Хотелось есть. А еще выпить виски. Он терпеть не мог алкоголь и почти никогда не пил. У этого было объективное объяснение, ибо, живя за городом, Радецкий находился в постоянной готовности сесть за руль. С его работой вызов в больницу мог поступить в любой момент. Но и субъективная причина тоже имелась – от любого количества спиртного его неумолимо клонило в сон, так что ни поддержать компанию, ни просто насладиться вкусом дорогого элитного коньяка или виски он не мог. Не успевал. Но сейчас глоток виски, с легким жжением прокладывающий себе дорожку по пищеводу, совершенно точно мог растворить поселившийся за грудиной камень. Точнее, хотя бы попытаться это сделать. «Выпью, – решил Радецкий, глядя на копошащуюся у дальнего забора Фасольку, – ясная голова сегодня точно уже не понадобится. Сегодня ничего случиться просто не может. Не попадает снаряд дважды в одну воронку». Зазвонил телефон, словно насмехаясь над его самонадеянностью. Вытащив смартфон из кармана, он глянул на экран и нахмурился. Звонил следователь Зимин, с которым Радецкий провел сегодня гораздо больше времени, чем хотел. И от этого позднего звонка вряд ли можно было ждать чего-то хорошего. – Да, Михаил Евгеньевич, – сказал он с легким вздохом, – слушаю. – Добрый вечер, Владимир Николаевич, – откликнулся голос в трубке. – Понимаю, что время уже нерабочее, но решил, что лучше вам узнать это сегодня и от меня, чем из интернета. – Не то чтобы я имел привычку залезать в интернет за новостями. Что еще случилось, Михаил Евгеньевич? – Сегодня утром вы сказали, что одна из ваших сотрудниц не вышла на работу. Медсестра Юлия Кондратьева, та самая, которая больше всего общалась с убитой Нежинской. Теперь причина ее отсутствия совершенно ясна. Странно, но Радецкий слушал спокойно, никакие плохие предчувствия его не терзали, хотя обычно он был довольно чувствителен к малейшим колебаниям вселенной. – Сегодня утром в одном из дачных кооперативов случился пожар, в котором погибла молодая девушка. Тело довольно сильно обгорело, установить личность жертвы удалось не сразу, но сейчас можно с уверенностью сказать, что это Кондратьева. Родные ее уже опознали. Очень темное, очень зимнее небо, в котором ничего не осталось от разбудившего Радецкого ночью огненного зарева, стремительно опускалось, заливая мозг какой-то булькающей вязкой субстанцией. Радецкий помотал головой, чтобы отогнать дурноту. Что там говорится про снаряд, не падающий в одну воронку дважды? У него в больнице два трупа, а не один. Пожилая пациентка и проявляющая к ней внимание молодая медсестра. Получите – распишитесь! Перед глазами встало лицо заведующего хирургией Королева, такое, каким оно было сегодня утром. Расплывшееся, дрожащее, словно полустертое от волнения и тревоги. Интересно, он уже знает? Хотя, конечно, знает. Он же обрывал телефон родителям Юли, значит, в курсе. – Владимир Николаевич, – услышав голос Зимина, Радецкий понял, что слишком долго молчит. – Я здесь, Михаил Евгеньевич. За информацию спасибо. Могу я спросить, как именно она погибла? Теперь следователь молчал, словно взвешивал, о чем сообщать главврачу, а о чем не стоит. – Ее убили, – наконец сказал он, – ударили чем-то тяжелым по голове. Поджог был совершен для того, чтобы скрыть совершенное убийство. – Как Кондратьева вообще оказалась на этой даче? У нее было ночное дежурство, и хотя она работала у нас недавно, успела зарекомендовать себя как ответственного человека, да и отзывы с прошлого места работы у нее были прекрасные. Иначе бы я ее не взял, несмотря на все просьбы. Он осекся, но тут же вздохнул, понимая, что роман Кондратьевой с Королевым все равно не скрыть. Такие вещи никогда не скроешь, а уж в больнице, где романы между врачами и медсестрами вспыхивают и гаснут с завидной регулярностью, особенно. – Вас кто-то попросил взять Кондратьеву на