– Не дури, Вадька. – Иван едва не задохнулся от подкатившего к горлу кома. – Брось ножик, слышишь? Тот не слышал. Надвигался медленно, но шел упрямо, видя перед собой цель. – Вадь, я серьезно, бросай давай! Хватит! Их разделяла пара шагов, когда Вадька сделал резкий выпад, от которого Иван чудом увернулся, схватил руку друга в районе локтя, попытался заломить и сам не поверил, когда все получилось. Вадька то ли намеренно не сопротивлялся, то ли давал фору, но ножик выронил. Иван молниеносно подхватил оружие с пола. Теперь они поменялись местами. Вадька все так же наступал, на лице его играла безумная улыбка, глаза не выражали ничего. Он просто шел, будто ведомый некоей силой. Иван быстро сложил дважды два, и, хотя его разум все еще сопротивлялся, он понял, что перед ним уже вовсе не Вадька, а тот урод с фрески. Скалится, полыхает красными глазищами. Иван увидел его. Отчётливо и ясно, как только что видел Егорова. Ростом метра два, а может, и больше, одет то ли в халат, то ли в кимоно, он такие видел на занятиях по карате, на ногах сапоги из красной кожи. И голова. Голова рыжего пса с острыми треугольными ушами. Из приоткрытой пасти вывалился розовый язык, свесился набок. С самого его кончика, почему-то такого же заостренного, как и уши, капала… нет, не слюна. Кровавая пена. Иван не соображал, что делал, когда с отчаянным криком бросился на монстра и несколько раз ударил ножом, не понимая, куда именно попадал… …Когда его выводили из оскверненного храма, Иван смог спросить лишь одно: – Я убил его? Псоглавый сдох? – У парня в голове помутилось от жары, – сочувственно произнес кто-то. – Они вроде дружили с этим Егоровым. Надо бы родителям сообщить. В психиатрической лечебнице Иван провел почти два года, откуда его перевели сначала в колонию для несовершеннолетних, затем и в самую настоящую тюрьму. И все время, каждую ночь, с ним рядом был псоглавый монстр. – Вот и свиделись, Ванечка. Зачем же ты мой портрет со стены снес? – Он мог говорить, точно повторяя звучание голоса Вадьки, но иногда срывался на рык или протяжный вой, становясь неотличимым от обычного пса. И все время Ивану было страшно. Очень страшно. Из тюрьмы он вышел на изломе века, в конце девяносто девятого года, и сразу попал к профессору психиатрии. Надеялся, что за прошедшие годы изобрели лекарство, которое сможет если не излечить его, так хотя бы заглушить видения. Он никому не рассказывал, что кроме псоглавца попадались ему и другие. В основном они прятались внутри людей, используя тела как костюмы. Но были и те, что существовали сами по себе. Их никто не мог видеть. А Иван видел. Даже разговаривал с некоторыми. С ножом больше не бросался, знал, чем все закончится. Профессор помог. Сперва купировал приступы медикаментозно, после применил гипноз. Даже пообещал, что Иван все забудет. Он не забыл. Но и монстров видеть перестал. За что благодарил профессора и даже не стал рассказывать о серой тени, ходящей за тем по пятам. Время шло, Иван чувствовал себя почти нормальным. Успел жениться, детишками обзавестись. Вскоре и работа нашлась, на стройке. Начал он с самых низов и дослужился до прораба. Сам теперь мог выбирать, куда ехать. За этот заказ зацепился обеими руками. Увидел в предложении восстановить старый монастырь перст судьбы. С разрушения начались его беды, так, может, получится искупить вину созиданием? Он и подумать не мог, что под восстановлением подразумевалось практически строительство с нуля. Ну и ладно! Ему все равно пора на пенсию. Вот поднимет стены, дождется освящения батюшкой и успокоится. Так думал Иван ровно до той ночи, когда впервые остался ночевать в возводимом здании. По глупости остался, не успел на вечернюю развозку до пансионата, в котором разместили бригаду. Хотя и странно, что его не искали. Почти четыре месяца они здесь, но ни разу никто не остался ночевать на стройке, так пожелал заказчик. Соответствующий пункт прописали в договоре, настолько все серьезно. Никаких оснований для такой строгости не находилось. Воровать, кроме строительных материалов, здесь нечего, голые стены двух корпусов: трапезная и основное здание будущего храма. И то пока лишь «коробка» без