– Это имя ему дал руководитель одного оркестра. Леоне скривился, не скрывая отвращения: – Дурацкое имя. – Возможно, но зато хорошо запоминающееся. – Чичи постаралась сказать это так, чтобы не прозвучало, будто она оправдывается. Она разложила артишоки на противне, долила около дюйма воды и поставила противень в духовку, чтобы артишоки приготовились на пару. – Люди ведут себя просто как стадо овец, – продолжал Леоне. – Запоминают то, что проще, а не то, что важно. – Иногда это действительно так, – дипломатично согласилась Чичи. – Это всегда так. Мне стыдно, что мой сын отказался от своего имени. Чичи вытерла руки о передник и села за стол рядом с Леоне. – Наверное, вам трудно было это принять, – сказала она. – Он свободен поступать как желает. – В шоу-бизнесе это случается. Наши итальянские имена слишком сложны в написании и произношении. – Но Фрэнк Синатра не изменил своего имени. Отказался, и все тут. Он носит то имя, с которым родился. Он гордится своей семьей. Своим краем. Своим происхождением. А мой сын – нет. – Но ваш сын гордится своей семьей и тем, что он итальянец. Он ведь только об этом и поет. Это он и есть. – Если бы он гордился своим именем, то не стал бы певцом, – отрезал Леоне. – Почему вы так думаете? – удивилась Чичи. Леоне пожал плечами: – Да ты только погляди на мир шоу-бизнеса. Сплошные азартные игры, гангстеры, шантрапа, подпольные бары, притоны. Это не порядочные люди, и порядочные люди в такие места не ходят. – Не уверена, что вы правы, синьор. Вашему сыну довелось выступать и перед кардиналами. – Чичи встала, чтобы подобрать ингредиенты для начинки артишоков. – Возможно, вам стоит поговорить с ним об этом. – Он со мной не разговаривает. – Почему? – Это мой дом. Я построил его своими руками. В этих стенах я живу по определенному порядку. И ожидаю, чтобы мой сын жил так, как я его воспитал. – Саверио хороший человек, папа. Он много работает, и он человек нравственный. У него благородный характер. Он вовсе не один из тех, кого вы назвали как часть шоу-бизнеса; он сам себе хозяин. – Был бы сам себе хозяин, не менял бы своего имени. Леоне встал из-за стола и вышел во двор. Чичи проследила глазами, как он шел по садовой тропинке. Ее свекр явно был человеком другой эпохи. Чичи решила, что необходимо найти способ заставить его жить в настоящем – ради его сына и ради их детей. Хэллоуин, 1945 Дорогой супруг, Мы с мамой поехали поездом в Детройт. Твои отец с матерью встретили нас на станции. Мы гостили у них неделю. Твоя мать приготовила ciambella (ты обрадуешься – она и меня научила ее готовить для тебя!). Она очень поладила с близнецами. Моя мама тоже помогала, так что я неплохо отдохнула. Твой отец был очень добр ко мне и ласков с внучками. Я понимаю, для тебя это больной вопрос, и не знаю, что именно произошло, кроме той ссоры, когда тебе было всего шестнадцать, но он вовсе не какой-то людоед. Он показался мне очень славным. Много говорил о тебе. У них хранятся пластинки с твоими записями, вырезки из газет и твои фотографии. Ради наших девочек, у которых всего один живой дед, мне бы хотелось, чтобы вы помирились. Вокруг скоро тоже наступит мир, так пусть же он будет и в нашей семье. Я люблю тебя всем сердцем и хочу, чтобы счастье заполняло всю твою жизнь, до самых краев. Твоя жена Известие о том, что Чичи отвезла малышей к его отцу, прежде чем он сам увидел своих детей, привело Тони в ярость. Он поверить не мог, что она посмела это сделать, не спросив его позволения и даже не поинтересовавшись его мнением. Он вынул из конверта фотографии дочерей и переложил их в бумажник, а письмо Чичи разорвал. Тони заказал себе пиво в «Якоре», баре у пирса в Сан-Диего, куда моряки обычно заходили по выходным. Он стоял, облокотившись на барную стойку, когда почувствовал знакомый запах духов – гардения, припомнил он, – и обернулся. Женщина лет двадцати пяти, с длинными темными волосами, стояла за его спиной с бокалом в руке. – Простите, – сказала она. – Я приняла вас за парня, которого жду. – А он где? – Опаздывает. – Ну и дурак, – бросил Тони, отпивая пиво. – Вы так считаете? – улыбнулась она. – Не стоило ему оставлять вас одну, – заметил он. Женщина снова улыбнулась и скользнула на высокий табурет рядом с Тони. Она приподняла со стойки его левую руку и всмотрелась. – Э, да вы женаты, – разочарованно проронила она. – Меня зовут Тони. – Джоан. – Приятно познакомиться, Джоан. Тони заплатил за свою выпивку и встал. – Вы куда? – удивилась Джоан. – От греха подальше. – О, это дело сложное. Поближе – куда проще, – проронила она, отворачиваясь от него. Тони направился к двери, но в эту минуту в музыкальном автомате заиграла пластинка. Сквозь душный воздух, пропитанный сигаретным дымом и вонью разлитого пива, прорвался голос Джимми Дорси, поющего