работу? Кто? – Заведующий хирургическим отделением Сергей Александрович Королев. Полтора месяца назад. Он в свободное время подрабатывал в частной клинике, где Юлия трудилась до этого, у них начался роман, и Королев попросил меня взять девушку в штат, чтобы иметь возможность чаще ее видеть. – Вы не производите впечатления человека, претендующего на славу Купидона, сводящего влюбленных. – Разумеется, нет. Но у меня была вакансия, мне предложили взять на нее человека с подходящей квалификацией, не скрывая, что просьба носит личный оттенок. Разумеется, если бы профессиональные качества девушки не подходили, я бы ее не взял, но ее резюме не вызывало сомнений, заведующий кардиохирургией после собеседования остался вполне доволен, а что касается всего остального, то я, знаете ли, не моралист. И все-таки почему она, интересно, оказалась на даче вместо больницы? – Идут следственные мероприятия. Думаю, со временем мы получим ответы на все вопросы. Но пока факт остается фактом. Медсестру, которая общалась с Нежинской, убили за несколько часов до того, как задушили саму Ираиду Сергеевну. – Это может быть простым совпадением. – А может и не быть. Поэтому пока оба дела отданы мне, чтобы не пропустить связь между двумя преступлениями, если, конечно, она есть. – Болтливая старушка могла рассказать Юлии что-то важное. И неведомый преступник, услышав их разговор, решил избавиться от обеих, – задумчиво сказал Радецкий. – Так? – Или наоборот. Девушка могла поведать Нежинской о чем-то серьезном. Тогда основной жертвой была именно она, а Ираида Сергеевна пострадала от того, что стала участницей случайного разговора. – Хрен редьки не слаще, – задумчиво сказал Радецкий. Ноги в щегольских ботинках (он признавал только такие, от немецкой фирмы «Ллойд») от долгого стояния на месте начали подмерзать, и он потопал ими, понимая, что это вряд ли поможет. – И в том, и в другом случае свидетелем их разговора мог быть только сотрудник больницы, а это означает, что в моем коллективе работает хладнокровный убийца, готовый задушить подушкой старушку и хладнокровно сжечь дом с телом своей жертвы. Плохо укладывается в сознании, знаете ли. – Человеческая подлость вообще плохо укладывается в сознании. Я по роду своей службы сталкиваюсь с ней каждый день на протяжении многих лет и никак не могу привыкнуть. Даже цинизм, который поневоле натягиваешь как панцирь, мало помогает. – Всегда считал, что цинизм прирастает панцирем только к врачам. Просто не думал, что, к примеру, следователям такая вторая шкура тоже не помешает. Ладно, оставим философствование тем, у кого много свободного времени. Я правильно понимаю, что завтра снова увижу в больнице вас и ваших коллег? – Конечно, увидите. – Зимин вздохнул. – В свете открывшихся обстоятельств вы теперь будете видеть нас постоянно. Владимир Николаевич, пожалуйста, подумайте до утра, что такого важного могла знать Кондратьева. Кому она могла помешать за те полтора месяца, что работала в больнице? Что именно она могла увидеть или услышать? – Я могу думать над этим до морковкина заговенья, – Радецкий засмеялся. Получилось плохо: скрипуче, натужно. – И ничего не придумаю. У меня довольно много обязанностей, поэтому я не могу знать, что видят и слышат медсестры одного из отделений. Думаю, что в этом плане гораздо больше пользы будет от Марии Степановны Петровской, старшей сестры кардиохирургии. Она удивительно умная, наблюдательная и выдержанная женщина. – Разумеется, мы с ней уже поговорили и еще пообщаемся, – согласился Зимин. – И все же, Владимир Николаевич, вы капитан, с вашего мостика обзор прекрасный, поэтому проанализируйте все. Возможно, ваши наблюдения, даже самые неожиданные, окажутся полезными. Заверив, что сделает все от него зависящее, Радецкий распрощался со следователем и отключился. Фасолька уже жалась к его ногам, словно