– Хотя время от времени почему бы и не позволить тебе повращаться среди своих. – Э-э?.. – Ну, среди макаронников. Саверио подумал, не возмутиться ли. Когда он работал на заводе «Ривер Руж», слово «макаронник» считалось оскорблением, и Глэдис, без сомнения, знала это. Но до Вирджинии было еще далеко, и ему не хотелось ссориться все оставшиеся пятьсот миль пути. – Ага, это и есть мой народ. – По крайней мере, они покупают билеты на наши концерты, – пожала плечами Глэдис. – Да. Покупают. За свои потом и кровью заработанные монеты. – Саверио вытянул ногу в проход между сиденьями, откинулся на спинку, закрыл глаза и надвинул пониже на лоб свою шляпу-федору. – Ты что, всерьез намерен уснуть? Ты же только что проснулся, – заныла Глэдис. – Я устал, лапочка. – Ты вечно уставший. Саверио поерзал, скрестил руки на груди и промолчал. Его так и подмывало выложить Глэдис, что устал он прежде всего от ее бесконечных придирок, но это бы просто привело к новым упрекам. К тому же ей случалось вести себя с ним куда приветливее, а лучшей соседки по комнате для гастролирующего мужчины еще поискать. Она о нем заботилась, утюжила его рубашки и смокинг, как это делала бы мать, следила за его питанием, и этим плюсы подобного соседства еще не исчерпывались. – Я понимаю, что тебе нужно отдыхать, – продолжала Глэдис. – Потому я и отправила тебя на пляж. Я знаю, что ты любишь солнце. Чернявые без солнца не могут. – Grazie. – Я не возражала против того, чтобы остаться в гостинице и заняться стиркой. Выгладила все твои рубашки. Накрахмалила воротнички и манжеты ровно так, как ты любишь. – Ах ты моя куколка. – Да, я твоя куколка, малыш. – Глэдис погладила его по щеке. – И я здесь для того, чтобы облегчить тебе жизнь. – И облегчаешь, спору нет. – Саверио наклонился к ней и поцеловал ее в губы, затем принял прежнее положение и снова закрыл глаза. Глэдис склонилась над ним, щекоча его ухо кончиком носа. – Моя мама спрашивает, когда мы поженимся, – с нежностью проговорила Глэдис. – Хотелось бы дать ей хотя бы приблизительный ответ. Саверио выпрямился в кресле и сдвинул шляпу на макушку. – Я пока не готов к женитьбе, – пробормотал он. – Да ну. – Я не шучу. Честно – не готов я. – Но я поняла… я думала… – Голубые глаза Глэдис наполнились слезами. Она быстро поморгала, не позволяя себе заплакать. – Ты ведь дал мне понять, что мы поженимся во время этих гастролей. Ты мне обещал. – Когда это я обещал? – Сам знаешь когда, – прошептала она. – Глэдис, ты особенная девушка, но мужчинам свойственно говорить всякое такое. Ее лицо приняло обиженное выражение. – Ты меня не любишь! – Этого я не говорил. – Либо любишь, либо нет. – Я испытываю к тебе глубокую привязанность, – заявил Саверио. – То есть? – повысила голос Глэдис. Саверио окинул взглядом салон автобуса. Многие музыканты уснули, а остальные недвижно растеклись в креслах, как пальто, наброшенные на спинки стульев. Ударник и тромбонист уселись на заднем сиденье со сложенным гармошкой спортивным разделом газеты. Они прикидывали, на каких лошадей поставить, как только приедут в Ричмонд. – Привязанность – это такое чувство, – прошептал Саверио. – Я не потому о тебе забочусь, что испытываю к тебе привязанность! Я забочусь о тебе, потому что люблю, – выпалила Глэдис. – Моя мать ожидает, что я вернусь домой в сопровождении мужа – я ей пообещала, что так будет. И вот что ты теперь намерен делать? Саверио хотелось остаться с Глэдис, но не навсегда, и хотелось ему этого не настолько, чтобы предложить ей замужество. Он решил было сказать ей что-то осторожное и обдуманное, то тут же понял, что слишком устал, чтобы торговаться. – Ничего, – ответил он. – Ты не собираешься дарить мне кольцо? – При нынешней конъюнктуре – нет. – Какая еще конъюнктура? Кто вообще так разговаривает? – Мужчина, который не намерен делать предложение. – Ты только о себе и думаешь. – Вполне возможно. – Возможно? Так и есть. Спроси у меня, уж я-то знаю точно. – Глэдис, а мы не можем это обсудить позже? – Не вижу, почему нельзя этого сделать сейчас. – Сейчас мы в автобусе. Вместе с оркестром. Хуже времени для такого разговора и быть не может. – У меня секретов нет. Я думаю, что я тебе просто наскучила, вот в чем тут дело. Тебе надоело. – Она резко отвернулась и уставилась в окно. Нью-джерсийская магистраль была просто ровной лентой серого асфальта, которая разворачивалась под колесами автобуса и, казалось, нигде не заканчивалась. Округлые зеленые холмы тянулись по обе стороны шоссе, как оборки на пышной юбке. Саверио наклонился к Глэдис. – Прости, – сказал он. – Извинения приняты. – Спасибо. – Саверио снова откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. – Ты это серьезно? – возмутилась девушка. Саверио открыл глаза: – Не понял, что еще? – Мы так и не решили вопрос нашего предстоящего бракосочетания. – Глэдис, никакое бракосочетание нам не предстоит. – Неужели ты не видишь, как я несчастна из-за тебя? – прошептала она. – Ты меня унижаешь, не предлагая мне руку и сердце. – Ну-ну, детка, – поддразнил ее Саверио, – весь этот джаз пока не для меня. Глэдис не оценила юмора. – Ты выражаешься совсем как какой-нибудь заезжий барабанщик. Подобные легкомысленные высказывания ниже твоего достоинства. И, будь так добр, не забывай, с кем разговариваешь. – Она пригладила юбку. – Вконец обнаглел. Саверио провел руками по бедрам и повернулся лицом к девушке: – Тебе ведь вообще не нравятся итальянцы. – Мне не нужно выходить замуж за всю Италию. Я могу выйти за одного из вас, с этим я справлюсь. – В Олбани ты меня обозвала чесночником, – напомнил ей Саверио. – Ты меня тогда вынудил! А сейчас испытываешь мое терпение. – Я тебя хоть раз обозвал как-нибудь? Оскорбил? Плохо с тобой обошелся? – Я отдала тебе всю себя, – прошептала она. – И я тоже отдал тебе себя всего. Разница в том, что я не прошу ничего взамен.