– Ага, сейчас не решишься, профукаешь, а потом мучайся! Ну уж нет! – Я понимаю, что каждому из вас не хватило десяти-пятнадцати минут, а то и секунд жизни, чтобы успеть что-то сказать или сделать для своих близких. Да, для многих ночь примирения – единственная возможность наверстать упущенное. Некоторым из вас я уже говорил это. Но подумайте, готовы ли вы бросить свои дела и вернуться сюда, на кладбище, поздней ночью, чтобы сойти в могилу в кроваво-красном свете луны? Это путешествие только для сильных духом, уверяю вас. Баба Тиша робко спросила: «А вернуться-то мы оттудова сможем?» Но он не услышал ее слабого дрожащего голоса. – Пойдем и спустимся куда угодно! – гаркнула Варвара, заглушив вопрос старушки. – Пока мы вместе, ничего не страшно, верно? Мы ведь почти что одна семья! – Я лично и один готов пойти… – Я тоже… Все были полны решимости. Волновал только один вопрос: когда все случится? Когда можно будет наконец сбросить тяжелый груз, которым каждого наделила совесть. Со временем этот груз не усыхал, не растрачивался, а становился только больше и тяжелее. Игнат обещал помочь и рассчитать, когда наступит ночь примирения. Толпа рассеялась, всех ждали домашние дела: покормить скот, прибраться в доме, приготовить обед, привести в порядок хозяйство и огород. Сидеть сложа руки и ждать, когда взойдет кровавая луна, – непозволительная роскошь. Пока жизнь продолжается, все должно идти своим чередом. Забытье Фрося не приходила в себя, лежала мертвенно-бледная и ко всему безучастная. На девочку было больно и страшно смотреть: бледность, подсвеченная изнутри блеклым огоньком, делала ее похожей на призрака. Сумасшедшая Настасья нашла Ефросинью той же ночью. Забрав по глотку все ее дыхание, односельчане, которые один за другим приходили на кладбище и молили девочку о помощи, даже когда она была уже почти без сознания, прошли мимо, не заметив ее хрупкого тела, лежащего между могилами. Каждый был слишком потрясен своим собственным переживанием и своим страхом от встречи с призраком. Настасья принесла девочку в разрушенную церковь, приютила ее в своем углу, растирала ее ледяные руки и плакала, плакала… – Мои детушки сгорели, а ты, голубка, замерзла. А я где была? Где была? Где? – задыхалась женщина и била себя кулаком в грудь, словно выколачивала из сердца нестерпимую боль. – Стаська! Выходи! Я тебе поесть принесла. Когда наступили сумерки, на кладбище появилась баба Клава. Она остановилась у пролома в стене, ожидая Настасью, но та не выходила. Слышался только ее отчаянный крик, который бился между осколками купола. – Что ж ты с собой делаешь? – буркнула сочувственно баба Клава, поставила узелок на камни и собралась уходить, но не ушла… Все в ней закалил и задубил ветер, но не тронул сердце. Оно не стало сухим, не скукожилось, несмотря ни на какие испытания и бури. Когда баба Клава нашла впотьмах Настасью, то увидела рядом с ней бездыханную Фросю. Старуха бросилась на колени, обхватила девочку и прижалась ухом к ее груди, пытаясь уловить хотя бы слабое биение ее детского сердца. – Жива! – выдохнула наконец баба Клава. – Жива, слышишь?! – громко выкрикнула она, чтобы вернуть Настасью из морока, в котором та пребывала. – Все! Хватит себя жалеть! Сколько можно?! Поднимайся! Давай скорее отнесем Фроську в деревню. Ей нужна помощь. Вдвоем они бережно перенесли девочку с кладбища в тесный, забитый старьем домик пастуха. – Не стой, Стаська, не стой! Беги скорей к Игнату. Сейчас тебе нельзя сплоховать, поняла? Беги! Ты можешь ее спасти… А я тут рядышком побуду, компресс какой-нибудь сооружу пока, грелку… У Настасьи от истощения не было сил не только бежать, но и просто идти. Она брела, покачиваясь, по деревне, в которой родилась