спрашивая, когда они наконец вернутся домой, в тепло и к еде. – Замерзла? Пошли домой, – сказал он так ласково, как разговаривал только со своей собакой. – Будем думать, что происходит и как с этим жить. Мысль, что языки пламени, зарево от которого разбудило его в четыре утра, сжирали тело Юлии Кондратьевой, не выходила из головы, несмотря на то что эту девушку Радецкий видел-то всего пару раз в жизни. Один раз ему представили ее, когда она вышла на работу, а он пришел в отделение с привычным утренним обходом. Второй – пару недель спустя, когда на таком же обходе он спросил, как прошла ночь, и дежурившая тогда Кондратьева отчиталась – буднично, спокойно и очень толково. Вроде бы они еще несколько раз сталкивались то на входе в больницу, то в коридоре. Об этих случайных встречах он помнил только потому, что у него была хорошая зрительная память и он запоминал лица. Вернувшись в дом, Радецкий насыпал собаке сухой корм, разделся, кинув рубашку в корзину для белья и аккуратно убрав в шкаф брюки и тонкий кашемировый джемпер, натянул спортивный костюм и прошел на кухню, чтобы разогреть себе еду. После отъезда жены вопрос с бытом решался просто. Три раза в неделю приходила домработница Валентина Ивановна, живущая здесь же, в поселке: делала уборку, стирала белье, покупала продукты по отправленному Радецким заранее списку и готовила еду. Сегодня в меню ужина значилась цветная капуста и треска на пару́. Все это Радецкий истово ненавидел, но с того момента, как признал, что поддержание нормальной формы и веса – вопрос жестких ограничений и насилия над собой, ел безропотно. Жареная картошка и макароны остались в прошлом, так же как и любые формы сладостей. И если с потерей жареной картошки он еще мог смириться, то отказ от тортов и мороженого переносил с трудом, потому что всегда любил и продолжал любить сладкое. Щелкнула микроволновка, докладывая, что ужин разогрелся. По кухне поплыл запах цветной капусты. Усевшись за стол, Радецкий стал без всякого удовольствия поглощать свой ужин, словно кидая уголь в топку. От идеи выпить хотя бы немного виски пришлось отказаться, поскольку ему следовало подумать, а для этого голова должна была оставаться ясной. Да и день этот, странный донельзя, все еще не кончился, так что от него вполне можно было ждать еще какой-нибудь подлянки, требующей немедленного реагирования. Впрочем, вечер прошел спокойно. Поев, Радецкий разжег камин, уселся на диване напротив, натянул на голову наушники и включил музыку. Звучащий в ушах джаз одновременно успокаивал, умиротворял и настраивал мозг на ясность. Взяв лист бумаги, Радецкий принялся рисовать на нем квадраты и круги, систематизируя имеющуюся у него в голове информацию. Квадраты были причиной, круги следствием, он пытался выстроить их в четкую схему, чтобы увидеть взаимосвязи, заставившую пазл сложиться именно так, а не иначе. Иногда фактуры не хватало, поэтому круги и квадраты оставались пустыми, а над ведущими к ним стрелками он четко формулировал вопрос, на который не было ответа. Хотелось бы верить, что пока. Если исходить из того, что основной жертвой стала Юля Кондратьева, а старушку убили из-за того, что девушка с ней была излишне откровенна, то что такого могла натворить простая медсестра? Из фактов имелся лишь роман с Сергеем Королевым, но даже если предположить, что за адюльтер убивают, то душить пациентку, которая о нем узнала, совсем уж странно. Конечно, Юлия могла узнать, что беременна, требовать, чтобы любовник ушел из семьи, а несчастная Нежинская оказалась носителем этой страшной тайны. Но тогда получалось, что хладнокровным убийцей был именно Королев. Радецкий представил своего заведующего хирургией и засмеялся, хотя ничего забавного в ситуации, разумеется, не было. В убийцы Сергей Александрович не годился категорически. Впрочем, смех смехом, но над одной