Прошел год со смерти Алевтины. Дед за это время постарел лет на десять, теперь он быстро уставал, мучился бессонницей, а согнуть мог разве что алюминиевую ложку. Федор и не догадывался, что Алевтина так много значила для старшего Егорова, он-то думал, что со смертью ненавистной старухи все в их жизни изменится; оно, конечно, изменилось, но совсем не в лучшую сторону. Сидя у гроба, где лежала бабка, даже в смерти похожая на каменное изваяние, Федя мечтал, как они с дедом будут искать здание под новую контору, и никто не встретит их упреками, не отвесит ему подзатыльник, если они задержатся. Но даже когда бабка оказалась под слоем земли, она не перестала портить внуку жизнь, ибо дед потерял к работе всякий интерес, захворал, захандрил. Вместо того чтобы ездить по городу в надежде отыскать подходящее здание, дед глотал настойки и лежал в кровати либо сидел в своем кресле и тупо смотрел в окно. Федор кое-как дотянул до конца учебного года. Настроения у него не было, желания заниматься - тем более, единственное, что приносило радость, так это сознание того, что скоро они с дедом поедут в Балаково. Но и этого он не дождался. На хлебный базар отправился Григорий, сына с собой не взял, решил, что парню лучше отбыть вместе с кузенами в столицу, в которой у теткиного мужа имелись родственники. Федор топал ногами, кричал, обижался, искал поддержки у деда, но тот был поглощен своими переживаниями и только рукой махнул - ах, отстаньте от меня. Так Григорий отплыл в Балаково без сыновьего присмотра, а Федор вместе со своими тупыми братьями отправился в Петербург. Пробыл мальчик там две недели, по истечении которых был больше не в силах терпеть общество теткиных слюнтяев и, решив, что вырваться из дождливой столицы можно только одним способом, поколотил старшего братца. Федора наказали - выслали из Петербурга на первом пароходе. Когда парень стоял в мрачном холле родительского особняка, сердце у него перехватывало от радости и надежды. Он дома и завтра же начнет работать. Но отец разочаровал сразу: - Я нанял тебе репетитора по физике. Тебя еле вытянули в этом году. - И что? - Занятия три раза в неделю. - Мне некогда! - Федор был возмущен. - Мы должны перекупить у Бурковых лавку, а дед… - Делами фирмы занимаюсь я, сынок, - мягко осадил отец. - Ты должен учиться, а когда станешь большим и умным, все бразды правления перейдут к тебе. - Дед читает по слогам, а умнее я человека не встречал! - Федор готов был еще приводить кучу аргументов, но, видя, как упрямо сжались губы отца, лишь махнул рукой. Григорий ведет дела фирмы! Федор фыркнул. Его отец, может, и закончил университет, но коммерсант из него как из коровы балерина. Вот и в Балакове маху дал. Вместо того чтобы выждать подходящего момента, скупил зерно по завышенной цене, еще и грузчикам переплатил, и мартышки у него комиссионных выклянчили больше на копейку. Лет десять такого хозяйствования, и Федору наследовать нечего будет. Единственное, на что он надеялся, так это на выздоровление деда. Вот належится, встанет да как пойдет дела творить! Но Алексею становилось все хуже. Теперь дед почти не вставал, а настоек в узких бутылочках на его столе появлялось больше и больше, и как ни старался он возродиться, ничего у него не получалось. Настал момент, когда старик уже не мог выезжать даже в контору, и пришлось ему передать всю власть Гришке. Ох не нравилось ему это. Знал Егоров, что никудышный из сына хозяин, да деваться некуда. Не мальцу же четырнадцатилетнему фирмой командовать, хоть и шустер Федька, и умен, и дар у него от бога, да мал еще. Авось Гришка вытянет. Чай, послушает отца, коль он совет захочет дать. Но Григорий Егоров советов слушать не хотел. Он решил доказать всем: и сыну, который считал себя умнее его, и отцу, недооценивающему своего отпрыска, и недругам, что посмеивались над его мягкостью и безалаберностью, и себе. Себе прежде всего. Слишком часто он слышал от Алексея о своей никчемности, негодности, так что даже сам поверил. И вот настал час, когда он может все изменить и выйти победителем. Как-то зимой он зашел в комнату к отцу. В помещении было душно и пахло лекарствами. Старик лежал на кровати, глубоко дышал. Григорий вошел, и вместе с ним в комнату ворвалась зима - снежинками, тающими на воротнике пальто, холодом, окутывающим