и выросла, как чужая, как привидение. Завидев ее, люди шарахались в стороны и прятались по углам. Женщина их не замечала, все в этой жизни ей давно стало безразлично. Но в ее голове колотилась единственная мысль, которая заставляла двигаться вперед: «Могу спасти. Я могу ее спасти. Я должна… ее… спасти!» Шаги безумной Настасьи были такими же невесомыми и призрачными, как и она сама. Легкой тенью женщина вошла во двор Игната. Проходя мимо кола с головой медведя, она погрозила пальцем и прошептала: – Ты – зверь! Убийца! Людоед! Я знаю, кто ты такой… Настасья поднялась по ступеням крыльца и постучала, но стук не нарушил сумрачной тишины – так слабы и беспомощны оказались эти удары. Взявшись за кольцо, женщина потянула дверь на себя, та оказалась не заперта и легко поддалась. В просторной горнице стоял длинный стол, заваленный полевыми травами, но поначалу казалось, что на нем лежит покойник, накрытый простыней. Кроме стола, в комнате были стулья, печь и узкая кровать, доски которой едва прикрывало протертое одеяло. Час был не поздний, но Игнат, вытянувшись во весь рост, спал. Настасья подошла и начала всматриваться в его лицо, казавшееся мертвым. Застывшие черты, лишенные мимики и привычной доброжелательности, заострились, стали жесткими и неузнаваемыми. – Игнат… Игнат… Едва женщина коснулась его плеча, Игнат проснулся. Увидев рядом с собой сумасшедшую, он в испуге отпрянул. – Ты пришла мстить? Но у тебя ничего не получится! Ты не заберешь мою жизнь! Не заберешь! – крикнул он. – Да, что ты, Игнат, бог с тобой! Я пришла попросить о помощи… пожалуйста… Наша Фрося в большой беде… Но не сгорела – заледенела вся. Игнат молча смотрел на незваную гостью, будто с трудом возвращался из мира ночных кошмаров. Он никак не мог понять, о чем говорит эта женщина, которая, как призрак, вдруг из неоткуда появилась у него дома. – Вот так-так… Хоронили-хоронили старуху, а закапывать, похоже, будем девочку. – Тяжело вздохнув, Игнат поднялся и отошел от кровати, на которой лежала Фрося. – Не знаю, чем здесь можно помочь. Она уже отдала свою жизнь, разбросала по вздоху направо и налево, а теперь от нее осталась только оболочка… Тлен… Увы, я ничего уже не могу сделать… – Не уходи, Игнат! – Баба Клава преградила ему выход. – Наверняка можно что-то придумать! Игнат, ты же всю деревню смог на ноги поднять! Помоги и сейчас. Дай ей отвар какой, сердечко ее поддержи! Ну хоть что-то сделай… – Прости, Клава… – отодвигая ее в сторону от выхода, сказал Игнат. А потом, уже на пороге добавил: – Я знахарь, лекарь. Воскрешать мертвых не по моей части. Сойдя с крыльца, мужчина сразу исчез в черноте неба и земли. А баба Клава приникла к груди девочки и вновь услышала тихий стук ее сердца. – А вот я не сдамся! Это где такое видано, ребенка хоронить раньше времени?! Успеем еще… похоронить… Давай, Стаська, растирай Фросе руки и ступни, а я вспомнила! Есть у меня лекарство, есть самое главное целебное средство! Баба Клава подбежала к шкафу и одним махом выкинула все содержимое на пол. Не найдя того, что искала, она продолжила громить дом: раскидывала вещи, вытаскивала и выворачивала ящики и бесчисленные коробки, которыми была завалена половина комнаты. – Живи, живи, живи… – приговаривала Настасья, согревая ладони девочки своим дыханием. Ледяные руки получеловека-полупризрака уже не давали тепла. – Вот оно! Это лекарство не подведет! Баба Клава подбежала к Фросе. Отодвинув одеяло, она накинула на грудь девочки большой, легкий и белый, как облако, пуховый платок. По углам полотно было украшено вышивкой. Кто-то старательно и искусно вышил на нем полевые цветы. Сначала на щеках Фроси появился едва заметный румянец, отогнав подошедшую совсем близко смерть, а