— Да, конечно. Но, пожалуй, старый Том может осудить вас за это, когда вернется в свою хижину. Очень часто люди не одобряют того, что сделано для их собственного блага. Смею сказать, даже луна выглядела бы совсем иначе, чем теперь, если бы мы могли взглянуть на нее с другой стороны. — Зверобой, если удастся отыскать ключ, я разрешаю вам открыть сундук и достать оттуда вещи, которые, по вашему мнению, пригодятся для того, чтобы выкупить отца. — Сперва найдите ключ, девушка; обо всем прочем мы потолкуем потом… Змей, у тебя глаза, как у мухи, и сметки тоже достаточно. Не можешь ли ты догадаться, где Плавучий Том хранит ключи от сундука, которым так дорожит? До сих пор делавар не принимал участия в беседе. Теперь же, когда обратились непосредственно к нему, он отошел от сундука, поглощавшего все его внимание, и начал оглядываться по сторонам, стараясь найти место, где мог бы храниться ключ. Тем временем Юдифь и Зверобой тоже не сидели сложа руки, и вскоре все трое занялись торопливыми, но тщательно обдуманными поисками. Ясно было, что так тщательно оберегаемый ключ не мог храниться в обыкновенном шкафу или ящике, поэтому никто в них и не заглядывал. Начали искать в потайных и скрытых местах, наиболее подходящих для данной цели. Вся комната была основательно осмотрена, однако без всякого результата. Тогда они перешли в спальню Хаттера. Эта часть дома была обставлена лучше, так как здесь находились кое-какие вещи, которыми постоянно пользовалась покойная жена хозяина. Ключи были у Юдифи; вскоре обыскали и эту комнату, но желанного ключа так и не нашли. Тогда перешли в спальню дочерей. Чингачгук тотчас же обратил внимание на контраст между той стороной комнаты, которую занимала Юдифь, и той, которая принадлежала Гетти. Тихое восклицание вырвалось у него, и, указав в обе стороны, он прибавил что-то вполголоса, обращаясь к своему другу на делаварском наречии. — Ага, вот что ты думаешь, Змей! — ответил Зверобой. — Вполне возможно, что так оно и есть. Одна сестра любит наряды — пожалуй, даже чересчур, говорят некоторые, — тогда как другая тиха и смиренна, хотя, в конце концов, смею сказать, что у Юдифи свои достоинства, а у Гетти — свои недостатки. — А Слабый Ум видела сундук открытым? — спросил Чингачгук с любопытством во взгляде. — Конечно: это я слышал из ее собственных уст, да и ты тоже. По-видимому, отец вполне полагается на ее скромность, а старшей дочке не слишком верит. — Значит, он прячет ключ только от Дикой Розы? — спросил Чингачгук, уже начавший называть так Юдифь в своих разговорах с другом. — Так, именно так! Одной он верит, а другой нет. Это бывает и у красных и у белых. Змей, все племена и народы верят одним людям и отказывают в доверии другим. — Где же, как не среди простых платьев, можно лучше всего спрятать ключ от поисков Дикой Розы? Зверобой обернулся и с восхищением поглядел на друга. — Да, ты заслужил свое прозвище, Змей, оно тебе как нельзя больше пристало! Конечно, любительница нарядов никогда не станет шарить в куче тех грубых и невзрачных платьев, которые носит бедная Гетти. Смею сказать, к такой дерюге, как эта юбка, нежные пальцы Юдифи никогда не прикасались с тех самых пор, как она познакомилась с офицерами. Сними эти платья с крюка, делавар, и посмотрим, действительно ли ты пророк. Чингачгук повиновался, но не нашел ключа. Мешок из небеленой ткани, видимо, пустой, висел на соседнем крюке, и молодые люди начали его ощупывать. Юдифь заметила это и сказала поспешно, желая избавить их от бесполезных хлопот: — Зачем вы роетесь в вещах бедной Гетти? Там не может быть того, что мы ищем. Едва успели эти слова сорваться с прелестных уст, как Чингачгук достал из мешка желанный ключ. Юдифь была достаточно догадлива, чтобы понять, почему ее отец воспользовался таким простым