алтаря. Работы еще много, но их задача – возвести костяк. Дальше другие люди продолжат. Тем более странно отсутствие хоть какого завалящего сторожа. По всему выходило, не воровства боялся заказчик. Иван поежился от нежданного ощущения постороннего присутствия. Короткие волосы на загривке предупредительно вздыбились. Желание сбежать или хотя бы спрятаться в укромном уголке охватило его, взрослого мужика, прошедшего огонь и воду. Он заозирался по сторонам, выискивая источник паники, а сам боялся встретиться взглядом с фреской из далекого прошлого. Возьмет и зыркнет на него вытянутая морда с треугольниками ушей, протянет ручищи… Зал трапезной, где Иван в тот момент находился, уже начал погружаться в сумерки. Электричество здесь от генератора, но подсобил же бес именно сегодня забыть дополнительную канистру с бензином. И свет теперь только в вагончике снаружи имелся. Проклиная себя за желание все контролировать, при этом допуская глупейшие ошибки, Иван направился к выходу, прислушиваясь к гулкому эху собственных шагов. По привычке начал считать, вымеряя расстояние. Трапезная почти двадцать пять метров в длину. Один… Два… Три… Ушел бы со всеми после ужина, вместо того чтобы проверять, успели ли заштукатурить стену, уже отдыхал бы в своей каморке. В пансионате и свет есть и тепло, а главное, там люди. Живые и вовсе не страшные. Хотя сам пансионат Ивану не понравилось сразу. От стройки до него километра три, часть пути проходит через пересохшее речное русло. Местные отчего-то зовут бывшую реку Рубиновой. И что-то подсказывало Ивану не за то, что в ней находили драгоценные камни. Пансионат и вовсе стоял закрытый со времен Советов, а в начале года его вдруг открывают, но постояльцев все равно нет, он проверял. Номера в основном пустуют, хотя и тетка-администратор имеется, столовая работает, даже обещают доктора в медицинский кабинет посадить. Все это он узнал от их провожатого, который сам оказался не из местных и, может быть, потому болтал без умолку. Аборигены замолкали, стоило завести разговор про монастырь и уж не приведи боже спросить о пансионате. Четыре… Пять… Шесть… К эху шагов Ивана незаметно прибавились другие звуки. Отдаленные, едва различимые. Голоса? Да, точно голоса! Но откуда? Неужели еще кто задержался, а он не заметил? Шум заставил его подобраться, быстро преодолеть трапезную, выйти в широкий тамбур. Дверь, ведущая на улицу, оказалась приоткрыта, Иван припал к образовавшейся щели и замер. В недостроенный храм входили люди. Сколько их было, Иван не знал, но успел заметить четверых, замыкающих стройную шеренгу, так ходят первоклашки за учителем. Все мужчины. В щель никак не получалось увидеть, приехали они на машинах или пришли пешком. Звуков двигателей Иван не слышал, значит, либо оставили транспорт где-то в стороне, либо и вправду своим ходом притопали. Но даже не сама странная процессия завладела его внимание, а черное марево, окутывающее каждого из мужчин. Оно клубилось, словно дышало или пульсировало. Более густое над самой макушкой, марево растекалось по телам на манер савана. Иван перевел взгляд на замыкающего шествие, и тот вдруг остановился, закрутил головой. Иван подумал отпрянуть от щели, но не смог. Так и смотрел на высокого, худощавого парня с кадыкастой шеей. Их разделяло метров пятнадцать, не больше, и вряд ли парень заметил шпиона. Над его головой тоже завис туманный сгусток, но не черный, а цвета спелой вишни с серебристыми искорками. Что оно могло означать, Иван не знал и знать не хотел. Только парня стало почему-то жаль. Может, потому, что напомнил ему его самого в молодости, может, за рассеянный, какой-то даже потерянный взгляд. А может, и просто так. Не понял он, короче. Сердце только сжалось, пропустило удар. – Брат Михаил, поспеши! – окликнул кто-то, и парень, вздрогнув, юркнул в захлопнувшуюся за его спиной дверь. «Куда бежать?» – судорожно соображал Иван, который все же прикрыл дверь трапезной и пожалел об одном – что не успели установить замки. Так бы можно было переждать, ведь когда-то они уйдут. Видимо, сборища происходили не первый раз, уж слишком уверенно процессия двигалась, точно зная – здесь им никто не помешает. Все