вошедшего, белым налетом на валенках. Старик открыл глаза и остро посмотрел на сына: - Из конторы прямо? - Да. - Григорий бросил шапку на стул, а сам так и остался стоять. - Сядь. Говори. - Отец, я решил не покупать суда. - Да ну? - Дед недовольно поморщился. Определенно, у Гришки мозгов кот наплакал. Алексей уже месяц твердил сыну, что им нужно обзавестись хотя бы парой пароходов, а этот дундук все осторожничает. - Мы слишком много займем, это рискованно. У нас же есть один пароход и три тягача с баржами, и я не понимаю, зачем влезать в долги, чтобы купить еще два корабля, мы управляемся… - С пуском новой мельницы, - едко прервал его дед, - мы будем производить муки на 1000 пудов в сутки больше, чем производим сейчас. - Можно нанимать суда, как делают другие. Федор, все это время стоявший тихо в коридоре, наконец не выдержал. Он решительно распахнул дверь и вошел. - Неужели ты не понимаешь, отец, как нам необходим речной флот? - Федор знал, что дед не любит, когда он вмешивается в дела взрослых, но ничего поделать с собой не мог. - Флот даже? Я думал, речь идет о паре судов. - Для начала. Но мне кажется, что этого мало, наши тягачи уже пора списывать, да и пароход неновый, а нам так нужны средства для транспортировки муки и зерна. Сейчас в Самаре очень крупный хлебный базар… - Федор увлекся. Видя, с каким вниманием слушает его дед, он говорил и говорил. - А ты понимаешь, какие проценты с нас взыщет банк? - Григорий взирал на Федора с удивлением, он и не заметил, как его сын с возрастом стал похож на Алексея. Та же коренастая фигура, серые глаза, морщинка меж густых бровей, и та же горячность, преданность делу, уверенность в собственной правоте. - Нам все равно придется брать ссуду. Надо оборудовать пристани. N-ской и той, что в Балаково, мало, есть еще Самара, Саратов, Симбирск. И лавки надо открывать вне N-ска и губернии. Я подсчитал, что те, которые мы имеем сейчас, приносят три тысячи чистой прибыли, а если… - Достаточно. - Отец встал, ему было не по себе от того, что подросток вздумал его учить. - Когда ты будешь главой фирмы, делай что хочешь, а пока я распоряжаюсь… - А ну, сынок, выйди, - скомандовал дед. Федор постоял немного, переводя взгляд от отца к деду, и заметил, как они непохожи. Высокий, стройный, мягколицый Григорий, в русой бороде которого прятался безвольный рот, был прямой противоположностью Алексея. Дед, даже немощный, производил впечатление сильного, непоколебимого, властного человека. Он никогда не кричал, не бранился, ор и ругань считал признаком слабости и неуверенности, единственное, что он иногда себе позволял, так это повысить голос и шарахнуть кулаком по столу, но даже и без этого старик всегда добивался того, чего хотел. В Григории же была какая-то слабина, и Федор только сейчас ее ощутил. Он вышел, прикрыл дверь, но не удалился, а встал у замочной скважины и прислушался. - Даже малец понимает, как надо дела вести. А ты, фитюлька, раньше, вместо того чтобы учиться, все по теантрам кондылял, в нумера заваливался с девками. - Отец! - возмущенно вскричал Григорий. - Что «отец»? А то не знаю. У меня сердце обливалось кровью, когда ты, вместо того чтобы опыту набираться, дрых. Вот и проспал урок-то. А теперича покомандовать решил, сынку глотку затыкаешь, хоть малец и дело говорит, поучился бы. - Зачем ты доверил мне предприятия, если ты считаешь меня фитюлькой? - А кому еще? Людям, что ль, чужим? Федька-то не скоро еще подрастет. А вот када двадцать один ему стукнет, тада… - Я не понял… - Голос Григория упал. - Ты завещал все моему сыну? - Вот именно. И фабрики, и пароходы, и лесные угодья. Все Федор унаследует, када достигнет зрелости. - А мы, твои дети? - Вам тоже достанется. Деньжонок вам оставил достаточно, чай, хватит и тебе, и дурню Ивашке, и Ленке. А фабрик вы у меня не получите, а то развеете по ветру все достояние мое. Один Федор надежда моя, дык не доживу, поди, када он на ноги встанет. - Старик прокашлялся, потом грозно продолжил: - И вот что, малец дело сказал. Двух пароходов мало, три покупай, и пристань хоть в Самаре нужна. - Я же… - Григорий Лексеич, не перечь Христа ради. Перед сыном можешь корчиться, а передо мной не нать. Вставлять палки в колеса моему делу не позволю, так что подчиняйся, будь добреньким, глядишь, не