Я догадалась, куда мы направляемся, когда, дойдя до конца Йорк-лэйн, мы повернули направо на Кастер-роуд. Дом Моники Карр. Бенни и ее близнецы были одногодками и любили играть друг с другом. Когда я работала (то есть большую часть времени), а у Сэма было какое-нибудь срочное дело (то есть не слишком часто), Моника была так любезна, что забирала Бенни, даже если мы не предупреждали ее заблаговременно. Моника была неизменно любезна и отлично справлялась с любой ситуацией. Неприятно думать об этом, но, возможно, именно по этой причине я ее недолюбливала. – Доброе утро! – крикнула Моника со второго этажа двухэтажного кирпичного коттеджа, который ей удалось оттяпать при разводе. И появилась в окне, вытирая руки о кухонное полотенце. – Боже мой, кто это? – речь, кажется, шла обо мне. Бенни, отпустив руку Сэма, уже мчался к ней, объясняя на ходу, откуда взялась собака. – Итан, Джастин! Бенни приехал! – крикнула Моника в глубь дома. Затем, наклонившись так, что шорты в облипку, напоминавшие скорее бикини, плотнее обтянули ее зад, обняла и поцеловала Бенни, который перестал болтать ровно настолько, чтобы обнять ее в ответ. А это еще что такое? Итан и Джастин были очаровательны – два белокурых ангелочка со своеобразным чувством юмора и лучезарными улыбками. Увидев собаку, ребята сразу бесстрашно кинулись со мной играть, визжа от восторга. Какая это все-таки чудесная вещь – дети! Настоящие живые игрушки! Бенни начал снова рассказывать им историю появления у него Сономы. Итан и Джастин всегда заставляли меня быть мягче в отношении Моники. Наверное, что-то эта женщина все-таки делала правильно, думала я, как правило, после куда менее лестной оценки. Хотя правда была в том, что Моника все делала правильно, а я просто не была достаточно доброжелательной, чтобы находить это милым. – Привет! – Привет! То, как обменялись приветствиями Сэм и Моника, заставило меня вздрогнуть. Я даже перестала возиться с детьми и подошла к ним настолько близко, насколько позволял мой поводок. – Ну как ты, Сэм? – она вложила в свой голос столько сочувствия и нежности, что он звучал почти как признание в любви. Да еще взяла его при этом за руку. – Как тебе удается справиться со всем этим? Моника тряхнула головой, откидывая назад блестящие темные пряди. От нее едва уловимо пахло потом, но запах не был неприятным, так как смешивался с ароматами корицы, дрожжей и чего-то фруктового… Пончики с изюмом – вот что это значило. Конечно, все сама, а не из готовых ингредиентов, наверное, из муки с высоким содержанием клетчатки. И тесто Моника наверняка поставила сразу после ежедневного утреннего забега на пять миль. А сколько времени сейчас? Восемь? – У тебя есть минутка, чтобы зайти? Сейчас достану из духовки кекс к кофе. Значит, кекс. Впрочем, особой разницы нет. Сэм сказал, что зашел бы с удовольствием, но торопится, так как боится опоздать на назначенную встречу. Моника согласилась с тем, что, конечно же, на такую встречу опаздывать нельзя. О чем это они? Что за встреча? Но никто ничего мне не сказал. Моника предложила забрать вместе с Бенни и меня, но Сэм сказал, что нет, спасибо, это очень мило с ее стороны, но хватит и одного Бенни. Все три мальчика разочарованно замычали, у меня тоже упало настроение. Я мечтала о минутах наедине с Сэмом, но если он все равно уедет, я бы предпочла остаться у Моники вместе с Бенни. Но никого не волновало, чего я хочу. «Собачья жизнь…» Слыша эти слова, никогда не была уверена, считают ли люди жизнь собак очень трудной или, наоборот, очень легкой. Теперь я знаю – не то и не другое. Эти слова означают, что ты – раб, у которого нет никаких прав и привилегий. Но почему же собаки