и, по-видимому, открытым местом в качестве тайника. Кровь бросилась ей в лицо — быть может, столько же от досады, сколько от стыда. Она закусила губу, но не проронила ни звука. Зверобой и его друг были настолько деликатны, что ни улыбкой, ни взглядом не показали, как ясно они понимают только что обнаруженную ими хитрую уловку. Зверобой, взяв находку из рук индейца, направился в соседнюю комнату и вложил ключ в замок, желая убедиться, действительно ли они нашли то, что нужно. Сундук был заперт на три замка, но все открывались одним ключом. Зверобой снял замки, откинул пробой, чуть-чуть приподнял крышку с целью убедиться, что ничто более не удерживает ее, и затем отступил от сундука на несколько шагов, знаком предложив другу последовать его при меру. — Это семейный сундук, Юдифь, — сказал он, — и очень возможно, что в нем хранятся семейные тайны. Мы со Змеем пойдем в ковчег взглянуть на челноки и весла, а вы сами поищите, не найдется ли в сундуке вещей, которые могут пригодиться для выкупа. Когда покончите с этим, кликните нас, и тогда мы вместе обсудим, велика ли ценность этих вещей. — Стойте, Зверобой! — воскликнула девушка. — Я не прикоснусь ни к одной вещи, я даже не приподниму крышки, если вас не будет. Отец и Гетти сочли нужным прятать от меня содержимое этого сундука, и я слишком горда, чтобы рыться в их скрытых сокровищах иначе, как ради их собственного блага. Одна я ни за что не стану открывать этот сундук. Оставайтесь со мной. Мне нужны свидетели. — Я думаю, Змей, что девушка права. Взаимное доверие — залог безопасности, но подозрительность заставляет нас быть осторожными. Юдифь вправе просить нас присутствовать здесь; и если в сундуке скрываются какие-нибудь тайны мастера Хаттера, что ж, они будут вверены двум парням, молчаливее которых не найти… Мы останемся с вами, Юдифь, но сперва позвольте нам поглядеть на озеро и на берег, потому что такой сундучище нельзя разобрать в одну минуту. Мужчины вышли на платформу. Зверобой начал осматривать берег в подзорную трубу, индеец озирался по сторонам, стараясь заметить какие-нибудь признаки, изобличающие махинации врагов. Не заметив, однако, ничего подозрительного и убедившись, что до поры до времени им не грозит опасность, три обитателя «замка» снова собрались у сундука с намерением немедленно открыть его. С тех пор как Юдифь начала себя помнить, она всегда питала какое-то безотчетное уважение к этому сундуку. Ни отец, ни мать не упоминали о нем в ее присутствии, словно заключив между собой безмолвное соглашение никогда не делать никаких намеков, если речь заходила о вещах, лежавших возле сундука или на его крышке. Юдифь настолько к этому привыкла, что ей не казалось это странным. Лишь недавно она обратила внимание на это обстоятельство. Надо сказать, что Хаттер и его старшая дочь никогда не были настолько близки, чтобы поверять друг другу свои тайны. По временам он был добр и приветлив, но обычно обращался с ней строго и угрюмо. Молодая девушка никогда не могла позволить себе держаться с отцом просто и доверчиво. С годами скрытность между ними увеличивалась. Загадочный сундук с самого детства сделался для Юдифи чем-то вроде фамильной святыни, о которой не следовало даже упоминать. Теперь наступило время, когда тайна этой святыни должна была раскрыться сама собою. Видя, что оба приятеля с безмолвным вниманием следят за всеми ее движениями, Юдифь положила руку на крышку и по пробовала приподнять ее. Ей, однако, не удалось сделать это, хотя все запоры были сняты. Девушке представилось, будто какая-то сверхъестественная сила не позволяет довести до конца это святотатственное покушение. — Я не могу приподнять крышку! — сказала она. — Не лучше ли отказаться от этого намерения и придумать другой способ для освобождения пленников? — Нет, Юдифь, это