Но он видел – от него этого ждут. А он этого дать не может. По крайней мере – сейчас. Бывшая жена ему по-прежнему видеться с ребенком не разрешала. Он страдал и очень скучал по мальчишке. Иногда удавалось увидеть его мельком на улице – когда бывшая запихивала почему-то плачущего ребенка в машину. Однажды он не выдержал и бросился наперерез. Она чуть не задавила его, показав средним пальцем весьма неприличный жест и скорчив зверскую физиономию. Как-то Светловецкий рассказал Марине о своих страданиях. Она отреагировала неожиданно: – А давай я рожу тебе сына? Будет ничуть не хуже прежнего! Он вскочил с кровати и, побелев, тихо, но внятно сказал: – Да уж! Что тебе стоит! У тебя же один ребенок растет на чужих руках. И ничего! Ты, кажется, совсем не скучаешь и вполне всем довольна. Марина обиделась. Хотя понимала, что он прав – так оно и было. Потому что он затмил для нее всех – и маму, и дочку, и весь белый свет. А получается, это ему совсем не по душе – он ее осуждает. Да и вправду мать она не самая горячая. Но так сложилась жизнь, – уговаривала она себя. Так развернулись события. Неужели Юльке лучше было бы расти в постоянных скандалах, сидеть до последнего в саду, видеть вечно раздраженную и недовольную мать? Разве мало детей живут у бабок и дедок, которые балуют их, трясутся над ними, водят их в театры, кружки, пекут им печенье и панически боятся, что дочь или невестка – не дай бог – отнимут у них это счастье и смысл всей жизни? Да если бы ее семейная жизнь сложилась! Если бы в доме был мир и покой! Да разве бы она… И вообще – некрасиво и бессердечно упрекать ее в этом. Жестоко даже. Не разговаривали они довольно долго – это была их первая серьезная ссора. А когда помирились, то все равно не забыли об этом – Марина обиды помнила долго, а Светловецкий… Считал, что он прав – вот так легко и по больному… Родить новенького и вычеркнуть «стареньких» – чтобы не были помехой в новой прекрасной жизни. Потом, естественно, все постепенно устаканилось, почти забылось и потекло по-прежнему. Он любил ее. Конечно, любил. Понимал, что она неплохая, да нет, даже хорошая. Что ради него готова на многое – если не на все. Ему было с ней хорошо, что говорить. Есть, говорить, смотреть телевизор, пить вино или чай. Спать. Вот это точно, было прекрасно! И все-таки… Что не позволяло ему пуститься в далекое и долгое плаванье с этой женщиной? Чего он боялся? Ответственности? И это тоже. Да все просто – еще не остыл. Не пришел в себя. Да просто не готов! Мужчины – трусы? Ну и пожалуйста! Он трус. Согласен. Пусть так. Но пока все будет именно так, а не иначе. А там – посмотрим. Жизнь, как говорится, покажет. Через полтора года, когда их «неземная страсть» чуть поостыла, слегка поутихла, когда они уже не бросались друг на друга с порога, как дикие звери, а спокойно шли по очереди в душ, могли выпить на кухне кофе, перекурить, поболтать о новостях и посплетничать про работу, Марина вдруг поняла, что он, ее возлюбленный, не так прекрасен, не так мужествен, как она представляла прежде. Как она вообще представляла своего героя. Да и герой ли он? Рухнул в постель с самым несчастным видом при температуре в тридцать семь и два, объявив, что жизненный его путь, скорее всего, подходит к концу. И пролежал, не вставая, пять дней. Капризничал, чай то горячий, то слишком сладкий. А почему в доме нет лимона? Ты относишься ко всему слишком легкомысленно. Нужно вызвать врача и начать пить лекарства, лучше антибиотики. Марина переводила все в шутку. – Ну, помилуй, какого врача и какие антибиотики? Обычная простуда, рядовой случай. Пей чай с медом, закапывай в нос. Светловецкий обиделся. – А если осложнения? Например, пневмония? – Какая пневмония, господи! Ты же ни разу не кашлянул! А он каждые полчаса совал под мышку градусник. Разозлилась и вызвала участкового. А тому по барабану. «Хотите таблеток? Да пейте, ради бога!» Он смотрел на нее укоризненно и торжествующе. – Ну и кто из нас прав? А как только «полегчало», уехал «болеть» к маме, рассказывая ей по телефону, что мама кормит его бульоном и выжимает свежие соки. После «тяжелой» болезни панически боялся сквозняка, компота из холодильника и «физической нагрузки» в виде секса. «Ты что? Я еще очень слаб». Вот именно – слаб! – зло подумала она. А точнее – слабак. Всего боится, всего остерегается. Мужчина ведь тот, кто отвечает. Как Валерочка, например. А Светловецкий… Не орел, одним словом. Как оказалось. Лебедь белый и прекрасный, но не орел. Но потом и это забылось. В смысле – его хвороба. Забылась, а осадочек, как говорится, остался. Со временем таких «осадочков» набралось немало. Впрочем, а кто без греха? Вот уж она – точно не святая. И еще подумалось: раньше казалось, что главное – любовь. Чтобы она просто БЫЛА. А тогда все нипочем! Ведь только когда ее нет, видишь все словно под лупой. А оказалось, не так. Все равно все видишь. Только нелюбимому ничего не простишь, а любимому… Простишь, наверное, все. Только сейчас она в этом не была до конца уверена. Андрей Сбежав из прекрасной и теплой Калифорнии, Андрей в который раз чувствовал себя негодяем. Ведь так и не