из стрелок он все же записал вопрос о беременности Кондратьевой. Руководителя областной судмедэкспертизы, располагавшейся в соседнем с больницей здании, Радецкий знал, а потому был уверен, что ответ на свой вопрос получит сразу после вскрытия. Если любовная линия ни при чем, тогда Юлия могла прознать что-то нелицеприятное о ком-то из сотрудников больницы и была убита за это. С учетом, что работала она всего полтора месяца, что могло произойти? Неудачная операция, когда сотрудники отделения скрыли, что что-то пошло не так? Нет, никаких ЧП в кардиохирургии в последнее время не происходило. И в хирургии, если допустить, что Кондратьева и Королев во время дежурств встречались там, тоже. Что еще изменилось в больнице буквально в последние дни? Кроме начала монтажа гибридной операционной, пожалуй, ничего. И что? Юлию Кондратьеву убила и сожгла Владислава Громова? Версия была такой бредовой, что Радецкий перечеркнул соответствующий квадратик. Черта получилась жирной, толстой, нарисованной с нажимом, чуть не порвавшим бумагу. И все же как версия пусть остается. У кого в отделении еще могли быть какие-то тайны, случайной обладательницей которых могла стать Кондратьева? Или Нежинская? Тут на листе бумаги появился еще один большой вопросительный знак. В конце концов, сунуть свой нос куда-то не туда могла как раз любопытная и сильно скучающая старушка, а уже потом поделиться своими наблюдениями с Юлей, не зная, что тем самым обрекает ту на гибель. Радецкий сделал пометку обстоятельно поговорить по душам с Петровской. Та знала многое, если не все. Просто никогда не разводила сплетен. Радецкий был убежден, что Мария Степановна не скажет полиции и десятой доли того, что знает, если будет считать, что эта информация может каким-то образом повредить репутации больницы или ему лично. Вот только с ним ей придется быть откровенной. А там они уже вместе что-нибудь придумают. Или все-таки основным объектом была Нежинская и тайну ее смерти стоит искать в далеких девяностых годах прошлого века, когда ее муж заработал мифические миллионы, распродав оружие с какого-то стратегического объекта? Пожалуй, об этой истории нужно узнать побольше. Наверняка в архивах или библиотеке остались какие-то следы. Военная база у них в области была одна – в Аксеново, и если с нее массово распродавали самолеты, то, возможно, в газетах что-то про это писали. На листе с записями появилось еще одно имя – журналистки областной газеты «Курьер» Инессы Перцевой, в миру Инны Полянской, с которой Радецкого несколько лет назад познакомил полковник Бунин. Журналистов Радецкий не любил, поскольку считал, что профессия эта вызывает такие же необратимые изменения в поведенческих реакциях, как и врачебная. Журналисты были даже циничнее врачей и куда более беспринципными. По крайней мере, та же Перцева в погоне за эксклюзивом могла зайти столь далеко, что полковник Бунин только крякал в немой досаде. Вот только в поиске информации ей равных действительно не имелось. Когда Бунин их познакомил, Перцева пыталась устроить мужа на операцию в одну из московских клиник. Средства у них были, вот только в медицине связи решают гораздо больше, чем деньги, позволяя выиграть самое главное – время. К счастью, диагноз не подтвердился, но Радецкий тогда Полянским здорово помог, поэтому теперь считал себя вправе обратиться к Инне за ответной услугой. Пока он думал, Фасолька блаженно сопела во сне, свернувшись в клубок на коврике у его ног и положив голову на босые ступни хозяина. Она обожала лежать именно так, утверждая полный контроль над ситуацией и его передвижениями, и это существо было единственным, кому Владимир Радецкий позволял себя контролировать. Глянув на часы, он присвистнул: они показывали половину двенадцатого. Ложился он всегда в полночь, стараясь соблюдать график, потому что был уверен, что