не так. Нет более надежного и легкого способа, чем хороший выкуп, — ответил молодой охотник. — Что касается крышки, то ее удерживает собственная тяжесть, потому что дерево оковано железом. Сказав это, Зверобой сам взялся за крышку, откинул ее к стене и тщательно привязал, чтобы она случайно не захлопнулась. Юдифь вся дрожала, бросая первый взгляд внутрь сундука, и почувствовала временное облегчение, когда заметила, что кусок холста, тщательно подоткнутый на углах, скрывает все находящееся под ним. Сундук был почти полон, так как холстина лежала только на один дюйм ниже крышки. — Ну, здесь полный груз! — сказал Зверобой, тоже заглядывая внутрь. — Надо приниматься за дело с толком и не спеша. Змей, принеси-ка сюда две табуретки, а я тем временем расстелю на полу одеяло. Тогда мы начнем нашу работу по порядку и со всеми удоб ствами. Делавар повиновался. Зверобой учтиво предложил табурет Юдифи, сам уселся на другом и начал приподнимать холщовую покрышку. Он делал это решительно, но осторожно, предполагая, что внутри могут храниться какие-нибудь хрупкие предметы. Когда убрали холстину, то прежде всего на виду оказались различные принадлежности мужского костюма. Все они были сшиты из тонкого сукна и, согласно моде того времени, отличались яркими цветами и богатыми украшениями. Мужчин особенно поразил один малиновый кафтан; петли его были обшиты золотым позументом. Однако это был не военный мундир, а гражданский наряд, относившийся к эпохе, когда общественное положение больше, чем в наши дни, сказывалось в одежде. Несмотря на привычку к самообладанию, Чингачгук не мог удержаться от восхищенного восклицания, когда Зверобой развернул кафтан и показал его присутствующим. Роскошь этой одежды несказанно поразила индейца. Зверобой быстро обернулся и с некоторым неудовольствием поглядел на друга, высказавшего этот признак слабости. Затем, по своему обыкновению, задумчиво проговорил себе под нос: — Такая уж у тебя натура! Краснокожий любит рядиться, и осуждать его за это нельзя. Это необычайная одежда, а необычайные вещи вызывают необычайные чувства… Я думаю, это нам пригодится, Юдифь, потому что во всей Америке не найдется индейца, сердце которого могло бы устоять перед такими красками и таким блеском. Если этот кафтан был сшит для вашего отца, вы унаследовали от него вашу страсть к нарядам. — Этот кафтан не мог быть сшит для моего отца, — быстро ответила девушка, — он слишком длинен, а мой отец невысок ростом и плотен. — Да, сукна пошло вдоволь, и золотого шитья не жалели, — ответил Зверобой со своим тихим веселым смехом. — Змей, эта одежда сшита на человека твоего сложения. Мне хотелось бы увидеть ее на твоих плечах. Чингачгук согласился без всяких оговорок. Сбросив грубую, поношенную куртку Хаттера, он облачился в кафтан, сшитый когда-то для знатного дворянина. Это выглядело довольно смешно. Но так как люди редко замечают недостатки своей внешности или своего поведения, то делавар с важным видом стал изучать совершившуюся с ним перемену в дешевом зеркале, перед которым обычно брился Хаттер. В этот миг он вспомнил об Уа-та-Уа, и мы должны признаться, хотя это и плохо вяжется с серьезным характером воина, что ему захотелось показаться ей в этом наряде. — Раздевайся, Змей, раздевайся! — продолжал безжалостный Зверобой. — Такие кафтаны не для нашего брата. Твоя натура требует раскраски, соколиных перьев, одеял и вампума, а моя — меховой куртки, тугих гетр и прочных мокасин. Да, мокасин, Юдифь! Хотя мы белые, но живем в лесах и потому должны приноравливаться к лесным порядкам ради удобства и дешевизны. — Не понимаю, Зверобой, почему одному человеку нельзя носить малиновый кафтан, а другому можно! — возразила девушка. — Мне очень хочется поглядеть на вас в этой красивой одежде. — Поглядеть