продумали, черти, одного не учли: застрявшего на работе прораба. А может, выйти, не таясь, и сказать, чтобы убирались? Парни вроде молодые, подумаешь, заигрались в мистику. Такие обычно пугливые и разбегаются врассыпную, заметив постороннего. Иван, может, и сделал бы так, но марево над головами сатанистов очень уж пугало. Хоть и не знал он природу происхождения жути, а все равно боялся. Не просто так оно ему показалось. Предупреждало или откровенно запугивало? Разве теперь важно? Важно унести ноги и больше никогда уже не оставаться одному. Пусть лучше в бригаде посчитают, будто он слишком контролировать работяг взялся. Переживет. Мысленно рассчитав, сколько времени понадобится ему добраться до пансионата, Иван прикинул, что к тому времени будет уже довольно поздно, но вроде там пумпочка звонка имеется. Работает ли? Эх, болван, не проверил заранее! Даже если не работает, стучать будет, пока к нему не выйдут. Пусть обматерят, да пусть даже по шеям наваляют, главное – он будет под защитой. Вспомнилось Ивану, как, обходя здание пансионата, он увидел пожарную лестницу. Хотел проверить, куда ведет, так его отвлекли, а потом он уже и сам забыл. А ведет она наверняка в общий коридор на втором этаже. В крайнем случае стекло выбьет, потом новое за свой счет вставит. Главное теперь бежать и не оглядываться! Когда дверь тихонько приоткрылась, Иван даже не сразу сообразил, что к чему, решив, что открылась она от сквозняка. Потом уже, когда его по траве, упирающегося, тащили, он вспомнил, что все окна лично запер, иначе штукатурка не высохнет и трещинами пойдет. В дверях стояла высокая фигура. Иван обмер. Не иначе псоглавый все же пришел отомстить спустя столько лет? Не видел он под капюшоном длинной мантии не только лица, но и фигуры. Казалось, что вместо лица просто темень живая шевелится, переворачивается, и только что-то острое выпирает. Очень на морду песью похоже. – А вот и агнец, – хрипло выдала темень. – Сам пойдешь или помочь? – Мужик, хорош, – отступая, причитал Иван, – не дури. Вот те крест, никому не скажу, что вас тут видел. Да и как видел-то, лиц все равно не запомнил. – Значит, сам не хочешь. – Его палач, а Иван не сомневался, будут убивать, не спрашивал, утверждал: – Братья тебе помогут. – Брось, хватит! Ну чего ты хочешь? Денег? Так я дам. Успел скопить кое-что, хотели с женой квартиру расширять. Не губи! Иван продолжал отступать, пока не запнулся о лежащую на полу доску и начал заваливаться назад. Ожидал боли, все же пол бетонный, третий день как выровняли, а оказался в крепких тисках рук. Его спеленали, совсем как когда-то санитары в психушке. Хошь дергайся, все равно не выпустят, только еще и по почкам отвесят. Но он дергался, извивался ужом, рвался из захвата. Те, кто держали его, оказались сильнее. Только сдаваться без боя он все равно не желал, и когда к нему подошел называвший его агнцем, Иван, используя жесткий захват как упор, врезал тому между ног что было сил. Еще посмотрим, кто тут агнец! Козлина в мантии согнулся, вцепившись обеими руками в причинное место. Ивана отпустили. От неожиданности или хотели прям здесь начать колотить, но он не мог не воспользоваться шансом и рванул к выходу. Уже совсем стемнело. Сколько же он прятался и выйти боялся? По ощущениям – приближалось к полуночи. Проклятое место играло не только с ним, но и с самим временем! – За ним, дебилы! Крик подтолкнул Ивана в спину, придавая ускорения. Он, может, и смог бы сбежать, да снова споткнулся. На сей раз растянулся в траве, ткнулся в землю носом, ощутив густой запах чернозема. Подняться уже не смог. Тяжелая нога, похоже в берце, надавила на спину. Дышать стало тяжело. – Поднимайте и тащите в обитель. Иван никогда бы не смог забыть этот голос. Низкий, хриплый, не человеческий, похожий на птичий клекот. Если бы сумел убежать, сразу узнал бы его на очной ставке. Если бы… Ивану связали руки, похоже вывернув сустав, потому как боль сделалась невыносимой, и тащили за веревку в сторону недостроенного храма. Он молчал, понимая, что кричать бесполезно. Нет вокруг людей. Стройка от города далеко, только глотку сорвешь. Сжимал челюсти до скрипа, до крошащихся во рту пломб, но молчал.