не поднимут восстание? Вместо этого они любят нас, обожают своих хозяев. Великая собачья тайна. Я была просто в шоке, когда Сэм запер передо мной дверь ванной, отправляясь в душ. Ведь мне так хотелось увидеть его обнаженным, хотя я даже не понимала этого, пока меня не лишили такой возможности. Что ж, по крайней мере, из ванной он вышел в одних шортах, с чистой кожей и мокрыми волосами, пахнущий мылом, кремом для бритья, дезодорантом, зубной пастой. И мне удалось понаблюдать, как он одевается. Десять лет назад, когда мы только поженились, у Сэма было множество костюмов, которые он менял каждый день, отправляясь на работу в крупную страховую компанию. Теперь же у него был всего один костюм и несколько спортивных пиджаков, да и те он носил редко. Зачем костюмы и пиджаки человеку, чья основная обязанность – присматривать за Бенни, а для другой его работы требуется фрак? Сэм натянул футболку, потом надел брюки от своего темно-синего костюма и застегнул «молнию». Затем пришла очередь голубой рубашки (я помнила, что рубашка голубая, хотя теперь она выглядела для меня серой). Потом Сэм надел галстук «в огурцах». Свой лучший черный ремень. Так что же это за загадочная встреча, на которую он так тщательно собирается? Сэм сделал пробор в своих густых белокурых волосах, и я поняла, что, куда бы ни собирался мой муж, это не имело ничего общего с его творчеством. Мило Марвелле носил волосы зачесанными назад со лба, подчеркивая тем самым выразительные, правильные черты своего лица. Сэм Саммер был очень красивым мужчиной, но Мило Марвелле – настоящим магистром магии. Время от времени Сэм нервно поглядывал на часы. Когда мой муж нервничал, он имел привычку поджимать губы и надувать щеки, а затем с шумом выпускать воздух. Сэм рассовал по разным карманам портмоне, мелочь, расческу, носовой платок, затем хмуро посмотрел на себя в зеркало над бюро. «На миллион баксов!» – хотелось сказать мне. Именно так мы всегда хвалили друг друга, одеваясь для какого-нибудь важного события. «Ты выглядишь на миллион баксов, дорогой!» Глубоко вздохнув, Сэм удостоил зеркало всего одним словом: – О’кей! И вышел. А меня опять запер в кухне. «Так будем делать до тех пор, пока не убедимся, что она привыкла к дому», – объяснил он это вчера Бенни. Так неужели я еще не доказала свою благонадежность? Что же мне надо сделать для этого? Разорваться пополам? Я облизала руку Сэма. Удачи, милый! Осторожнее за рулем! Мне удалось отодвинуть дурацкий стул, подпиравший дверь кухни, и открыть дверь еще до того, как я услышала звук отъезжающей машины. Никогда не замечала этого раньше, но в моей гостиной не оказалось ни одного удобного кресла. Когда мы купили дом, я как раз увлекалась модерном. И мне нравилась мебель современных форм из кожи, стекла и стали. Модерн казался мне изысканным, модерн был для профессионалов, прокладывающих путь наверх. Может, оно и так, но где, скажите, можно теперь развалиться как следует? Не удивительно, что Сэму и Бенни больше нравилось их мужское логово (или «дальняя комната», как говорят в сфере недвижимости). Когда приходили гости, я держала дверь в эту комнату закрытой, словно прятала за ней сумасшедшего родственника. Но сейчас, перепробовав все скользкие кожаные диваны и ужасающее имзовское кресло в гостиной, я отправилась именно туда. В этой комнате даже пахло лучше. Здесь пахло людьми. За углом гудел тихонько мой компьютер. В спящем режиме. Но он был включен! Какая удача. Ведь кнопка включения находилась сзади, на одном уровне с монитором, и я бы вряд ли смогла дотянуться туда, чтобы нажать на нее носом. Теперь же достаточно было нажать на клавишу пробела – и пожалуйста! Экран