на меня в кафтане, сшитом для лорда? Ну, Юдифь, вам придется ждать, пока я совсем не выживу из ума. Нет, нет, девушка, с моими врожденными привычками я буду жить, с ними и умру, или пусть лучше никогда больше не подстрелю ни одного оленя и не поймаю ни одного лосося. В чем я провинился перед вами? Почему вы хотите видеть меня в таком шутовском наряде, Юдифь? — Я думаю, Зверобой, что не одни лживые и бессердечные франты из форта имеют право рядиться. Правдивость и честность тоже могут требовать для себя почестей и отличий. — А какая для меня особая почесть, Юдифь, если я выряжусь во все красное, словно вождь мингов, только что получивший подарки из Квебека[49]? Нет, нет, пусть уж я останусь таким, как есть, от переодевания я все равно лучше не стану… Положи кафтан на одеяло, Змей, и посмотрим, что еще есть в этом сундуке. Заманчивое одеяние, которое, разумеется, никогда не предназначалось для Хаттера, отложили в сторону, и осмотр продолжался. Вскоре наружу извлекли все мужские костюмы, по качеству ничем не уступавшие кафтану. За ними последовали принадлежности женского туалета, и прежде всего прекрасное платье из парчи, немного испортившееся от небрежного хранения. При виде его из уст Юдифи невольно вырвалось восторженное восклицание. Девушка очень увлекалась нарядами, и ей никогда не приходилось видеть таких дорогих и ярких материй даже у жен офицеров и других дам, живших за стенами форта. Ее охватил почти детский восторг, и прежде чем продолжать осмотр, она решила примерить туалет, столь мало соответствовавший ее привычкам и образу жизни. Она убежала к себе в комнату и там, проворно скинув опрятное холстинковое платье, облеклась в ярко окрашенную парчу. Наряд этот пришелся ей как раз впору. Когда она вернулась, Зверобой и Чингачгук, которые коротали время, рассматривая мужскую одежду, вскочили в изумлении и в один голос издали такое восторженное восклицание, что глаза Юдифи заблистали, а щеки покрылись румянцем торжества. Однако, притворившись, будто она не замечает произведенного ею впечатления, девушка снова села с величавой осанкой королевы и выразила желание продолжать осмотр сундука. — Ну, девушка, — сказал Зверобой, — я не знаю лучшего способа договориться с мингами, как послать вас на берег в таком виде и сказать, что к нам приехала королева. За такое зрелище они отдадут и старика Хаттера, и Непоседу, и Гетти. — До сих пор я думала, что вы не способны к лести, Зверобой, — сказала девушка, польщенная его восторгом в большей степени, чем ей хотелось показать. — Я уважала вас главным образом за вашу любовь к истине. — Но это истинная правда, Юдифь! Никогда еще мои глаза не видели такого очаровательного создания, как вы в эту минуту. Видывал я в свое время и белых и красных красавиц, но до сих пор еще не встречал ни одной, которая могла бы сравниться с вами, Юдифь! Зверобой не преувеличивал. В самом деле, Юдифь никогда не была так прекрасна, как в эту минуту. Охотник еще раз пристально взглянул на нее, в раздумье покачал головой и затем склонился над сундуком, продолжая осмотр. Достав несколько мелких принадлежностей женского туалета, по качеству вполне соответствовавших платью, Зверобой молча сложил их у ног Юдифи, как будто они принадлежали ей по праву. Девушка схватила перчатки и кружева и дополнила ими и без того богатый наряд. Она притворялась, будто делает это просто ради шутки, но в действительности ей не терпелось еще больше принарядиться, поскольку это позволяли обстоятельства. Когда из сундука вынули все мужские и женские наряды, показалась другая холстина, прикрывавшая все остальное. Заметив это, Зверобой остановился, как бы сомневаясь, следует ли продолжать осмотр. — Я полагаю, у каждого есть свои тайны, — сказал он, — и каждый имеет право хранить их. Мы уже