забуду тебя в завещании, а то смотри, без штанов останешьси. Федор услышал тяжкий вздох, потом быстрые шаги. Он едва успел спрятаться за занавеской, когда отец вылетел из комнаты. Все стихло. Федя вышел из укрытия и перевел дух. Значит, все фабрики будут его! И он станет полновластным хозяином трех мельниц. Вот уж развернется, когда время придет. Тут мысль оборвалась. А придет оно, судя по всему, не скоро. Еще семь лет ждать! Это ж целая жизнь. Но Федор отогнал мрачные мысли, главное, не отчаиваться. Он начнет работать прямо завтра. А учебу бросит, хватит - поучились. И в Балаково поедет по весне сам, как только вода спадет. Больше он бате доверять свое добро не будет. Как-никак, хозяином всего станет он - Федор Егоров. …Отец старика послушал. К весне фирма «Егоровъ» располагала тремя новыми пароходами. И на одном из них Федор отправился в Балаково, где удивил всех своей прытью и выдержкой. Когда учебный год подошел к концу (отец уговорил сына закончить семестр), парень погрузился в работу с головой. Его коренастую фигуру видели то на пристани, то в конторе, то в фабричных цехах, серьезное гладкое мальчишечье лицо знали все п-ские купцы, чиновники, банкиры. Завсегдатаи биржи считали своим и долго вспоминали, как он проучил одного ловкого торговца, решившего перебить цены на зерно. В итоге, после того как на каждое его занижение Егоров отвечал еще большим, торговец вышел из соревнования с огромными потерями и больше на бирже не появлялся. Летом деда, уже совсем дряхлого, перевезли в имение. Там, на лоне природы, старик немного окреп, но совсем ушел в себя. Мысли о деле теперь не одолевали его: видя, как справляется внук, дед приготовился доживать свой век в тишине и покое. А осенью произошло событие, которого Федор не ожидал. Егоров Григорий Алексеевич объявил сыну, что намерен жениться. Глава 6 Федор, нахохлившись, сидел на диване в холле и пристально смотрел на дверь. Он знал, что сейчас на пороге их дома появится незнакомая женщина, которую отец намеревался привести сегодня для знакомства. Федор сделался еще более хмурым. Чего вдруг отцу взбрело в голову жениться? Так им жилось прекрасно без этих баб. Парень злился не потому, что считал поступок отца предательством по отношению к матери, ее-то он совсем забыл; он боялся, причем о страхе этом даже думать не хотелось, что эта женщина окажется такой же властной и злой, какой была Алевтина. Федор женщин опасался потому, что не мог разобраться в причинах их поведения, в их логике, в их слабостях. А как можно сосуществовать с кем-то, кого не понимаешь? Мужчины для него как открытая книга, с ними он знал, как себя вести, на какие кнопки жать, чтобы добиться подчинения. А женщины! Знавал он только двух: мать да бабку, первая умерла, не дав ему ее понять, вторая… Впрочем, об Алевтине он даже не желал вспоминать. Входная дверь отворилась. Отец, галантно придержав ее, дал пройти в дом двум женщинам. Одна, постарше, была, скорее всего, невестой, а вторая - ее дочерью. Отцова избранница имела очень привлекательную внешность: черные волнистые волосы, белая кожа с нежным румянцем, голубые глаза; одета женщина была изысканно и очень грациозно двигалась. На младшую Федор сначала не обратил внимания, слишком был занят ее матерью, но когда перевел взгляд… О! Никогда он не встречал столь прелестных девушек. Ей было лет шестнадцать-семнадцать, стройненькая, свежая, с овальным милым личиком, такими же, как у матери, голубыми глазами, но совсем светлыми волосами, серебристыми надломленными бровками и ямочкой на подбородке. Девушка нежно улыбнулась Феде и музыкальным голоском пропела: - Меня зовут Лизой. А вас как? - Федор я, - буркнул парень и смутился. - Ваш папенька рассказывал, что вы уже работаете, а вот скажите… - Лиззи, не накидывайся на юношу, - улыбнулась ее мать и подошла ближе. - Меня зовут Зинаида Павловна, Федор, мне очень приятно с вами познакомиться. - Здрасте, - еще больше смутился Федор и замолчал. Если бы эти женщины оказались мегерами, он бы нашел, как себя с ними держать. Но эти дамы излучали такое обаяние и приязнь, что он оторопел. В тот вечер он едва ли проронил пятнадцать слов. Все больше слушал щебетание Лизы и любовался ее нежным профилем, хрупкими руками и маленькой ножкой в атласной туфельке. Как же она была прекрасна!