Гетти скоро оправилась, и мысли ее снова вернулись к главной цели ее посещения. Увидев, что вокруг нее по-прежнему стоят сумрачные вожди, девушка снова попыталась убедить их. — Слушай, Уа-та-Уа, — сказала она, сдерживая свои рыдания и стараясь говорить внятно, — скажи вождям, что нам нет дела до того, как поступают дурные люди; слова Великого духа — это слова Великого духа, и никто не смеет поступать дурно только потому, что другой человек раньше его тоже поступил дурно. «Воздай добром за зло», говорит книга, и это закон для красного человека, так же как и для белого человека. — Ни у делаваров, ни у ирокезов никто не слыхал о подобном законе, — ответила Уа-та-Уа, стараясь ее утешить. — Не стоит говорить о нем вождям. Скажи им что-нибудь такое, чему они могут поверить. Впрочем, делаварка хотела было уже переводить, когда прикосновение пальцев старого вождя заставило ее обернуться. Тут она заметила, что один из воинов, незадолго перед тем отделившийся от кружка, возвращается в сопровождении Хаттера и Непоседы. Поняв, что их тоже подвергнут допросу, она смолкла с обычной безропотной покорностью индейской женщины. Несколько секунд спустя пленники уже стояли лицом к лицу с вождями племени. — Дочь, — сказал старший вождь, обращаясь к молоденькой делаварке, — спроси у Седой Бороды, зачем он пришел в наш лагерь. Уа-та-Уа задала этот вопрос на ломаном английском языке, но все-таки достаточно понятно. Хаттер был по натуре слишком крут и упрям, чтобы уклоняться от ответственности за свои поступки. Кроме того, хорошо зная взгляды дикарей, он понимал, что ничего не добьется от них изворотливостью или малодушной боязнью их гнева. Итак, не колеблясь, он признался во всем, сославшись в оправдание лишь на высокие премии, обещанные начальством за скальпы. Это чистосердечное заявление встречено было ирокезами с явным удовольствием, вызванным, впрочем, не столько моральным преимуществом, которое они таким образом получили, сколько доказательством, что им удалось взять в плен человека, способного возбудить их интерес и достойного стать жертвой их мстительности. Непоседа, допрошенный в свою очередь, также во всем покаялся. При других обстоятельствах он прибегнул бы к каким-нибудь уверткам скорее, чем его более серьезный товарищ, но, понимая, что всякое запирательство теперь бесполезно, волей-неволей последовал примеру Хаттера. Выслушав их ответы, вожди молча удалились, считая для себя дело решенным. Гетти и делаварка остались теперь наедине с Хаттером и Непоседой. Никто, по-видимому, не стерег их, хотя в действительности все четверо находились под бдительным и непрерывным надзором. Индейцы заранее приняли необходимые меры, чтобы помешать мужчинам завладеть ружьями, находившимися неподалеку, и этим как будто все ограничилось. Но оба пленника, хорошо зная индейские обычаи, понимали, как велика разница между видимостью и действительностью. Не переставая думать о бегстве, они понимали бесполезность любой необдуманной попытки. И Хаттер и Непоседа пробыли в лагере достаточно долго и были достаточно наблюдательны, чтобы заметить, что Уа-та-Уа тоже пленница. Поэтому Хаттер говорил в ее присутствии гораздо откровеннее, чем в присутствии других индейцев. — Я не браню тебя, Гетти, за то, что ты пришла сюда, намерения у тебя были хорошие, хотя и не совсем разумные, — начал отец, сев рядом с дочерью и взяв ее за руку. — Но проповедью и Библией не своротишь индейца с его пути. Дал тебе Зверобой какое-нибудь поручение к нам? Есть ли у него какой-нибудь план, чтобы освободить нас? — В этом все дело, — вмешался Непоседа. — Если ты поможешь нам, девушка, отойти хоть на полмили, хоть на четверть мили от лагеря, я ручаюсь за остальное. Быть может, старику потребуется немножко больше, но для