что самый опасный враг, Зверобой, находится в их руках. Быстрота, с которой засыпают и просыпаются люди, приученные постоянно быть настороже, принадлежит к числу наиболее загадочных особенностей нашей природы. Лишь только голова коснется подушки, сознание погасает, и, однако, в нужный час дух пробуждает тело с такой точностью, как будто все это время он стоял на страже. Так всегда бывало и с Гетти Хаттер. Как ни слабы были ее душевные способности, они все же проявили достаточно активности, чтобы заставить девушку открыть глаза ровно в полночь. Гетти проснулась и, покинув ложе из звериных шкур и листьев, направилась прямо к костру, чтобы подбросить в него дров, как будто ночная свежесть заставила ее продрогнуть. Пламя метнулось кверху и осветило смуглое лицо стоявшего на страже гурона, чьи глаза засверкали, отражая огонь, как зрачки пантеры, которую преследуют в ее логове горящими сучьями. Но Гетти не почувствовала никакого страха и подошла прямо к индейцу. Ее движения были так естественны и так свободны от малейших признаков коварства или обмана, что воин вообразил, будто девушка просто встала, потревоженная ночным холодом, — случай, нередкий в лагере и менее всего способный вызвать подозрение. Гетти заговорила с индейцем, но он не понимал по-английски. Тогда она поглядела на спящего пленника и медленно и печально побрела прочь. Девушка не думала таиться. Самая простая хитрость, безусловно, была бы ей не по силам. Зато поступь у нее была легкая и почти неслышная. Она направилась к дальней оконечности мыса, к тому месту, где Уа-та-Уа села в лодку, и часовой видел, как ее тоненькая фигурка постепенно исчезает во мраке. Однако это его не встревожило, и он не покинул своего поста. Ирокез знал, что оба его товарища бодрствуют, и не мог предположить, что девушка, дважды по собственной воле являвшаяся в лагерь и один раз покинувшая его совершенно свободно, решила искать спасения в бегстве. Гетти не слишком хорошо ориентировалась в малознакомой местности. Однако она нашла дорогу к берегу и пошла вдоль самой воды, направляясь к северу. Вскоре она натолкнулась на бродившего по прибрежному песку второго часового. Это был еще совсем юный воин; услышав легкие шаги, приближавшиеся к нему по береговой гальке, он проворно подошел к девушке. Тьма стояла такая густая, что в тени деревьев невозможно было узнать человека, не прикоснувшись к нему рукой. Молодой гурон выказал явное разочарование, заметив наконец, с кем ему довелось встретиться. Говоря по правде, он поджидал свою возлюбленную, с которой надеялся скоротать скуку ночного дежурства. Внезапное появление девушки в этот час ничуть не удивило ирокеза. Одинокие прогулки в глухую полночь не редкость в индейской деревне или лагере, так как там каждый ест, спит и бодрствует, когда ему вздумается. Слабоумие Гетти и в данном случае сослужило ей хорошую службу. Разочаровавшись в своих ожиданиях и желая отделаться от непрошеной свидетельницы, молодой воин знаком приказал девушке идти дальше вдоль берега. Гетти повиновалась. Но, уходя, она вдруг заговорила по-английски своим нежным голоском, который разносился довольно далеко среди молчания ночи: — Если ты принял меня за гуронскую девушку, воин, то не удивляюсь, что теперь ты сердишься. Я Гетти Хаттер, дочка Томаса Хаттера, и никогда не выходила ночью на свидание к мужчине. Мать говорила, что это нехорошо, что скромные молодые женщины не должны этого делать. Я хочу сказать: скромные белолицые женщины, так как знаю, что в других местах существуют иные обычаи. Нет, нет, я Гетти Хаттер и не выйду на свидание даже к Гарри Непоседе, хотя бы он просил меня об этом, упав на колени. Мать говорила, что это нехорошо. Разглагольствуя таким образом, Гетти дошла до места, к которому недавно причалил челнок и