от мелочей зависит общая дисциплина, которая, в свою очередь, и приводит к успеху. В английском языке, которым Радецкий владел довольно скромно, но достаточно для того, чтобы объясняться на международных конференциях, было понятие daily routine, которое он понимал как последовательность повторяющихся привычных действий, из которых складывался день, и старался упорядочивать все, с чем сталкивался. Жить по расписанию было привычно, удобно и безопасно, что ли. Ну да, безопасно. В первую очередь для души. Отложив лист бумаги и ручку, он вытащил ноги из-под собачьей тушки (Фасолька при этом недовольно перевернулась на спину в надежде, что хозяин почешет ей пузо), не оправдывая собачьих надежд, потушил огонь в камине, выключил свет и прошел на второй этаж. Душ и чтение лент в социальных сетях тоже входили в ежевечернюю рутину, набор действий, которые необходимо было осуществить перед сном. Интернет был полон обсуждений случившихся сегодня двух убийств. Для их небольшого по российским меркам губернского города это, разумеется, стало событием. Правда, пока никто не связывал убийства между собой. Из-за того, что Кондратьева работала в больнице совсем недавно, информация об этом еще не успела разойтись широко, поэтому ее называли работницей частной клиники, сходясь лишь во мнении, что неспроста карающая божья десница коснулась сразу двух лечебных учреждений. Интересно, спит ли уже Владислава Громова? Мысль о ней пришла в голову неожиданно, поскольку не имела никакого отношения к тому, что он только что читал. Искушение написать ей сообщение было таким сильным, что Радецкий снова взял в руки телефон, который успел положить на тумбочку. 00:00 показывал экран. Во-первых, пора ложиться спать, а во-вторых, писать в такое время малознакомой женщине неприлично. Включив будильник, он легонько вздохнул, выключил свет и спустя минуту уже крепко спал. Это умение – засыпать сразу и в любых условиях – было выдрессировано годами ночных дежурств, когда любые пятнадцать минут сна могли считаться благословением. Про войну даже говорить не стоит, но еще в молодости он подрабатывал на «скорой», поэтому из тридцати ночей в месяце дежурил в общей сложности двенадцать, и мало какие из них выдавались спокойными настолько, чтобы выспаться. Именно тогда он привык спать хоть стоя, лишь бы удавалось на что-то опереться спиной и затылком. И несмотря на то что уже много лет мог позволить себе не брать ночных дежурств, засыпал по-прежнему без малейших проблем, сразу, как только голова касалась подушки. И никогда не видел снов. * * * Проснулась Влада в прекрасном настроении. Во-первых, она отлично выспалась, открыв глаза, когда часы показывали десять минут десятого. Во-вторых, сегодня была пятница, а этот день недели она любила больше всего, испытывая почти детское предвкушение выходных. От слова «предвкушение» она чуть зажмурилась, вспомнив вчерашнюю переписку с Радецким. На всякий случай зачем-то проверила телефон, но никаких непрочитанных посланий там не обнаружила. Легкий укол разочарования, впрочем, не испортил ей настроения, поэтому привычные утренние дела она совершала, напевая под нос, что бывало нечасто. Мопс Беня смотрел на нее чуть удивленно, привыкнув к тому, что большей частью поутру хозяйка мрачная. А тут надо же, поет. Одеться сегодня тоже хотелось с каким-нибудь вывертом. Немного подумав, Влада вытащила из шкафа свое любимое темно-синее платье с неровным подолом. Красиво облегая фигуру сверху, оно немного расширялось внизу за счет дополнительных вставок ткани. Эти вставки крутились вокруг икр, то открывая, то облегая их, и выглядело это чертовски сексуально. Для кого именно она одевается, она и сама не знала. Пятница, как правило, была офисным днем, когда подбивались остатки на складе, оформлялись заказы на поставки следующей недели, закрывались все дедлайны