человека моего роста и моих лет этого вполне достаточно. Гетти печально поглядывала то на одного, то на другого, но не могла ответить на вопрос беспечного Непоседы. — Отец, — сказала она, — ни Зверобой, ни Юдифь ничего не знали о моем уходе, пока я не покинула ковчег. Они боятся, что ирокезы построят плот и подплывут к «замку», поэтому они больше думают о защите, чем о том, как помочь вам. — Нет, нет, нет! — торопливо, но вполголоса сказала Уа-та-Уа, опустив лицо к земле, чтобы наблюдавшие исподтишка индейцы не заметили движения ее губ. — Нет, нет, нет, Зверобой не такой человек! Он не думает только о собственной защите, когда его друг в опасности. Хочет помочь другу и всех собрать в хижине. — Это звучит недурно, старый Том, — вполголоса сказал Непоседа, смеясь и подмигивая. — Дай мне в друзья сообразительную сквау, и я справлюсь с самим дьяволом, не говоря уже об ирокезах. — Не говори громко, — сказала Уа-та-Уа, — некоторые ирокезы знают язык ингизов и почти все его понимают. — Значит, ты наш друг, молодка? — спросил Хаттер с внезапно пробудившимся интересом. — Если так, то можешь рассчитывать на хорошую награду. И нет ничего легче, как отправить тебя обратно к твоему племени, если только нам с тобой удастся добраться до замка. Верни нам ковчег и челноки, и мы будем владеть озером, назло дикарям всей Канады. Нас оттуда можно выбить только артиллерией. — А если вы снова сойдете на берег за скальпами? — ответила Уа-та-Уа с холодной иронией, которая, видимо, была ей свойственна в большей степени, чем многим представительницам ее пола. — Ну-ну, ведь это была ошибка. Немного толку в жалобах и еще того меньше в насмешках. — Отец, — сказала Гетти, — Юдифь думает вскрыть большой сундук; она надеется отыскать там вещи, в обмен за которые дикари отпустят вас на волю. Мрачная тень пробежала по лицу Хаттера, и он пробормотал чуть слышно несколько слов, выражавших крайнее неудоволь ствие. — А почему бы и не открыть сундук? — вмешалась Уа-та-Уа. — Жизнь дороже старого сундука. Скальпы дороже старого сундука. Если не позволишь дочке открыть его, Уа-та-Уа не поможет тебе убежать. — Вы сами не знаете, о чем просите, глупые девчонки, а раз не знаете, то и не говорите… Мне не очень нравится равнодушие дикарей, Непоседа! Очевидно, они замышляют что-то серьезное. Если вы хотите что-нибудь предпринять, то надо делать это поскорее. Как ты думаешь, можно ли положиться на эту молодую женщину? — Слушайте, — сказала Уа-та-Уа быстро и с серьезностью, доказывавшей, как искренни были ее чувства. — Уа-та-Уа не ирокезка, она делаварка, у нее делаварское сердце, делаварское чувство. Она тоже в плену. Один пленник помогает другому пленнику. Теперь не надо больше говорить. Дочка, оставайся с отцом. Уа-та-Уа пойдет искать друга, потом скажет, что надо делать. Это было произнесено тихим голосом, но отчетливо и внушительно. Затем девушка встала и спокойно направилась в отведенный ей шалаш, как бы потеряв всякий интерес к тому, что делали бледнолицые. Глава XII Отцом все время бредит, обвиняет Весь свет во лжи, себя колотит в грудь. Без основанья злится и лепечет Бессмыслицу. В ее речах сумбур. Но кто услышит, для того находка. Шекспир. «Гамлет»[48] Мы оставили обитателей «замка» и ковчега погруженными в сон. Правда, раз или два в течение ночи то Зверобой, то делавар поднимались и осматривали неподвижное озеро, затем, увидев, что все в порядке, возвращались на свои тюфяки и вновь засыпали, как люди, не желающие даже при самых трудных обстоятельствах отказываться от своего права на отдых. Однако при первых проблесках зари белый охотник встал и начал готовиться к наступающему дню. Его товарищ, который за последние ночи спал лишь урывками, продолжал нежиться под одеялом, пока не взошло