Blue Champagne. Тони не смог устоять перед этой песней. Он вернулся к барной стойке, обнял брюнетку за талию и, приподняв, поставил на пол и увлек в танец. Они ритмично покачивались в такт музыке, и тогда Тони притянул ее поближе к себе и зарылся рукой в ее волосы. Ее одуряющий запах заполнил его до краев. Она прижалась к нему, и он унесся мыслями к тому, что могло бы быть дальше. Ее платье было не то шелковым, не то атласным – одна из тех тканей, которые скользят под пальцами, как голая кожа. Тони провел ладонями по ее спине. Она ответила на это прикосновение, поцеловав его в шею. Потом она что-то прошептала ему на ухо, но он как раз представлял себе песню, ноты на нотной записи, мысленно записывая каждую по мере исполнения. Он увидел себя на сцене в сопровождении биг-бэнда. Тони почувствовал, как ее руки пробираются под его брезентовую куртку. Она поцеловала его в ухо и дотронулась губами до его щеки. Отодвинувшись от нее, он пробежал ладонями по ее предплечьям, затем взял ее за руки и вернул их ей, как будто они вышли из-под контроля и едва не натворили бед. Вальс еще далеко не закончился, но Тони уже не хотел танцевать. Он вышел на улицу. Ночной воздух Сан-Диего ощутимо остыл. Тони направился в сторону базы, дрожа от холода и все убыстряя шаг. Ему хотелось поскорее оказаться в казарме. Срок его службы заканчивался через несколько недель, все бумаги уже были подписаны, он даже купил билет. Тони предстояло вернуться домой, к жене. Он впервые увидит своих дочерей. Он их даже ни разу не видел, а чуть было не совершил ошибку, которая бы роковым образом затронула их жизни. От этой мысли ему стало противно. Он был так зол на Чичи, что не мог преодолеть своей обиды на нее. Было бы так просто причинить ей боль. Тони почувствовал, как ему сдавило грудь. Через миг его бросило в жар. Он остановился, прислонился к стене и попытался выровнять дыхание, хватая воздух ртом, затем прикрыл на мгновение глаза, чтобы успокоить нервы. Дышать стало легче. Значит, это не сердечный приступ. Когда он открыл глаза, то вспомнил, что уже однажды пережил подобное – на подводной лодке. Это была клаустрофобия. Стены теснили его. Чичи не была единственной невестой военного времени, стоявшей у вокзала Пенн, чтобы встретить с поезда возвращавшегося с войны солдата. Тысячи женщин заполнили улицы Среднего Манхэттена в ожидании эшелонов. Многие пришли целыми семьями. Чичи видела, как одни молодые матери несут на руках младенцев, другие собирают вокруг себя детей постарше. Пошел снег, и Чичи нашла убежище в палатке на углу, где продавались рождественские елки. Ей столько нужно было сказать Тони! И еще она хотела услышать все подробности о том, как закончилась его служба. После рождения близнецов она почти перестала с ним переписываться. Ее охватило волнение. Она потянулась к карману, достала пудреницу и проверила, все ли в порядке с лицом. Но вот у выхода из вокзала показался Тони со своей брезентовой сумкой. Она пробралась через толпу и обняла его. – Добро пожаловать домой! – воскликнула она. – Ты одна? – Малышки у мамы, на побережье. – Так чего мы еще ждем? Пошли. Тони и Чичи сели на автобус, шедший в направлении Нью-Джерси. В дороге Тони отмалчивался, но ведь автобус был битком набит, и нельзя было ожидать, что он пустится в откровения в присутствии стольких людей. Чичи взяла его под руку и дождаться не могла, когда они наконец будут дома и он познакомится с дочерями. Вложив свою ладонь в его, она склонила голову ему на плечо. Она немало об этом читала, слышала она и рассказы других жен военных и знала, что не стоит многого от него сейчас ожидать. Женщины, к которым мужья возвращались с войны, должны проявить терпение, пока мужчины привыкают к новой домашней жизни после фронта. Тони так холоден – что ж, ничего удивительного. Чичи потянулась к нему и поцеловала в щеку. Он спал. Чичи, Барбара и Люсиль загодя развесили электрические гирлянды на деревьях перед домом и на переднем крыльце, а в рождественский венок на двери добавили несколько бумажных флажков США. В доме стояла высокая голубая ель, усеянная сверкающими украшениями, – близнецы праздновали Рождество впервые в жизни. Изотта с дочерями приготовили закуски для шведского стола, и дом был полон родственников и друзей семьи. Семейство Донателли возобновило свои довоенные праздники. Гости приветствовали появление Тони радостными криками, овациями и хлопаньем пробок, открывая бутылки шампанского, но он не обратил на них внимания. – Где мои дочери? – крикнул он, заглушая шум. Барбара поднесла к нему Рози, а Люсиль – Санни. Тони смотрел на своих малышек, которым было уже почти по полгода, то на одну, то на другую, восторгаясь ими, изучая их личики, их улыбки. Мгновение – и он уже качал на руках обеих дочерей.