и подводились итоги. Никакие важные встречи на пятницу никогда не планировались, потому что, по горькому опыту, шестьдесят процентов их отменялось и переносилось, поскольку большинство заказчиков, поставщиков и партнеров норовили пораньше закончить дела и уехать за город. Будь у Влады загородный дом, она тоже бы так делала, но своей дачи у нее не имелось. После развода имевшаяся загородная недвижимость отошла к бывшему мужу, а на то, чтобы затевать новую стройку, не было ни сил, ни желания. Строительство дома требовало мужских рук и пригляда, и, несмотря на то что характером Владислава Громова обладала вполне крепким, вот этой работы – ругани с подрядчиками, покупки стройматериалов, постоянных срывов сроков и связанной со всем этим нервотрепки – ей было не нужно совершенно. Самое смешное, что год назад компания «Мед-Систем» начала строительство нового офиса, и, хотя под это в компании и было открыто отдельное направление, во главе которого стоял очень дельный руководитель, Влада все равно контролировала возведение кирпичного особняка фактически в историческом центре города самостоятельно, не упуская из виду ни одной детали. То есть ругань со строительными бригадами, покупка стройматериалов и нервотрепка присутствовали все равно, и вести одновременно два объекта, один из которых был бы ее загородным домом, руководитель направления Николай Шумков вполне мог, более того, не раз и не два предлагал ей это делать, но она все равно никак не решалась. Поэтому приходилось либо проводить выходные в городе, либо напрашиваться на дачи к подругам. Те, разумеется, были рады и никогда не отказывали, но навязываться Влада не любила, тем более что шумных компаний избегала, предпочитая пустым и ненужным разговорам комфортное спокойное одиночество. Если организму требовался отдых, то она просто прибавляла к выходным пятницу и уезжала в какой-нибудь подмосковный санаторий с хорошим спа-комплексом или отправлялась в Москву, чтобы сходить с сыном на хорошую выставку днем и спектакль вечером, в промежутке посидев в дорогом ресторане. Она вообще плохо умела отдыхать, считая праздность пустой потерей времени. Поэтому в зимние выходные охотно ходила на лыжах по реке, на берегу которой жила, а в летние каталась на велосипеде. Не имея дачи, она выращивала огромное количество комнатных цветов и в выходные с удовольствием возилась с ними, пересаживая или удобряя. Два года назад она купила себе пианино, современное, электронное, но тем не менее пианино, на котором с удовольствием восстанавливала навыки, полученные в музыкальной школе. А еще с недавнего времени пристрастилась к рисованию, купив мольберт и краски. Другими словами, ей было чем заняться в выходные и никогда не бывало скучно самой с собой. Эту самодостаточность и умение не скучать в своей собственной компании она искренне считала одним из слагаемых успеха. Женственное платье требовало соответствующей обуви и, разумеется, другой сумки. Их коллекция у Влады была внушительной. Она обожала сумки и покупала их с удовольствием и азартом, не ленясь по утрам перекладывать из одной в другую все то, что имеет обыкновение носить с собой успешная деловая женщина. Впрочем, она не была бы собой, если бы и тут не придумала, как «автоматизировать» процесс. Все нужное у нее было разложено по различным удобным косметичкам: синяя с документами, красная с лекарствами, зеленая с косметикой, желтая со всякими мелочами плюс кошелек. Перекидывать из одной сумки в другую эти косметички было несложно, да и опасность забыть что-то нужное при таком подходе равнялась нулю. К синему платью Влада надела розовые ботильоны с меховой оторочкой и перекидала косметички в пепельно-розовую сумку со щегольским логотипом достаточно известного бренда. Не «Келли» от «Гермес», конечно, но тоже весьма приличный. На сумках Влада не экономила.