решился признаться женщине, с которой жил, что уехал насовсем. Сказал, пряча глаза, что нужно проверить московскую квартиру, возможно, сдать ее, да и просто потусоваться. Как принято теперь говорить. Та, конечно, все поняла. Ничего не спросила, только вздохнула, провожая, и провела рукой по щеке: – А ведь ты не вернешься! Хорошая женщина, ничего плохого не скажешь. Прожил с ней, между прочим, целых шесть лет. Прожил в мире и спокойствии. Ни ссор, ни скандалов. Она была всем довольна. И чтоб оправдать себя, Андрей зло подумал: «А чем ей, собственно, быть недовольной? Не пил, не бил, не гулял. Приносил деньги. Покупал тряпки. И всего у нее хватало». Тоже, кстати, неплохо пристроилась – и так можно сказать. В ее-то годы! Уезжая, он оставил ей денег – на полгода безбедной жизни и оплаты квартиры. Нормально. А дальше… Как повезет. В конце концов, он ничего ей не обещал! В самолете он тогда подумал: «А ведь Санька так и не стал родным!» Их редкие встречи… Сын зевал и смотрел на часы. Все. И снова ничего не получилось. Он страдал, а Жанка утешала: – Ты ему до фонаря! Нужен, как козе баян! И вырос без тебя, и отвык. Все нормально – а ты чего хотел? Парень взрослый, своя жизнь. И я ему до фонаря! И вот не страдаю! Он усмехнулся: – Ну, ты! Сравнила, господи! Тех денег, что он привез с собой, Андрею тоже вполне бы хватило на год или даже, при большой экономии, на полтора или два. «Скромненько надо, – повторял он себе. – Скромненько». Присматриваться, привыкать. А потом… Снова искать, блин, себя! И что ему, дураку, там не сиделось? Встретился со старыми приятелями – те недоумевали и крутили пальцем у виска: – Ну, ты и придурок! Квартира, говоришь, приличная была? Бассейн во дворе? Тачка новая? Да еще и с теткой хорошей жил? А погода там… Океан… Нашел он, правда, не сразу, и Степку, с которым связь оборвалась довольно давно, почти пять лет назад. Тот просто перестал отвечать на звонки. Общие приятели говорили много и разное – мол, обанкротился, потерял все. Влип крупно и даже скрывался. Жена от него ушла – вот кто бы мог подумать? Тихая и смирная женщина. Теперь вроде выполз. В смысле – обнаружился. Живет где-то в деревне под Тверью, занят хозяйством, разводит кур и ударился в религию. Он не очень поверил и поехал его искать. А все оказалось почти правдой! Степка был ему сдержанно рад – теперь это был вообще другой человек. Абсолютно другой. Полублаженный, что ли. В его доме, точнее в избе, да, именно деревенской избе-пятистенке, в углах висели иконы. И Степка, скупо рассказывая о своем житье-бытье, поминутно обращал к ним взор и не забывал креститься. В избе было чисто и очень, естественно, скромно. Если не сказать – аскетически скудно. Стол, кровать, табуретки. Из книг – только Библия и молитвослов. Естественно, никакого телевизора – только старая радиоточка, двухпрограммник, оставшийся, видимо, от прежних хозяев. На стол он поставил картошку, капусту, грибы и соленые помидоры – объяснил, что Петровский пост, и выпивать категорически отказался. Подтвердил: да, все правда, наехали, отобрали, поставили на счетчик. Держали даже в подвале – почти неделю. Били. «Не больно», – усмехнулся он. Жена сбежала – он не осуждает, понимает, что испугалась. За детей, за себя. Уехала, видимо, к тетке куда-то на Украину. Он не искал – ну просто не захотел усложнять ей жизнь. Наверняка устроилась, вышла замуж. А дети… Да тоже не пропадут. Когда разобрался – помогли, конечно, «добрые люди», – Степка снова усмехнулся, – отдал все, что было и «не было», и уехал сюда. Купил за копейки избу, и вот… Живу, как говорится. Жизнью своей доволен и даже счастлив – помог Господь! Да если бы не это… – Он махнул рукой. – Кстати, есть женщина – чудесная, верная женщина. Из местных, тверчанка, зрелая, пережившая мужа-алкаша, свекра-алкаша и алкашку-свекровь. Сын у нее взрослый, в армии. Квартира в Твери, она сейчас там, приедет завтра. Ну и вместе они по хозяйству, разумеется. – А на что живешь? – спросил он у друга. – Да хватает, – Степка махнул рукой. – «Мерседесов» мне не надо, мраморных полов тоже. По кабакам не скучаю. – Он улыбнулся. – Наелся всего этого говна… По горло. Огород, куры, Тамара моя в соседнем селе три раза в неделю в больнице дежурит. Нянечкой. Рыбалка еще, грибы по осени. – В Москву не тянет? – спросил Андрей. – Не приведи Господи! – ужаснулся Степка. – В пекло это адово. Да ни за какие коврижки меня туда не заманишь! А в храм ездим в соседнее село. Полчаса на автобусе. Какой у нас там батюшка! – сказал он, и глаза его заблестели. – Чудо, а не человек! После службы – на исповедь. А потом… Жить снова хочется, понимаешь? Андрей кивнул: мол, понимаю. Ну, или почти понимаю. Замолчали. Он видел, что Степка им тяготится, и стал собираться в дорогу. Тот не удерживал. На прощанье сказал: – Приезжай. У нас такая баня! Андрей кивнул, понимая, что больше они не увидятся. Скорее всего – никогда. Уже в электричке подумал: а ведь он счастливый, его друг. Так просто все взять и решить. Хотя… Кто там знает, как просто! Чужую беду развести… Все мы умеем. Но то, что Степка счастлив, Андрей не сомневался ни минуты.