– Какой там философ, – отмахнулся он. – Все просто, как велосипед. Ничего изобретать не стоит. Она, приподняв брови, с усмешкой смотрела на него. – И даже еще проще, – он помолчал. А потом, усмехнувшись, сказал: – Просто ты меня разлюбила. Он затушил сигарету и, взяв книгу и фонарик, вышел на крыльцо. * * * Сердце дрогнуло. Дрогнуло. От его беспощадной правды и… жалости. К нему? К себе? К их любви, которая так спешно, так коварно, так нечестно покинула их?… Или – только ее? Впрочем, какая разница? Суть от этого не меняется. А что меняется? Ее жизнь. Вот что. И вообще – какая-то глупая ситуация. А глупых ситуаций она не любила. Никогда. Она укуталась в простыню и зажмурила глаза. «До завтра, – сказала она себе. – Вот завтра и решу, что надо делать. А пока – устала. Так устала, что точно – усну. А вот завтра…» – Она зевнула и… сразу же уснула. Потому что была еще очень слаба после этой дурацкой болезни. Вот уж повезло, нечего сказать! Такое подхватить. И где! Ветрянка – обхохочешься просто! Андрей Он долго сидел на деревянной ступеньке и смотрел в густую, глубокую чернильную ночь. «Вот и все», – подумал он. Совершенно спокойно. Без истерик – приказал он себе. Да и что, собственно, произошло? Еще одно разочарование, еще один проигрыш, еще один провал. Новая порция в ту кучу, где смиренно лежат предыдущие обиды, провалы и промахи. И что, собственно, изменится в его жизни? Да по сути – ничего. Какое-то время одиночества, вполне, кстати, желанного, а затем – новая встреча. Другая женщина, новая жизнь. Впрочем, такая ли уж новая… И снова будет чуть-чуть надежды и легкого оживления. Чуть-чуть загадочности, флера, кокетства с обеих сторон – каждому ведь хочется выглядеть чуть лучше в глазах другого. Правда, всего этого будет с каждым разом все меньше и меньше. А вот усталости, раздражения, стремления к одиночеству – все больше и больше. Сначала будет желание. Которое, впрочем, довольно скоро превратится в рутину, раздражение и, если хотите, – обязанность. Потом и оно пройдет. И наступит пугающая (или не очень) темнота, глухая тоска, тупая, ноющая боль. И встанет вопрос: «А зачем мне все это, собственно, надо?» И ответ не заставит себя ждать – а не надо! Все так просто, как таблица умножения, – не надо, и все! И тогда он уйдет. Снова. И снова в никуда. Правда, сейчас «ушли» от него. Может быть, впервые в жизни. Ничего, он это переживет – сомнений нет. Смешно даже! Милая девочка, чудная. Умненькая такая – не по годам. Своя такая девочка. Но Степка прав – не потянет он ее. Да и не заслужил, наверное. Точно – не заслужил. Старый циник и брюзга. Нытик и неудачник. Несвежий такой мужичок – во всем. Душа с тухлинкой. Нищий, несостоявшийся писака. «Размышлятель», – как сказала она однажды. Был бы занят делом – меньше бы «философил» о несправедливости жизни. Зарабатывал бы деньги, растил детей, любил женщину. А так – мыльный пузырь. Фикция. Врун, болтун и хохотун, как пел Великий поэт. И за это тебе эта девочка? Золотая такая девочка… Лучшая из тех, кого он знал. Не по ранжиру. Сопли утри и постарайся достойно выйти из дурацкой ситуации. Потому что старше и потому что все же мужик. Он зашел в комнату и тихо прикрыл скрипучую дверь. Она крепко спала. Волосы разметались по подушке и прилипли к щеке. Нога выпросталась из-под простынки и свешивалась на пол. Фонарь во дворе красиво и нежно освещал ее всю. Такую молодую, такую нежную. Такую беззащитную и… такую чужую. Уже чужую. Он уже не мог подойти и чмокнуть ее в нос. Убрать прядь с лица, прикрыть простыней. Уже не мог. Она ему уже не принадлежала. Женщина, которая разлюбила, мужчине уже не принадлежит. Даже если называется его женой. А эта и женой не была… была просто девочкой – его девочкой. Его золотой девочкой. Его