замерцал синим цветом. А что дальше? Как написать сообщение Сэму? Прежде всего необходимо устроиться на кресле так, чтобы лапами дотягиваться до клавиш. Это заняло больше времени, чем я предполагала, так как кресло на роликах все время крутилось и отъезжало от стола. Я немного напоминала себе тюленя, балансирующего на надувном мячике. Но все это было ничто по сравнению с попытками включить текстовый редактор. Я падала и падала на пол несчетное количество раз и ничего не добилась в результате, так как не смогла подвинуть мышку к значку Word и удержать ее там, одновременно нажимая подбородком на левую кнопку. Но даже если бы мне удалось включить редактор, как бы я стала печатать буквы? Мои лапы были слишком большими. А язык – я уже успела это заметить – был неловким и совершенно бесполезным. Его нельзя было теперь повернуть в сторону, заострить или расплющить, можно было только высовывать вперед и засовывать обратно. Разочарованная, я перепрыгнула с кресла на диван. Диван Сэма, который я никогда не любила. Потому что не знала раньше, как славно будет чесать щеки о его буклированную обивку. Щеки, кончик носа, между глазами – во всех местах, куда я не могла дотянуться как следует лапами. Затем я свернулась в лучах солнечного света, падавших на диван через окно, а подбородок положила на подлокотник. Чтобы лучше думалось. Меня разбудил телефон. Чарли, отец Сэма, оставил на автоответчике сообщение, что приедет в субботу в восемь тридцать. Хорошее время. Как раз успеет сказать Бенни «спокойной ночи» и поцеловать его на ночь. А может быть, попробовать написать Сэму обычное письмо? Конечно! Стащить со стола альбом с линованной бумагой было проще простого. Просто подтолкнула его носом. Так же как стаканчик с ручками и карандашами. Плохо только, что на верхней странице блокнота уже было что-то записано. Я не могла разобрать, что именно, так как глаза отказывались фокусироваться на надписи. Что бы там ни было, мне надо было сообщить кое-что поважнее. Куда важнее! С помощью языка, зубов и нижней губы я вырвала из блокнота верхнюю страницу и разодрала ее на мелкие клочки. Не могу сосчитать, сколько раз я пыталась нажать на шариковую ручку, чтобы провести линию, но успехом мои усилия так и не увенчались. Потом я принялась за карандаши. Их было три, но первые два сломались у меня во рту. Последний удалось зажать в зубах, что было совсем не просто, потому что зубов у меня теперь было гораздо меньше. Но что же написать? Слова исключались. Это я поняла еще полтора карандаша назад. Какой-нибудь знак. Сердечко? Ерунда, ерунда, ерунда! Я не могла контролировать нажим. Я проделала карандашом дыру в бумаге и получила в результате нечто, приблизительно напоминающее ромб, на который успела накапать слюной. Требовалось что-то побольше для выражения своих мыслей. Думать, думать! Если бы я была из тех женщин, у которых в доме множество декоративных подушечек – как у Моники Карр, – могла бы выложить послание из них. Но ведь я была совсем другой. Наверху, среди беспорядка, царящего в комнате Бенни, я нашла наконец пачку фломастеров. Но писать в его комнате было совершенно бесполезно. Здесь можно было написать на стене красками для пальцев Геттисбергскую речь Линкольна, и никто не заметит несколько дней. Вернусь-ка я в дальнюю комнату. Пальцы собаки, как и язык, могут только вытягиваться и убираться. Вот так вот. Я оставила попытки написать что-то с помощью фломастеров Бенни и сконцентрировалась на выкладывании из них какой-нибудь значимой фигуры. Мои инициалы! Если я смогу выложить на полу «ЛС», поймет ли Сэм что-нибудь? Пришлось отъесть часть коробки, чтобы фломастеры вывалились наружу. Но игра