солнце. Юдифь в это утро также поднялась позднее обыкновенного, потому что долго не могла сомкнуть глаз. Но лишь только солнце взошло над восточными холмами, все трое были уже на ногах. В тамошних местах даже завзятые лентяи редко остаются в своих постелях после появления великого светила. Чингачгук приводил в порядок свой лесной туалет, когда Зверобой вошел в каюту и протянул ему грубый, но удобный костюм, принадлежавший Хаттеру. — Юдифь дала мне это для тебя, вождь, — сказал он, бросая куртку и штаны к ногам индейца. — С твоей стороны было бы неосторожно разгуливать здесь в боевом наряде и раскраске. Смой эти страшные узоры с твоих щек и надень эту одежду. Вот и шляпа, которая сделает тебя похожим на ужасно нецивилизованного представителя цивилизации, как говорят миссионеры. Вспомни, что Уа-та-Уа близко. А заботясь о девушке, мы не должны забывать и о других. Я знаю, тебе не по нутру носить одежду, скроенную не по вашей краснокожей моде. Но тут ничего не поделаешь: одевайся, если даже тебе будет немного противно. Чингачгук поглядел на принесенный ему костюм с искренним отвращением, но понял, что переодеться полезно и, пожалуй, даже необходимо. Заметив, что в «замке» находится какой-то неизвестный краснокожий, ирокезы могли встревожиться, и это неизбежно должно было направить их подозрения на пленницу. Поскольку речь шла о его невесте, вождь готов был снести что угодно, кроме неудачи. Поэтому, иронически осмотрев различные принадлежности костюма, он последовал указаниям своего товарища и вскоре остался краснокожим только по цвету лица. Этого не стоило особенно опасаться, так как, не имея подзорной трубы, дикари с берега не могли как следует рассмотреть ковчег. Зверобой же так загорел, что лицо у него было, пожалуй, не менее красным, чем у его товарища могиканина. Делавар в новом наряде двигался так неуклюже, что не раз в течение дня вызывал улыбку на губах у своего друга. Однако Зверобой не позволил себе ни одной из тех шуток, которые непременно послышались бы в компании белых людей при подобных обстоятельствах. Гордость вождя, достоинство воина, впервые ступавшего по тропе войны, и серьезность положения делали неуместным всякое балагурство. Трое островитян — если можно так назвать наших друзей — сошлись за завтраком серьезные, молчаливые и задумчивые. По лицу Юдифи было видно, что она провела тревожную ночь, тогда как мужчины сосредоточенно размышляли о том, что их ждет в недалеком будущем. За завтраком Зверобой и девушка обменялись несколькими вежливыми замечаниями, но ни одним словом не обмолвились о своем положении. Наконец Юдифь не выдержала и высказала то, что занимало ее мысли в течение только что истекшей бессонной ночи. — Будет ужасно, Зверобой, — внезапно воскликнула девушка, — если что-нибудь худое случится с моим отцом и Гетти! Пока они в руках у ирокезов, мы не можем спокойно сидеть здесь. Надо придумать какой-нибудь способ помочь им. — Я готов, Юдифь, служить им, да и всем вообще, кто попал в скверное положение, если только мне укажут, как это сделать. Оказаться в лапах у краснокожих — не шутка, особенно если люди сошли на берег по такому делу, как старый Хаттер и Непоседа. Я это отлично понимаю и не пожелал бы попасть в такую переделку моему злейшему врагу, не говоря уже о тех, с кем я путешествовал, ел и спал. Есть у вас какой-нибудь план, который я и Змей могли бы выполнить? — Я не знаю других способов освободить пленников, кроме подкупа ирокезов. Они не устоят перед подарками, а мы можем предложить им столько, что они, наверное, предпочтут удалиться с богатыми дарами взамен двух бедных пленников, если им вообще удастся увести их. — Это было бы неплохо, Юдифь, да, это было бы неплохо. Только бы у нас нашлось достаточно вещей для обмена. У