потом девочка вдруг улыбнулась и прошептала: – Мама… – Да, Фросенька, это мамки твоей подарок, это она такую красоту своими руками золотыми сделала! – Баба Клава стояла на коленях рядом с кроватью, и по глубоким морщинам текли редкие, сухие слезы. – Представляешь, связала, разукрасила, а затем мне, бабке старой, подарила по случаю знакомства. А куда же я в такой красотище-то пойду? Только народ смешить. Глядите, пастушка наша вырядилась! Ха-ха-ха… Первая ласточка Фрося оживала медленно, то и дело впадая в забытье и кошмары. Баба Клава и Настасья ни на минуту не оставляли девочку одну, дежуря по очереди возле ее кровати. Поскольку большую часть дня баба Клава проводила в полях, то в сиделках чаще оставалась Настасья. Ей помогал старый облезлый кот бабы Клавы: как только в доме появилась больная девочка, он переселился к ней, обнимал, согревая ноги, и тихо мурчал, убаюкивая ее страхи. – Поглядите на него! – дивилась баба Клава. – Такая любовь на старости лет! Всю жизнь такой дикий был, смурной, и вдруг – нате вам! Жизнь потихоньку начала побеждать, высвобождая из когтей смерти не только Фросю, но и Настасью. Сейчас, когда она была занята заботой о больной девочке, мысли и воспоминания отступили на второй план. И хоть душа горела и болела по-прежнему, постепенно к кладбищенской сумасшедшей начал возвращаться почти утраченный человеческий облик. …Фрося была еще слаба и не могла самостоятельно ходить. Во двор, на завалинку ее принесла баба Клава, чтобы девочка наконец подышала свежим воздухом и погрелась на солнце. Утро было теплым и ласковым. Девочка с радостью вглядывалась в глубокое-преглубокое синее небо и медленно плывущие, легкие, словно перья райских птиц, облака. Удивительно яркими казались Фросе цветы, растущие во дворе, и маленькие жучки, которые продолжали свою обычную суету. Наблюдая за ними, Фрося вдруг поверила, что все, что произошло в ту черную ночь на кладбище, было всего лишь кошмаром, фантазией болезни. В мире, где все остается на своих местах, просто не могло произойти того, что осталось обрывками сумрачных воспоминаний в ее горящей голове. Но вскоре оказалось, что покой пришел ненадолго… Едва баба Клава, взяв хлыст и узелок с обедом, вышла со двора, а Ефросинья осталась одна, к ней на колени камнем упала мертвая ласточка. На лапке ее болтался лоскут ткани. «Ведьма, и ты умри!» – было написано на нем кривыми угольно-черными буквами. Как только девочка увидела эти слова, прекрасный мир ускользнул прочь, уступив место черноте. Она заливала глаза, и Фросино сознание снова начинало тонуть в бездонной пропасти, на дне которой ворочалась черная масса. Фрося лежала среди цветов. Кругом все так же сновали насекомые и светило солнце, но девочка видела только черноту. Жуткую непроглядную черноту, отбрасывающую живые летучие тени. Призраки вновь накинулись на Ефросинью, и каждый из них кричал о своей ненависти и непрощенной обиде. Вглядываясь в эти пепельно-серые, рваные, почти бесформенные силуэты, девочка пыталась понять, нет ли среди них ее родителей, которые тоже сердятся, ненавидят и не могут простить… Беспамятство и сильный жар едва вновь не забрали хрупкую, едва держащуюся в теле жизнь. И снова девочку спасли только любовь и терпеливая забота баба Клавы и сумасшедшей Настасьи. Но тот, кто объявил девочке войну, не собирался сдаваться. Кто-то сумрачный и жуткий теперь не спускал с Фроси глаз, смеялся над всеми попытками ее защитить и выкидывал один за другим страшные фокусы. Как кошка, которая уже загнала мышь, уже свела ее с ума страхом, но медлит, упивается этой игрой на грани жизни и смерти… С той поры Ефросинья не могла найти покоя, кошмары стали преследовать ее не только во снах, но и наяву.