где благодаря береговым извилинам и низко нависшим деревьям часовой не заметил бы ее даже среди бела дня. Но до слуха влюбленного долетели уже чьи-то другие шаги, и он отошел так далеко, что почти не различал звуков серебристого голоска. Тем не менее Гетти, поглощенная своими мыслями, продолжала говорить. Ее слабый голос не мог проникнуть в глубь леса, но над водой он разносился несколько дальше. — Я здесь, Юдифь, — говорила она. — Возле меня никого нет. Гурон, стоящий на карауле, пошел встречать свою подружку. Ты понимаешь, индейскую девушку, которой мать никогда не говорила, что нехорошо выходить ночью на свидание к мужчине. Тихое предостерегающее восклицание, долетевшее с воды, заставило Гетти умолкнуть, а немного спустя она заметила смутные очертания челнока, который бесшумно приближался и вскоре зашуршал по песку своим берестяным носом. Лишь только легкое суденышко ощутило на себе тяжесть Гетти, оно немедленно отплыло кормой вперед, как бы одаренное своей собственной жизнью и волей, и вскоре очутилось в сотне ярдов от берега. Затем челнок повернулся и, описав широкую дугу с таким расчетом, чтобы с берега уже нельзя было услышать звук голосов, направился к ковчегу. Вначале обе девушки хранили молчание, но затем Юдифь, сидевшая на корме и правившая с такой ловкостью, которой мог бы позавидовать любой мужчина, произнесла слова, вертевшиеся у нее на губах с той самой минуты, когда сестры покинули берег. — Мы здесь в безопасности, Гетти, — сказала она, — и можем разговаривать, не боясь, что нас подслушают. Говори, однако, потише — в безветренную ночь звуки разносятся далеко над водой. Когда ты была на берегу, я подплыла совсем близко, так что слышала не только голоса воинов, но даже шуршание твоих башмаков по песку еще прежде, чем ты успела заговорить. — Я думаю, Юдифь, гуроны не знают, что я ушла от них. — Очень возможно, Гетти. Влюбленный бывает плохим часовым, если только он не караулит свою подружку. Но скажи, видела ты Зверобоя? Говорила с ним? — О да! Он сидел у костра, и ноги его были связаны, но руками он мог делать все, что хотел. — Но что он сказал тебе, дитя? Говори скорее! Я умираю от желания узнать, что он велел передать мне. — Что он велел передать тебе, Юдифь? Вообрази, он сказал, что не умеет читать. Подумать только! Белый человек не может прочесть даже Библию! Должно быть, у него никогда не было матери, сестра. — Теперь не время вспоминать об этом, Гетти. Не все мужчины умеют читать. Мать действительно научила нас разным вещам, но отец не много смыслит в книгах и, как ты знаешь, тоже едва может читать Библию. — О, я никогда не думала, что все отцы хорошо читают, но матери должны уметь читать, потому что как же иначе они станут учить своих детей? Наверное, Юдифь, у Зверобоя никогда не было матери, не то он тоже умел бы читать. — Сказала ты ему, что это я послала тебя на берег, и объяснила ли, как страшно я огорчена его несчастьем? — спросила сестра с нетерпением. — Кажется, сказала, Юдифь. Но ведь ты знаешь, я слабоумная и легко могу все позабыть. Я сказала ему, что это ты отвезла меня на берег. И он много говорил мне разных слов, от которых вся кровь застыла у меня в жилах. Все это он велел передать своим друзьям. Я полагаю, ты тоже его друг, сестра. — Как можешь ты мучить меня, Гетти! Конечно, я его самый верный друг на земле. — Мучить тебя? Да, да, я теперь вспоминаю. Как хорошо, что ты сказала это слово, Юдифь, потому что теперь у меня в голове все опять прояснилось! Ну да, он говорил, что дикари будут мучить его, но что он постарается вынести это, как подобает белому мужчине, и что вам нечего бояться… — Говори все, милая Гетти! — вскричала сестра, задыхаясь от волнения. — Неужели Зверобой и вправду сказал, что дикари собираются подвергнуть его