достаточно порылись в этом сундуке и, по-моему, нашли в нем то, что нам нужно. Поэтому, мне кажется, лучше будет не трогать дальше и оставить мастеру Хаттеру все, что лежит под этой покрышкой. — Значит, вы хотите, Зверобой, предложить ирокезам эти костюмы в виде выкупа? — быстро спросила Юдифь. — Конечно, мы копаемся в чужом сундуке, но лишь для того, чтобы оказать услугу хозяину. Одним этим кафтаном можно соблазнить главного вождя мингов. А если при нем случайно его жена или дочка, то это платье способно смягчить сердце любой женщины, живущей между Олбани и Монреалем[50]. Для нашей торговли достаточно будет этих двух вещей, другие товары нам не понадобятся. — Это вам так кажется, Зверобой, — возразила разочарованная девушка. — Зачем индейской женщине такое платье? Может ли она носить его в лесной чаще? В грязи и дыму вигвама оно быстро запачкается, да и какой вид будет иметь пара красных рук в этих кружевных рукавах! — Все это верно, девушка! Вы могли бы даже сказать, что такие вещи никуда не годятся и в наших местах. Но какое нам дело до того, что станется с этими нарядами, если мы получим то, что нам нужно! Не знаю, какой прок вашему отцу от такой одежды? Его счастье, что он сохранил вещи, не имеющие никакой цены для него самого, хотя очень ценные для других. Если нам удастся выкупить его за эти тряпки, это будет очень выгодная сделка. Мы пожертвуем сущими пустяками, а в придачу получим даже Непоседу. — Значит, по-вашему, Зверобой, в семействе Томаса Хаттера нет никого, кому подошло бы это платье? И неужели вам хоть изредка не было бы приятно посмотреть на его дочь в этом наряде? — Я понимаю вас, Юдифь! Я понимаю, что вы хотите сказать, мне понятны и ваши желания. Я готов признать, что вы в этом платье прекрасны, как солнце, когда оно встает или закатывается в ясный октябрьский день. Однако ваша красота гораздо больше украшает этот наряд, чем этот наряд вас. По-моему, воин, впервые отправляющийся на тропу войны, поступает неправильно, когда размалевывает свое тело такими же яркими красками, как старый вождь испытанной доблести, знающий, что он при случае не ударит лицом в грязь. То же самое можно сказать обо всех нас — о белых и о красных. Вы дочка Томаса Хаттера, а это платье сшито для дочери губернатора или какой-нибудь другой знатной дамы. Его надо носить среди изящной обстановки, в обществе богачей. На мой взгляд, Юдифь, скромная девушка лучше всего выглядит, когда она скромно одета. Кроме того, если в Колонии есть хоть одна женщина, которая не нуждается в нарядах и может рассчитывать на свою собственную наружность, то это вы. — Я сейчас сброшу эти тряпки, Зверобой, — воскликнула девушка, стремительно выбегая из комнаты, — и никогда больше не покажусь в них ни одному человеку! — Таковы они все, Змей, — сказал охотник, обращаясь к своему другу и тихонько посмеиваясь, лишь только красавица исчезла. — Я, однако, рад, что девушка согласилась расстаться с этой мишурой, так как в ее положении не годится носить такие вещи. Кроме того, она и без них достаточно красива. Уа-та-Уа тоже выглядела бы очень странно в таком платье, не правда ли, де лавар? — Уа-та-Уа — краснокожая девушка, Зверобой, — возразил индеец. — Подобно молодой горлице, она должна носить свое собственное оперение. Я прошел бы мимо и не узнал ее, если бы она нарядилась в такой чехол. Надо одеваться так, чтобы друзья наши не имели нужды спрашивать, как нас зовут. Дикая Роза очень хороша, но эти яркие краски не делают ее более благоуханной. — Верно, верно, так оно и есть. Когда человек нагибается, чтобы сорвать землянику, он не ждет, что найдет дыню; а когда он хочет сорвать дыню, то бывает разочарован, если оказывается, что она перезрела, хотя перезрелые дыни часто бывают красивее на взгляд. Мужчины начали обсуждать, стоит