стоила свеч. Да и у картона был приятный древесный вкус. Честно говоря, я и всю коробку съела бы с удовольствием. Но сколько фломастеров в коробке? Восемь? Десять? Я, кажется, утратила способность точно считать. С помощью носа я сложила из двух фломастеров «Л», но получившийся «домик» выглядел маловразумительно. Лучше сделаю покрупнее – два фломастера с каждой стороны. Хорошо. Теперь «С». Трудно изобразить дугу из прямых предметов. Все норовило получиться что-то вроде свастики. (Я так и слышала голос Сэма, спрашивающий: «Ты кто? Гитлер в новом воплощении? Нет, пожалуй, Ева Браун…») Я старалась изо всех сил, пока меня не отвлек чудовищный голод. Картонная коробка оказалась отличной закуской, пробудившей аппетит. Я побежала в кухню. Вчера Сэм кормил меня смесью собачьих консервов и сухого корма. Было очень вкусно. Но сегодня в миске оказались только гранулы. Что ж, скучновато, но не так плохо. И хрустит приятно. Я съела всю миску. Я сидела в прихожей, пытаясь почесать себя под ошейником, когда на крыльце послышались шаги. Я насторожилась и тихонько тявкнула. Но лай звучал не угрожающе, а как что-то заученное. Как что-то, что я должна была делать в таких случаях. Затем послышался скрип открываемой наружной двери. Гав! Звучало уже лучше. Через щель в двери посыпались конверты и журналы. Гав-гав-гав! Гав! Когда-то мне был вполне симпатичен наш почтальон Брайан, а сейчас я просто ненавидела его. Но как здорово было лаять от души! Какой замечательный способ полного самовыражения! Все равно как петь во весь голос. Я лаяла и лаяла, пока Брайан не стал лишь смутным воспоминанием, затем снова пошла в дальнюю комнату и немного вздремнула. Разбудил меня скрежет ключа в замочной скважине. Сэм! С отчаянно бьющимся сердцем я подбежала к двери. Сэм дома! Какая радость! Какой восторг! Я высоко подпрыгнула, пытаясь лизнуть его в лицо, отчаянно виляя хвостом, громко лая и едва контролируя свой мочевой пузырь, который хотел радоваться вместе со мной… – Сидеть! Но где же он был? Я слышала запах пластика, выхлопных газов, людей и… чего-то химического… так пахнет иногда новый ковер. – Сидеть! Черт побери, собака… – он был не так рад меня видеть, как я его. Сэм выглядел усталым и напряженным одновременно. «Бедный мой мальчик», – подумала я, быстро приходя в себя, И последовала за ним в кухню. Сэм увидел стул, дверь. – Черт возьми… как ты смогла… – Сэм вдруг как-то сгорбился. Я тоже поникла. Достав из холодильника пива, мой муж направился в дальнюю комнату. Пиво? Сколько же сейчас времени? Время по часам я, похоже, больше не понимала. Но все равно было явно слишком рано для пива. Солнце стояло высоко. С каких это пор Сэм стал выпивать днем? – О боже! Что ты тут натворила? Стой! Нет, только не… Но было уже поздно. Сэм даже не прочитал. Только наклонился, чтобы поднять с пола так тщательно выложенные мною фломастеры заодно с поломанными ручками и карандашами. Черт побери, Сэм! Ты знаешь, сколько мне пришлось работать над всем этим? – Плохая собака! Сонома плохая! – Сэм подсунул доказательства мне под нос. – Фу, как стыдно! Плохая собака… Хорошо, хорошо, я все поняла. Я улеглась и закрыла лапами уши: всегда не любила критику. Но я все равно слышала ранящие сердце, полные безнадежности звуки. Вот Сэм улегся на кушетку. Тяжело вздохнул. Хлебнул пива. Когда я посмотрела на него, Сэм снова укоризненно покачал головой. Но при этом едва заметно улыбнулся. Мне хотелось быть как можно незаметнее, но сердце запрыгало от радости в груди, и я бросилась к Сэму, вместо того чтобы подойти тихонько. Я не стала прыгать на Сэма – на это моей выдержки хватило. Просто села у его ног. А через несколько минут Сэм