пыткам? Пожалуйста, вспомни хорошенько, Гетти, потому что это страшная и серьезная вещь. — Да, сказал. Я вспомнила об этом, когда ты стала говорить, будто я мучаю тебя. Ах, мне ужасно жалко его! Но сам Зверобой говорил об этом очень спокойно. Зверобой не так красив, как Гарри Непоседа, но он гораздо спокойнее. — Он стоит миллиона Непосед! Да, он лучше всех молодых людей, приходивших на озеро, вместе взятых! — сказала Юдифь с энергией и твердостью, изумившими сестру. — Зверобой — человек правдивый. В нем нет ни крупицы лжи. Ты, Гетти, еще и не знаешь, какая это заслуга со стороны мужчины — говорить постоянно одну только правду. Но если узнаешь… Впрочем, нет, надеюсь, ты этого никогда не узнаешь. Кто даст такому существу, как ты, жестокий урок недоверия и злобы?! Юдифь закрыла в темноте лицо руками и тихонько застонала. Внезапный приступ волнения продолжался, однако, всего один миг, и она заговорила спокойнее, хотя голос у нее стал низким и хриплым и потерял свою обычную оживленность. — Тяжелая это вещь — бояться правды, Гетти, — сказала она, — и все же я боюсь правды Зверобоя больше, чем любого врага. Невозможно хитрить, имея дело с такой правдивостью, такой честностью, с такой непоколебимой прямолинейностью. И, однако, ведь мы не совсем неровня друг другу, сестра. Неужели же Зверобой во всех отношениях выше меня? Юдифь не привыкла говорить о себе с таким смирением и искать нравственной поддержки у Гетти. Кроме того, надо заметить, что, обращаясь к ней, Юдифь редко называла ее сестрой. Известно, что в американских семьях даже при совершенном равенстве отношений сестрой обычно называет младшая старшую. Так как мелкие отступления от общепринятых правил иногда сильнее поражают наше воображение, чем более существенные перемены, то Гетти заметила это обстоятельство и подивилась ему в простоте своего сердца. Честолюбие ее на один миг проснулось, и ответ прозвучал так же необычайно, как вопрос. Бедная девушка изо всех сил старалась говорить как можно толковее. — Выше тебя, Юдифь? — повторила она с гордостью. — Да в чем же Зверобой может быть выше тебя? Он даже не умеет читать, а с нашей матерью не могла сравниться ни одна женщина в этой части света. Я думаю, он не только не считает себя выше тебя, но даже вряд ли выше меня. Ты красива, а он урод… — Нет, он не урод, Гетти, — перебила Юдифь, — у него только очень простое лицо. Но на этом лице такое честное выражение, которое гораздо лучше всякой красоты. По-моему, Зверобой красивее, чем Гарри Непоседа. — Юдифь Хаттер, ты пугаешь меня! Непоседа самый красивый человек в мире. Он красивее даже тебя, потому что, как ты знаешь, красота мужчины всегда лучше, чем красота женщины. Это невинное проявление сердечной склонности не понравилось старшей сестре. — Теперь, Гетти, ты начинаешь говорить глупости, и давай лучше об этом не толковать. Непоседа вовсе не самый красивый человек на свете, немало найдется мужчин и получше его. И в гарнизоне форта… — на этом слове Юдифь запнулась, — в нашем гарнизоне есть офицеры гораздо более представительные, чем он. Но почему ты считаешь, что я ровня Зверобою? Скажи мне вот об этом. Мне неприятно слушать, как ты восторгаешься Гарри Непоседой, у которого нет ни чувств, ни манер, ни совести. Ты слишком хороша для него, и следовало бы сказать ему это при случае. — Я? Юдифь, что с тобой? Ведь я совсем некрасива, да к тому же и слабоумная. — Ты добра, Гетти, а это гораздо больше того, что можно сказать о Гарри Марче. У него смазливая физиономия и статная фигура, но у него нет сердца… Но довольно об этом. Скажи лучше, в чем я могу равняться с Зверобоем? — Подумать только, о чем ты спрашиваешь, Юдифь! Он не умеет говорить и выражается еще неправильнее, чем Непоседа, потому что Гарри тоже не всегда произносит слова правильно. Ты