ушастым зайцем, глупым малышом, его ветрянкой. Он долго смотрел на нее и пришел в себя только тогда, когда заметил слезу, которая скатилась к его губам, – что-то соленое, господи. Бред. Чушь. Фигня. Завтра разбежимся – и поминай как звали. Много чести страдать по тебе, матушка! Годками не вышла. Марина Утром, когда она проснулась, его в комнате не было. На столе лежал хлеб, огурец и плавленый сырок «Дружба». Она с удовольствием позавтракала, запила все это теплым «Боржоми» и стала собирать вещи. Из дома вышла минут через сорок. Хозяйка во дворе стирала белье. Увидев Марину, выпрямилась, потерла поясницу, промокнула о фартук руки и удивленно спросила: – Куда это ты намылилась? – Уезжаю, – бросила она. Болтать с хозяйкой совсем не хотелось. Та от удивления присвистнула и присела на колченогую табуретку. – Дела! Бежишь? От своего сбегаешь? Марина неопределенно пожала плечами – понимай как хочешь. – Понятно! – отчего-то горестно вздохнула хозяйка. – Надоел. Староват он для тебя, конечно. Но, – она опять вздохнула и задумалась, – мужик-то неплохой. Ухаживал за тобой так… Беспокоился. Все врачиху пытал – что да как. Кашу просил меня сварить – манную. Говорил, жидкое надо… Марина в растерянности топталась у калитки – неудобно прервать человека. – Ну, что поделаешь, – развела руками хозяйка, – так получилось. Насильно мил не будешь. И правильно – по себе ищи. Молодого и свежего. Этот твой… Через пару лег совсем загнется. Уже ногами шаркает, хоть и хорохорится. А ведь не старый еще! В его-то годы… Другие как с цепи сорванные носятся, а он… Подстреленный какой-то… Раненый… Ну, и иди с богом! А ему-то чего сказать? Она пожала плечами и толкнула калитку. – А ничего. Он – из толковых. Сам сообразит. Она пошла на вокзал. Там, как и предполагалось, билет поменять не удалось. У окошек с кассами выли женщины и скандалили мужчины. Кто-то пытался просунуть в окно орущего младенца, кто-то тряс перед лицом красной, как рак, кассирши телеграммой. Было нестерпимо душно, воняло привокзальным туалетом, прогорклым маслом, перезрелыми фруктами и скандалами. «Филиал ада», – подумала Марина и пошла прочь с вокзала. На улице дежурили водилы, лениво перебрехиваясь с пассажирами и друг с другом, щелкали семечки и сплевывали шелуху и окурки. Бабки торговали семечками, вареной кукурузой, помидорами и сушеной таранькой по немыслимой привокзальной цене. Вокзальная суета, грязь и нервозность угнетали и гнали ее прочь. Была ясна абсолютная бесперспективность ее мероприятия. Что делать? Вопрос вопросов. Классика помним. Она в раздумье покрутила головой, отошла в сторону, присела на низкую чугунную оградку, выкрашенную в цвет сажи, и… Решила подумать. Ну, не бывает безвыходных ситуаций. Не бывает! Из любой, самой патовой, есть как минимум два выхода. Два – точно. – Соберись! – приказала она себе, когда почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. О том, чтобы вернуться туда, в их «гнездышко», не могло быть и речи. Лучше пешком до столицы. Она даже представила себя бредущую по пыльной, выжженной солнцем дороге – в потрепанных босоножках на грязных и сбитых ногах, волочащую по земле покалеченный чемодан и стучащую в дверь придорожной лачуги с просьбой переночевать и напиться воды. Ей стало смешно, и она улыбнулась. – Эй! – окликнули ее. Рядом возник высокий и худой парень в драных кедах и сильно потертых джинсах. Очень высокий и очень худой. Она подняла голову и прищурилась от солнца. – Это вы мне? – холодно осведомилась она. – Да, тебе, – раздраженно ответил парень. – Что, тоже застряла? И тоже надо валить? Она кивнула. – Ясное дело, – он тоже кивнул, – еще одна дура без обратного билета. – Я с обратным, – возмутилась она, – просто надо свалить пораньше. И не такая я дура.