вашего отца удобный и удачно расположенный дом, хотя с первого взгляда никак не скажешь, что в нем достаточно богатств для выкупа. Есть, впрочем, ружье, «оленебой»… оно может нам пригодиться; кроме того, как я слышал, здесь имеется бочонок пороха. Однако двух взрослых мужчин не выменяешь на безделицу, и кроме того… — И кроме того что? — нетерпеливо спросила Юдифь, заметив, что собеседник не решается продолжать, вероятно, из боязни огорчить ее. — Дело в том, Юдифь, что французы выплачивают премии, так же как и наши, и на деньги, вырученные за два скальпа, можно купить бочонок пороха и ружье, хотя, пожалуй, не такое меткое, как «оленебой», но все-таки бочонок хорошего пороха и довольно изрядное ружье. А индейцы не слишком разбираются в огнестрельном оружии и не всегда понимают разницу между сутью и видимостью. — Это ужасно… — прошептала девушка, подавленная простотой, с которой ее собеседник привык говорить о происходящих событиях. — Но вы забываете о моих платьях, Зверобой. А они, я думаю, могут соблазнить ирокезских женщин. — Без сомнения, могут, Юдифь, без всякого сомнения, могут, — отвечал охотник, впившись в нее острым взглядом, как будто ему хотелось убедиться, что она действительно способна на такое самопожертвование. — Но уверены ли вы, девушка, что у вас хватит духу распроститься с вашими нарядами для такой цели? Много есть на свете мужчин, которые слывут храбрецами, пока не очутятся лицом к лицу с опасностью; знавал я также людей, которые считали себя очень добрыми и готовыми все отдать бедняку, когда слушали рассказы о чужом жестокосердии, но кулаки их сжимались крепко, как лесной орех, когда речь заходила об их собственном добре. Кроме того, вы красивы, Юдифь, — можно сказать, необычайно красивы, а красивые женщины любят все, что подчеркивает их красоту. Уверены ли вы, что у вас хватит решимости расстаться с вашими нарядами? Намек на личное обаяние девушки явился как нельзя более кстати, чтобы уравновесить впечатление, произведенное тем недоверием, которое молодой человек выразил к верности Юдифи дочернему долгу. Если бы кто-нибудь другой позволил себе зайти так далеко, комплимент, весьма вероятно, прошел бы незамеченным среди вспышки гнева, вызванной подобным сомнением. Но даже неотесанная искренность, которая так часто побуждала простодушного охотника выкладывать напрямик свои мысли, казалась девушке неотразимо обаятельной. Правда, она покраснела и глаза ее на один миг запылали огнем. Но все-таки в глубине сердца она не могла по-настоящему рассердиться на человека, вся душа которого, казалось, состояла из одной только правдивости и мужественной доброты. Юдифь посмотрела на него с упреком, но, сдержав резкие слова, просившиеся на язык, заставила себя ответить кротко и дружелюбно. — Как видно, все ваши хорошие мнения вы приберегаете для делаварских женщин, Зверобой, если серьезно думаете так о девушке вашего собственного цвета, — сказала она с притворным смехом. — Но испытайте меня. И если увидите, что я пожалею какую-нибудь ленту или перо, шелк или кисею, тогда думайте что хотите о моем сердце и смело говорите об этом. — Вот это правильно! Самая редкая вещь, какую только можно найти на земле, — это по-настоящему справедливый человек. Так говорит Таменунд, мудрейший пророк среди делаваров. И так же должен думать всякий, кто имел возможность жить, наблюдать и действовать среди людей. Я люблю справедливого человека, Змей; глаза его не бывают покрыты тьмой, когда он смотрит на своих врагов, и, обращенные к друзьям, они сияют, как солнце. Он пользуется разумом, который ему даровал бог, чтобы видеть все вещи такими, каковы они есть, а не такими, какими ему хочется их видеть. Довольно легко встретить людей, которые называют себя справедливыми, но