заметила это? — Разумеется. Он груб в своих речах, как и во всем остальном. Но, я думаю, ты льстишь мне, Гетти, полагая, что я могу сравниться с таким человеком, как Зверобой. Допустим, что я лучше воспитана. В известном смысле, пожалуй, я красивее его… Но его правдивость, его правдивость — вот что составляет такую ужасную разницу между нами! Ладно, не будем больше говорить об этом. Постараемся лучше придумать, каким образом вырвать его из рук гуронов. Отцовский сундук еще остался в ковчеге, и можно попробовать соблазнить их новыми слонами. Хотя боюсь, Гетти, что за такую безделицу нельзя выкупить на волю такого человека, как Зверобой. Кроме того, быть может, отец и Непоседа совсем не намерены хлопотать о Зверобое так, как он хлопотал о них. — Но почему, Юдифь? Непоседа и Зверобой — приятели, а приятели всегда должны помогать друг другу. — Увы, бедная Гетти, ты плохо знаешь людей. Приятелей надо иногда остерегаться больше, чем явных врагов, а приятельниц тем более. Но завтра я снова отвезу тебя на берег, и ты постараешься сделать что-нибудь для Зверобоя. Его не будут мучить, пока Юдифь Хаттер жива и может придумать средство, чтобы помешать этому. Беседа их стала бессвязной, но они продолжали разговаривать, пока старшая сестра не выпытала у младшей все, что Гетти успела запомнить. Когда Юдифь наконец удовлетворила свое любопытство (впрочем, это не совсем подходящее слово, ибо любопытство ее казалось совершенно ненасытным и не могло быть полностью удовлетворено), когда она уже была не в силах придумать новые вопросы, не прибегая к повторениям, челнок направился к барже. Непроницаемая темнота ночи и черные тени, падавшие на воду от холмов и лесистого берега, чрезвычайно затрудняли розыски судна. Юдифь очень ловко правила челноком из древесной коры; он был настолько легок, что для управления им требовалось скорее искусство, чем сила. Закончив разговор с Гетти и решив, что пора возвращаться, она налегла на весла. Но ковчега нигде не было видно. Несколько раз сестрам мерещилось, будто он вырисовывается во мраке, словно низкая черная скала, но неизменно оказывалось, что это лишь обман зрения. Так в бесплодных поисках прошло полчаса, пока, наконец, девушки не пришли к весьма неприятному выводу, что ковчег покинул свою стоянку. Попав в такое положение, большинство молодых женщин так испугались бы, что думали бы только о собственной безопасности. Но Юдифь нисколько не растерялась, а Гетти тревожил лишь вопрос о том, что побудило отца покинуть стоянку. — Но ведь не может быть, Гетти, — сказала Юдифь, убедившись после многократных попыток, что ковчега найти не удастся, — ведь не может быть, чтобы индейцы приблизились на плотах или вплавь и захватили наших во время сна! — Не думаю, чтобы Уа-та-Уа и Чингачгук легли спать, не рассказав друг другу обо всем случившемся с ними за время долгой разлуки. А как по-твоему, сестра? — Быть может, и нет, дитя. У них много причин, чтобы не уснуть. Но делавара могли застать врасплох и не во время сна, особенно потому, что его мысли заняты совсем другими вещами. Но все-таки мы должны были услыхать шум: крики и ругань Гарри Непоседы разбудили бы эхо на восточных холмах, словно удар грома. — Непоседа часто грешит, произнося нехорошие слова, — смиренно и печально призналась Гетти. — Нет, нет, нельзя было захватить ковчег без всякого шума! Я оставила его меньше часа назад и все время внимательно прислушивалась. И, однако, трудно поверить, чтобы отец мог бросить собственных детей. — Быть может, он думал, что мы спим у себя в каюте, Юдифь, и решил подплыть ближе к «замку». Ведь ты знаешь — ковчег часто передвигается по ночам. — Это правда, Гетти, должно быть, так оно и было. Южный ветерок немного усилился, и они, вероятно, отплыли вверх по озеру… Тут Юдифь