положил руку мне на голову и оставил ее там. Это был жест отчаяния и одновременно доверия. Так мы и сидели до тех пор, пока не настало время ехать за Бенни. К выходным я изучила уже почти весь дом. Сэм пришел к выводу, что неприятный инцидент с карандашами и фломастерами был досадным недоразумением, вызванным стрессом от разлуки с хозяевами. Потому что с тех пор я вела себя как идеальная собака. На третью ночь Сэм даже перетащил мою кровать в холл наверху. И больше никаких закрытых дверей кухни. Но особых перемен не произошло: как только Сэм и Бенни засыпали, я прокрадывалась сначала в комнату к сыну, затем – к мужу. Спала я очень чутко, поэтому больше ни разу не попалась. Суббота была днем уборки. Вернее, когда-то это был вторник – день прихода домработницы. Но, видимо, прошли те времена. Теперь убирался сам Сэм с «помощью» маленького Бенни. Вернее, пытался привести квартиру в порядок после недели полного невмешательства ни во что. И это еще мягко сказано! В комнате Бенни, например, были практически бесполезны веник и совок. Здесь явно был бы уместнее экскаватор. И как может один пятилетний мальчик устроить такой беспорядок всего за семь дней? Не то чтобы я была вовсе ни при чем и не имела никакого отношения к беспорядку. Наверное, мне должно было бы быть стыдно. Но я больше не умела чувствовать себя виноватой. Этого просто не было во мне. Если задуматься, раньше я была такой привередливой особой. Сэм так и называл меня – привереда. Это отражалось и на пищевых пристрастиях. И вообще я была очень придирчива во всем, что касалось фактуры, запахов, вкуса. Ха! Зато теперь я ем все. Буквально все. А если очень хочу пить, так и водой из унитаза не погнушаюсь. А когда чешется шкура, я просто трусь об ковер. Собачья шерсть кругом? Ерунда! Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на мысли о таких пустяках. Когда Сэм начал пылесосить, мы с Бенни вышли на улицу. Ну что за дьявольская машина! И сам по себе звук был ужасен, а еще эти движения, которые он делает. Взад-вперед, словно хищник, охотящийся на дичь. Хотелось спрятаться от этого монстра куда-нибудь подальше, а еще лучше – разорвать его на куски. Прошлой весной Сэм начал строить для Бенни во дворе крепость. Когда я видела ее в последний раз, крепость состояла из трех листов фанеры, пристроенных к дубу, растущему в углу двора. За прошедшие два месяца Сэм доделал четвертую стену, вставил дверь и окошко и выкрасил все сооружение серо-синей краской с белой окантовкой. Получился волшебный домик для игр, о котором мечтает каждый ребенок. Конечно же, он стал любимым местом Бенни. И я ничуть не удивилась, когда мы отправились прямо туда, после того как Сэм сказал сынишке: «Спасибо, малыш, ты очень помог мне!» и освободил его от дальнейших мучений с уборкой. – Смотри, Сонома, – Бенни с гордостью показывал мне свои владения. – Смотри, здесь живут мои игрушки. Крепость представляла собой куб с ребром около пяти футов, пахнущий деревом и землей. Бенни открыл пластиковый ящик в углу и начал демонстрировать мне свои сокровища. – Вот пазл из костей бронтозавра. Смотри же! Я могу собрать его очень быстро! И действительно: чтобы собрать чудовище, Бенни потребовалось около минуты. – А теперь можно снова засунуть его в яйцо, смотри! – Бенни разобрал головоломку и сложил ее обратно в пластиковый футляр. – Наверху у меня есть богомол. Но он складывается в коробку, а не в яйцо. Посмотри, что еще у меня есть. Бенни продемонстрировал мне пластмассовый бульдозер, колоду волшебных карт, мраморные шарики, маску льва. – Ну хорошо, а теперь… – произнес Бенни таинственным голосом, доставая из ящика с игрушками жестянку из-под печенья.