ли еще рыться в сундуке Хаттера, когда снова появилась Юдифь, одетая в простое холстинковое платье. — Спасибо, Юдифь, — сказал Зверобой, ласково беря ее за руку. — Я знаю, женщине нелегко расстаться с таким нарядом. Но, на мой взгляд, вы теперь красивее, чем если бы у вас на голове была надета корона, а в волосах сверкали драгоценные камни. Весь вопрос теперь в том, нужно ли приподнять эту покрышку, чтобы посмотреть, не найдется ли там какой-нибудь другой вещи для выкупа мастера Хаттера. Мы должны себе представить, как бы он поступил на нашем месте. Юдифь была счастлива. Скромная похвала молодого человека произвела на нее гораздо большее впечатление, чем изысканные комплименты ветреных льстецов, которыми она была до сих пор окружена. Искусный и ловкий льстец может иметь успех до тех пор, пока против него не обратят его же собственное оружие. Человек прямой и правдивый нередко может обидеть, высказывая горькую правду, однако тем ценнее и приятнее его похвалы, потому что они исходят от чистого сердца. Все очень скоро убеждались в искренности простодушного охотника, поэтому его похвалы всегда производили хорошее впечатление. В то же время своей искренностью и прямотой суждений юноша мог бы нажить себе множество врагов, если бы его характер не возбуждал невольного уважения. Ему нередко приходилось иметь дело и с военными и с гражданскими властями, и у всех он в короткое время завоевал безграничное доверие. Юдифь тоже дорожила его мнением и была рада, когда он похвалил ее. — Если мы узнаем, что хранится в этом сундуке, Зверобой, — сказала девушка, немного успокоившись, — легче будет решить, как нам поступать дальше. — Это довольно разумно, девушка. Копаться в чужих секретах свойственно белым, а не краснокожим. — Любопытство — чувство естественное и свойственно всем. Когда я жила вблизи форта, то заметила, что большинство тамошних жителей интересуется секретами своих соседей. — Да, и часто выдумывают их, когда не могут доискаться правды. В этом и состоит разница между индейским джентльменом и белым джентльменом. Вот, например, Змей поспешил бы отвернуться в сторону, если бы ненароком заглянул в вигвам другого вождя. А в поселениях белых, где все напускают на себя такую важность, поступают совершенно иначе. Уверяю вас, Юдифь, Змей никогда не признается, что среди делаваров есть какой-то вождь, стоящий настолько выше его, что стоит утруждать мысли и язык, судача о нем, о его поступках и вообще болтая о всех тех пустяках, которыми интересуется человек, когда у него нет других, более серьезных занятий. Тот, кто так поступает, ничем не лучше самого обыкновенного негодяя, во что бы он ни наряжался и как бы ни чванился. — Но это не чужой вигвам, этот сундук принадлежит моему отцу; это его вещи, и мы хотим оказать ему услугу. — Верно, девушка, верно. Когда все будет у нас на глазах, мы действительно сможем лучше решить, что надо отдать в виде выкупа и что оставить себе. Юдифь была далеко не так бескорыстна, как старалась показать. Она помнила, что Гетти уже успела удовлетворить свое любопытство, а она до сих пор лишена была этой возможности. Поэтому девушка была рада случаю увидеть то, что уже видела ее сестра. Итак, все согласились, что надо продолжать осмотр, и Зверобой приподнял вторую холщовую покрышку. Когда занавес снова взвился над тайнами сундука, на свет божий прежде всего появилась пара пистолетов, украшенных изящной серебряной насечкой. В городе они, должно быть, стоили недешево, но в лесах редко пользовались оружием такого рода. Только офицеры, приезжавшие из Европы, были до такой степени убеждены в превосходстве лондонских обычаев, что не считали нужным отказываться от них даже на далекой американской окраине. Что повлекла за собой находка этих игрушек, выяснится в следующей главе.