запнулась, ибо едва она произнесла последнее слово, как вся окрестность внезапно озарилась ослепительной вспышкой. Затем прогремел ружейный выстрел, и горное эхо на восточном берегу повторило этот звук. Миг спустя пронзительный женский вопль прозвучал в воздухе. Грозная тишина, наступившая вслед за тем, показалась еще более зловещей. Несмотря на всю свою решимость, Юдифь едва смела перевести дух, а бедная Гетти закрыла лицо руками и дрожала всем телом. — Это кричала женщина, Гетти, — сказала Юдифь очень серьезно, — и кричала от боли. Если ковчег двинулся с места, то при таком ветре он мог отплыть только к северу, а выстрел и крик донеслись со стороны мыса. Неужели что-нибудь худое случилось с Уа-та-Уа? — Поплывем туда и посмотрим, в чем дело, Юдифь. Быть может, она нуждается в нашей помощи. Ведь, кроме нее, на ковчеге только мужчины. Медлить было нечего, и весло Юдифи сейчас же погрузилось в воду. По прямой линии до мыса было недалеко, а волнение, охватившее девушек, не позволяло им тратить драгоценные минуты на бесполезные предосторожности. Они гребли, ни с чем не считаясь, но индейцы не заметили их приближения. Вдруг сноп света, брызнувший из прогалин между кустами, ударил прямо в глаза Юдифи. Ориентируясь на него, девушка подвела челнок настолько близко к берегу, насколько это допускала осторожность. Сцена, разыгравшаяся в лесу, была отлично видна из лодки. На склоне холма собрались все обитатели лагеря. Человек шесть или семь держали в руках смолистые сосновые факелы, бросавшие мрачный свет на все, находившееся под сводами леса. Прислонившись спиной к дереву, там сидела молодая женщина. С одной стороны ее поддерживал часовой, чья оплошность позволила Гетти убежать. Молодая ирокезка умирала, по ее голой груди струилась кровь. Острый специфический запах пороха еще чувствовался в сыром и душном ночном воздухе. Юдифь с первого взгляда обо всем догадалась. Ружейная вспышка мелькнула над водой невдалеке от мыса: очевидно, стреляли либо с челнока, либо с проплывшего мимо ковчега. Должно быть, неосторожное восклицание или смех направили полет пули, ибо стрелок, наводя ружье, вряд ли мог руководствоваться чем-либо, кроме звука. Вскоре голова жертвы поникла и тело склонилось на сторону, подкошенное смертью. Затем одновременно погасли все факелы, кроме одного, и печальный кортеж, уносивший тело в лагерь, можно было рассмотреть лишь при тусклом мерцании этого одинокого светоча. Юдифь вздрогнула и тяжело вздохнула, снова погружая весло в воду. Челнок бесшумно обогнул оконечность мыса. Зрелище, которое только что поразило ее чувства и теперь преследовало воображение, казалось ей еще страшнее, чем даже вид недолгой агонии и безвременного конца погибшей девушки. При ярком свете факелов Юдифь увидела высокую прямую фигуру Зверобоя, стоявшего возле умирающей с выражением сострадания и как бы некоторого стыда на лице. Впрочем, он не выказывал ни страха, ни растерянности, и по взглядам, устремлявшимся на него со всех сторон, легко было догадаться, какие свирепые страсти бушевали в сердцах краснокожих. Казалось, пленник не замечал этих взглядов, но в памяти Юдифи они запечатлелись неизгладимо. Возле мыса девушки не встретили ни одного человека. Молчание и тьма, такие глубокие, как будто лесная тишина никогда не нарушалась и солнце никогда не светило над этой глухой местностью, царили теперь над мысом, над сумрачными водами и даже на хмуром небе. Итак, ничего не оставалось делать; надо было заботиться только о собственной безопасности, а безопасность можно было найти только на самой середине озера. Отплыв туда на веслах, Юдифь позволила челноку медленно дрейфовать по направлению к северу, и, поскольку это было возможно в их положении и при таком настроении, обе девушки предались отдыху. Глава XIX