редко-редко удается найти таких, которые и впрямь справедливы. Как часто я встречал индейцев, девушка, которые воображали, будто исполняют волю Великого духа, тогда как на самом деле они только старались действовать по своему собственному желанию и произволу! Но по большей части они так же не видели этого, как мы не видим сквозь эти горы реку, текущую по соседней долине, хотя всякий, поглядев со стороны, мог бы заметить это так же хорошо, как мы замечаем сор, проплывающий по воде мимо этой хижины. — Совершенно верно, Зверобой! — подхватила Юдифь, и по следние следы неудовольствия растворились в ее светлой улыбке. — Совершенно верно! И я надеюсь, что, поскольку речь идет обо мне, вы всегда будете руководствоваться любовью к справедливости. И особенно надеюсь, что вы будете судить меня сами и не станете верить всяким сплетням. Болтливый бездельник вроде Гарри Непоседы способен чернить ими доброе имя молодой женщины, случайно не разделяющей мнения о его собственной особе. — Слова Гарри Непоседы для меня не Евангелие, Юдифь, но человек и похуже его может иметь глаза и уши, — степенно возразил охотник. — Довольно об этом! — вскричала Юдифь. Глаза ее загорелись, а румянец залил не только ее щеки, но и виски. — Поговорим лучше о моем отце и о выкупе. Значит, по-вашему, Зверобой, индейцы не согласятся отпустить своих пленников в обмен на мои платья, на отцовское ружье и на порох. Им нужно что-нибудь получше. Но у нас есть еще сундук. — Да, есть еще сундук, как вы говорите, Юдифь. И когда приходится выбирать между секретом и скальпом, то большинство людей предпочтет сохранить скальп. Кстати, батюшка давал вам какие-нибудь приказания насчет этого сундука? — Никогда. Он, как видно, рассчитывал на его замки и стальную оковку. — Редкостный сундук, удивительной формы, — продолжал Зверобой, приближаясь к названному предмету, чтобы рассмотреть его как следует. — Чингачгук, это дерево не растет в лесах, по которым мы с тобой бродили. Это не черный орех, хотя на вид оно так же красиво — пожалуй, даже красивее, несмотря на копоть и повреждения. Делавар подошел поближе, пощупал дерево, поскоблил его поверхность ногтем и с любопытством погладил рукой стальную оковку и тяжелые замки массивного ларя. — Нет, ничего подобного не растет в наших местах, — продолжал Зверобой. — Я знаю все породы дуба, клена, вяза, липы, ореха, но до сих пор никогда не встречал такого дерева. За один этот сундук, Юдифь, можно выкупить вашего отца. — Но, быть может, это обойдется нам дешевле, Зверобой. Сундук полон всякого добра, и лучше расстаться с частью, чем со всем. Кроме того, не знаю почему, но отец очень дорожит этим сундуком. — Я думаю, он ценит не самый сундук, судя по тому, как небрежно он с ним обращается, а его содержимое. Здесь три замка, Юдифь. А ключ? — Я никогда не видела ключа. Но он должен где-нибудь здесь быть. Гетти говорила, что часто видела этот сундук открытым. — Ключи не летают по воздуху и не плавают в воде, девушка. Если есть ключ, должно быть и место, где он хранится. — Это правда. И мы без труда найдем его, если поищем. — Это должны решить вы, Юдифь, только вы. Сундук принадлежит вам или вашему батюшке, и Хаттер ваш отец, а не мой. Любопытство — женская, а не мужская слабость, и все права на вашей стороне. Если в сундуке спрятаны ценные вещи, то очень разумно с вашей стороны будет употребить их на то, чтобы выкупить их хозяина или хотя бы сохранить его скальп. Но решить это должны вы, а не я. Когда нет налицо законного хозяина капкана, или оленьей туши, или челнока, то по лесным законам ближайший родственник считается его наследником. Итак, решайте, нужно ли открывать сундук. — Надеюсь, Зверобой, вы не думаете, что я стану колебаться, когда жизнь моего отца в опасности?